Глава 11

Корин

Я лежала на кровати уже несколько часов, в мою голову лезли сотни мыслей.

Я думала о том, о чем не хотела. О вещах, от которых не могу избавиться, как сильно бы ни старалась. О прошлом. О том, что могла бы сделать или сказать иначе, будь у меня шанс.

О родителях.

Не о тех энергичных людях, которыми они когда-то были, а о слабых несчастных инвалидах, которые превратились в ничто.

Я бы все отдала за то, чтобы помнить только хорошее. Но мой мозг, кажется, так не работал. Он был сфокусирован на негативе. На самом ужасном.

Никакой передышки. Поток мыслей непрерывен. Воспоминания — мои худшие враги. Они вторгаются в мое настоящее и не дают двигаться дальше.

И я не могу пошевелиться, когда думаю о них, и погружаюсь в темные воспоминания, о которых так упорно старалась забыть.

…Кашель у отца стал влажным, и доктор сказал, что рак распространился на легкие.

Папе было тяжело дышать, кожа обрела пепельный оттенок из-за недостатка кислорода. Трубка, которую медсестры вставили ему в нос, резко выделялась на фоне его бледной кожи. Глаза были открыты, но смотрели не на меня.

А сквозь меня.

И я представляла, каково это, вот так умирать. Страдая. Находясь в почти бессознательном состоянии. Я не в первый раз испытывала страх. Но и не в последний…

На своем веку я повидала достаточное количество психологов, которые должны были помочь справиться с горем и беспокойством. Ко многим из них я ходила после того, как умерла мама, потому что на этом настоял папа. Мы беседовали о стадиях осознания горя и о том, как я должна справляться со своими чувствами.

Бла, бла, бла. Помыть. Сполоснуть. Повторить.

Не скажу, что их наставления не работали. Они же не просто так столько лет этому учились. Они должны знать, о чем говорят. Но я не хотела их слушать.

Неа.

Ни в коем случае.

Я так оцепенела, что не могла понять ни одно из их слов. Психологи открывали рты, а я слышала лишь помехи. Ничто из того, что они сказали, не закрыло ужасную дыру в моей груди и не заставило ее исчезнуть. Мне было плевать, как долго они учились или какие у них потрясающие степени.

Наконец, через несколько месяцев отец прекратил настаивать на этих встречах. Не потому, что понял мое сопротивление, а потому, что ему самому поставили смертельный диагноз.

И тогда мою жизнь поглотила забота. У меня не было времени думать о себе и своем эмоциональном состоянии.

И вот я здесь, много лет спустя, застряла в том же воздушном пространстве, в котором обитала, будучи подростком. Я все еще ощущала себя той запутавшейся девочкой, которая потеряла родителей. Я чувствовала себя угнетенной. Не могла двигаться.

Застряла.

Днем я могла заниматься своими привычными делами, и мне почти удавалось думать о других вещах. О гончарной студии. О записи к врачу. О группе поддержки. Это заполняло мои часы.

Но по ночам мне компанию составляли лишь мысли. Пугающие, иррациональные мысли, которые угрожали полностью уничтожить меня.

Через несколько часов я, наконец, уснула, но лишь для того, чтобы сны унесли меня туда, где мне не хотелось находиться.

…Я оказалась погребена под двумя метрами грязи. Заключена в гроб, из которого не могла выбраться. Я царапала деревянную крышку, мои ногти кровоточили, ломались. Я кричала и кричала, надеясь, что кто-нибудь услышит.

Но никто не слышал.

Я была одна.

В ловушке.

У вечной смерти…

Я не могла проснуться. Я увязла в ночном кошмаре, и он не отпускал меня.

И это не закончилось, когда я проснулась в холодном поту, дрожа всем телом.

Бодрствовать было намного хуже, чем утопать в терроре моих снов.

Хотелось плакать. Как-то выплеснуть эти ужасные чувства. Я ощущала себя баночкой содовой, которую встряхнули, но крышку оставили на месте. Давление в груди было невыносимо.

Я редко плакала. Держала все в себе, смешивая все с болью и страданиями, которые стали привычной и неотъемлемой частью моей жизни.

Я ощутила боль в груди, и мне стало трудно дышать. В ушах громко звенело, но я не слышала ничего другого. Комната начала вращаться и кружиться, меня затошнило.

Вскочив с кровати, я побежала в ванну, и едва успела добраться до туалета, где опустошила содержимое своего желудка. Желчь и кислоту, потому что не поужинала.

Холодный пот. Колотящееся сердце. Бесконечные мрачные мысли, которые заставляли меня ходить по кругу.

Мой верный кот, Мистер Бингли, зашел в ванную и свернулся калачиком на коврике возле меня, пока я лежала на холодной твердой плитке. Я прижалась щекой к полу и бесконтрольно дрожала.

Они снова пришли за мной.

Бабочки.

Когда-то мои доброжелательные защитники, а сейчас же садистские мучители.

Паническая атака превратила эти прекрасные воспоминания из детства в нечто ужасное. Пугающее.

Трепетание в груди, удушающий страх. Жужжание в ушах, которое заглушило мое рваное дыхание.

Это был мой личный ад.

В котором я жила уже почти восемь лет.

Я подумала о бабочке, что села мне на плечо на мосту, когда мы были там с Бекеттом.

