Через мгновение меня отвлекает от моих мыслей одна весьма милая блондиночка с шикарной задницей. Она представляется Лерой и весьма презентабельно меня обхаживает, при том, что в пабе почти уже никого не остается. По всей видимости, она знакомая супруги хозяина. Хотя почти всегда так и происходит, что это друг подруги телки чьего-нибудь брата, поэтому сильно это меня не смущает.

Она замечает, как неоднозначно я пялюсь на нее сзади. Мы общаемся за последним налитым пивом, пока нам не сообщают, что заведение закрывается, и нас просят на выход.

Все выходят, свет выключается, двери закрываются на замок и включается сигнализация, поскольку недавно ребят ограбили. Все садятся в выгнанный автомобиль и, намеренно оставляя нас с Лерой вдвоем, уезжают, маша нам руками. Через мгновение мы уже бредем по центральным улицам, попутно разговаривая. Я прошу Леру рассказать что-нибудь о себе.

— Я работаю в местной крупной компании, занимающейся продажей бытовой электроники и техники. Работаю там уже несколько лет, и у меня есть определенные перспективы.

— Интересно, — высказываю я. — А что тебя заставило сейчас остаться наедине со мной и пойти гулять посреди ночи?

— Слушай, да ничего, я особо никого не боюсь. Просто так получилось. Расскажи лучше о себе, я так понимаю, ты из Москвы?

— А это, я так понимаю, для здешних мест что-то принципиально важное. Все всегда хотят узнать отсюда я или не отсюда. Да, я из Москвы, в определенном смысле, и здесь по работе.

Дальше наше общение приобретает более интимный характер, потому что мы сворачиваем с главной улицы и бредем теперь уже по переулку. Лера берет меня под руку и всю дорогу рассказывает о том, какие у нее проблемы в семье и личной жизни, как ее бросали парни, какие у нее сложности с родителями и что не стало отца.

Я внимательно слушаю ее, но моя погруженность в разговор не позволяет мне хоть как-то ослабить мою потенцию.

Зайдя уже достаточно далеко вглубь города, Лера, держа меня под руку, вдруг останавливается и обнимает меня, да так, словно жизненно нуждается в этом. Она стоит на ступеньку выше меня и обнимает меня за пояс. Я же в свою очередь обнимаю ее за плечи. Тут она отстраняется и медленно поднимает на меня глаза. Как-то так происходит, что мы начинаем целоваться, я хватаю ее руками за все части тела и продолжаю активно и страстно целовать. Она нисколько не стесняется и не противится. Так продолжается несколько минут, пока я уже не могу держать себя в руках. Я отстраняюсь и говорю:

— Ну что, не хочешь ко мне?

Как ни странно, Лера принимает вид святой монахини и говорит мне, что не хочет никуда ехать, а хочет, чтобы мы еще погуляли и пообщались. Я, уже понимая весь проигрыш ситуации, отвечаю:

— Лер, слушай. Я очень устал, завтра рано вставать. Я бы сейчас с радостью сорвался к кому-нибудь домой. Но гулять конкретно сейчас вообще не вариант. Ну что скажешь?

После моего нежелания идти у нее на поводу, нам удается еще несколько раз поцеловаться, но Лера вызывает такси. В ожидании его мы закуриваем по сигарете, все это время многозначительно молчим.

Через мгновения автомобиль высаживает меня первого, и я машу вслед уезжающей идеалистке. Завалявшаяся в кармане сигарета в несколько приемов истлевает, дальше я поднимаюсь на свой этаж, вваливаюсь в квартиру, сбрасываю шмотье и ныряю в свой ночной аквариум.

Следующее утро в этом городе двадцатого века не приносит мне желаемого облегчения. Все происходит в лучших традициях последствий алкогольного опьянения. Борьба с будильником тяжелой рукой, чугунная голова, привкус канализационных помоев во рту и, конечно же, неумолимое чувство раскаяния и клятва себе в том, что «никогда впредь», вперемешку с контрастным душем.

Самое интересное, что после двадцати лет жизни, после приведения себя физически в порядок, после таких историй меня тут же одолевают приступы опостылевшей непроходимой апатии и уныния, связанные с никуда не девающимся, разъедающим твою душу и сжирающим тебя с потрохами чувством пустоты жизни во всех ее проявлениях. Каждый раз мне хочется выйти в окно, и каждый раз я терпеливо нахожу причину этого не делать. Зеркало в прихожей сообщает мне, что у меня появился клок седины над кадыком. Я неудовлетворительно почесываю это место. Все, что нас не убивает, делает седее. Спасибо, Фридрих Вильгельм, так, кажется, будет точнее.

Но забавно иное: я потратил уйму времени, чтобы постичь цинизм, сейчас же мне оставалось предстоящую часть жизни истратить на постижение такого искусства как «быть счастливым». И это, пожалуй, самый сложный урок, который мне предстоит усвоить. Все люди страдают, но каждый страдает по-своему. И все всегда будут сожалеть о не идеальности прошлого.