Бекетт и понятия не имел, как прекрасна фотография, которую он сделал.

Не из-за ее невинной красоты.

А потому что бабочки всегда были рядом. И они угрожали потопить меня.

А я никогда не смогу сбежать.

— Этого не может быть.

Цифры размывались и расплывались перед глазами. Я опустила карандаш и потерла виски, надеясь, что головная боль пройдет.

Пару раз я глубоко вдохнула и снова посмотрела на раскрытые книги на моем столе.

Цифры не лгут.

Глупые цифры, которые не могут ошибаться.

Я ненавидела математику. Ненавидела, что она была абсолютной и неизменной.

Потому что цифры передо мной говорили об очень важном — о том, что у меня серьезная проблема.

— Эй, тут все в порядке? Я чувствую твое дерьмовое настроение даже в зале. — Адам поставил на стол бутылку с водой и сел в потертое кресло.

— Я занимаюсь квартальным отчетом и думаю, не поздно ли еще подсесть на наркотики, — сказала я, вздохнув, и открыла бутылку воды, но не стала пить.

— Думал, этим занимается бухгалтер. Почему ты из-за этого переживаешь? — спросил Адам, и я закатила глаза.

Адам с самого начала заявил, что не хочет заниматься коммерческой стороной дела... вести бизнес.

В старшей школе у него были нелады с математикой, и он не упускал возможности упомянуть о своей нелюбви к сложению и вычитанию.

Поэтому я сделала его ответственным за маркетинг и рекламу. Он размещал рекламу и печатал красивые брошюры, которые лежали в уборных и корзинах для канцелярского «мусора» каждого заведения в Саутборо.

Кроме того, он нанял и обучил двух наших сотрудниц, работающих неполный день. Кристу, которая больше интересовалась проверкой своей помады в зеркале, а не тем, чтобы работать с нашими клиентами, и Джейн, которая, уверена, воровала наши принадлежности для работы, когда думала, что никто не видит.

А я была той, кому приходилось четыре раза в год глотать собственную желудочную кислоту, пытаясь свести концы с концами.

Ничего не скажешь, мы были первоклассной командой.

Студия «Раззл Даззл» не приносила прибыли. Я уже год подозревала, что мы тонем, но отказывалась это признавать. Даже если у нас и бывали хорошие времена, этого было недостаточно, чтобы продержаться целый год.

— Если я не буду переживать об этом, то кто, Адам? — спросила я, потирая ластиком карандаша свой лоб.

Адам достал пакет, и я почти потеряла остатки самообладания.

— Это МОИ крендельки? — вскрикнула я, а потом наклонилась через стол и выхватила их из рук Адама.

Но он уже успел съесть парочку моих любимых снэков.

— У нас тут мало правил, но не есть крендельки Корин — самое главное!

Адам смерил меня своим фирменным взглядом, который я никогда не могла интерпретировать, но я ощетинилась.

— Это как-то связано с ПМС? Если да, я уйду пораньше.

Я уставилась на него.

— Не говори мне, что у меня ПМС, если не хочешь, чтобы я вонзила этот карандаш тебе в глаз.

— Тебе, правда, стоит помягче на это реагировать. Это становится проблемой, Кор.

Я закинула один кренделек себе в рот и с шумом принялась хрустеть, надеясь заглушить громкие голоса в голове.

— Так в чем проблема? — спросил Адам, закидывая ноги на стол.

— Ты хоть знаешь, как серьезно мы погрязли в долгах? Знаешь, что мы на мели? Мы все еще не вернули средства, потраченные на покупку новых печей и колес для гончарных изделий в прошлом году.

— Ну, нужно тратить деньги, чтобы у тебя появились деньги, Кор. Это бизнес.

— К тому же, нам нужны деньги, чтобы оплачивать счета. Если мы продолжим в том же духе, мы не сможем этого сделать. — Я скинула его ноги со стола.

Адам подался вперед и притянул к себе книгу, чтобы посмотреть.

— Все не так плохо. Итак, у нас был неприбыльный квартал, но перед Рождеством был приличный доход. Это поможет все исправить, верно?

— Не знаю, Адам. Все довольно плохо. Наши расходы намного превышают доходы. Сейчас мы держимся благодаря моим сбережениям и тому, что осталось от страховки моих родителей. Мы должны найти способ улучшить бизнес и быстро. До того как у нас совсем закончатся деньги. Только если ты не хочешь начать карьеру танцора экзотических танцев.

Адам заметно вздрогнул.

— Может, начать рекламировать нашу студию в соседних городах? Я мог бы поместить объявление в газете «Дэвидсон» и оставить несколько листовок у колледжа «Ринард» в Бейкерсвилле, — предложил Адам, действительно задумавшись над этой проблемой.

— Это хорошее начало, но, думаю, этого будет недостаточно, — вздохнула я.

Моя легкая головная боль заметно усилилась. Я втянула в себя воздух и закрыла глаза, чувствуя тошноту. К горлу подступила желчь, и я сдерживалась из последних сил, чтобы меня не вырвало.

— Сможешь провести сегодня мастер-класс? — спросил Адам. — Два вечера подряд я задерживался, и мне не помешает выходной.

Я закрыла книгу, больше не желая смотреть в нее, и потерла виски, мечтая избавиться от головной боли.