Писать циничные строки… что может быть скучнее в начале двадцатых годов? Но я понимаю, понял теперь, что цинизм никогда не выйдет из узкой моды, пока на планете будут существовать безответственные и глупые люди. А что? К тому же эпистолярный жанр располагает к этой злой новой искренности.

Отмерив стакан овсянки быстрого приготовления, которую я начал есть в связи с проблемами пищеварения, возникшими у меня по причине моего попустительски-наплевательского отношения к культуре приема пищи ввиду вышесказанного, я засыпаю ее в кипящую воду и сажусь дочитывать Уэльбека. Последние главы книги в моем текущем состоянии не поддаются. Я в который раз пробегаю глазами по абзацу, но (как это часто бывает, когда ты чем-то одержим в момент) мои мысли находятся далеко от моей съемной квартиры. Я делаю усилие, преодолевая абзац, и захлопываю книгу, завернув уголок страницы.

Все, о чем я могу сейчас думать, мало имеет отношение хоть к сколько-нибудь созидательной деятельности. Мой мозг словно разлагается, ничего умного и положительного не лезет в него. На самом деле книги не делают тебя умнее, они лишь наполняют твою голову знаниями, фактами, информацией — успешно шельмуют тебя. И, как результат, от обилия напиханного ты начинаешь только спотыкаться обо все эти ментальные пороги, падать, ударяться о грани познанного и границы разведанного. Прокрастинация становится невыносимой. Думать больно. И тяжко. Пожалуй, это самое тяжелое испытание, которое иным (жаль, что далеко не всем) людям выпадает проходить. Размышления — это самая тяжелая задача, которую наша же биологическая эволюция успешно позволяет нам оставлять в стороне и продолжать заниматься тупой неосознанной деятельностью. Причем, однажды начав, ты уже не сможешь возвратиться обратно и стереть себе память. Думать придется постоянно, всегда и везде, думать активно, корыстно, грубо, настырно, наступая на горло своим нормам морали и культурным ценностям, переступая через свои принципы, чтобы твои думы не были напрасны. Потому что самое большое разочарование в жизни человека думающего — не состояться.

Еще этот Уэльбек, сука, такой потрясающе фатальный. Я читал до этого многих — Фромма, Фрейда, Юнга — в общем, пытался разобраться в руководстве по эксплуатации человека, которую мне в течение всех этих лет со дня рождения так и не выдали. Но Уэльбек… Каждая его витиеватая, вместе с тем настолько точная формулировка духовной пустоты, физической ущербности, ментальной фатальности и в целом безнадежности человека, источавшаяся буквально из каждого предложения, не оставляла ни малейшего шанса, никакой любви. Все эти ванильные розовые сопли, придуманные эпохой романтизма, чтобы оправдать свою ничтожность, были напрочь растоптаны, раздавлены и выброшены вон из моего сознания.

В этот момент я слышу, как мой завтрак благополучно бежит из кастрюли, и я, матерясь, бегу исправлять допущенное.

Остается еще полчаса до моей встречи, назначенной с одним из руководителей конкурирующей фирмы на десять утра. Я смотрю, как жидкая каша стекает по моей ложке обратно в миску. Я знаю, что мне нужно обсудить, какие вопросы задать, что выяснить, о чем обязательно умолчать, но теперь надо переварить все это и спокойно обдумать тактику диалога.

Мои весьма сосредоточенные и вместе с тем сумбурные мысли отвлекает сообщение о том, что у Кати через несколько дней день рождения. Я открываю ее профиль с фотографией, на которой она бесконечно счастлива и улыбается так, как никогда бы я не смог ее заставить. Мне думается вдруг, что все это такая чепуха. Что все, над чем я сейчас тружусь, потею, за что радею, чем занимаюсь, это все настолько неважно! Что вот она передо мной на ладони, в считаных секундах контакта благодаря новым технологиям, и неважно, как далеко она сейчас находится, в Лондоне она или в Москве. Всего-то одно нажатие клавиши отделяет нас от диалога на темы, которые я так до сих пор и не решался с ней поднять. А меж тем, именно на эти темы, по большому счету только и нужно говорить, и ни о чем больше. А я, дурак, сижу, туплю, не звоню, не говорю, не даю надежду, не открываю душу, не дарю сердце, не знакомлю со своим внутренним миром, не признаюсь в любви, не зову к себе, не застилаю постель, не готовлюсь к свиданию, не жду перемен, не верю в счастье, не готовлюсь ни к чему хорошему в своей жизни…

Да и потом, с чего это я взял, что она ответит мне? А если ответит, то согласится ли приехать ко мне сюда, а если согласится, то приедет ли? Нет уж, я точно знаю, что она не приедет, и безболезненней будет не задавать ей этот вопрос. Она точно не приедет, и я знаю почему: из-за того прошлого приключения у меня дома, когда я позволил себе обращаться с ней абсолютно неподобающим образом, за что мне сейчас крайне стыдно. Но жизнь учит, и сейчас это мой урок, из которого я черта с два сделаю какие-то выводы, уж я-то знаю.

Тут я отрываюсь от телефона, мне уже пора выходить. Я накидываю поло, встаю в легкие летние мокасины и закрываю большую кованую дверь на два поворота ключа.