«Ты когда-нибудь…» Он смотрит на Натана. Он хотел задать определенный вопрос, но обнаруживает, что не может его задать. Жена Натана — добродушная, веселая и старше мужа на несколько лет; никто не смог бы заподозрить ее. «Ты был когда-нибудь знаком с человеком, у которого были бы подозрения по поводу его жены?»

Обычная веселость Натана мгновенно исчезает.

«Кеф», спрашивает он, «твоя жена? Ты думаешь, что твоя жена…»

Каиафас находит на своем лице каждодневную улыбку Первосвященника, улыбку лжеца, которая быстро и естественно растягивает его губы.

«Вражьими молитвами, нет», говорит он. «Нет, нет. Я слышал историю от одного священника», и он видит, как Натан уже старается вычислить, какой священник мог бы быть, и, может, он лжет, и будут ли какие-то последствия для бесперебойного обслуживания Храма, но ему необходимо поговорить с кем-нибудь, и даже если Натан догадается, то так тому и быть. «Я слышал историю, что один из них подозревает свою жену в прелюбодеянии. Так ты знал кого-нибудь, кто думал так?»

Натан откидывается на спинку кресла. Он чешет свою бороду.

«Все женщины смотрят на других мужчин», наконец заявляет он, «это естественно. Означает, что в них есть еще соки. День, когда женщина скажет, что не видит никакого другого мужчины, будет днем, когда поймешь, что она не хочет естись с тобой».

Каиафас ровно дышет носом.

«Смотреть — это одно», произносит он, «я же говорю о другом».

Натан оставляет в сторону свою винную чашку и наклоняется вперед, упершись руками в колени.

«Ты о чем говоришь?» спрашивает он. «Твоя жена — самая благоразумная женщина на свете». Он протягивает руку и на короткое время хватает колено Каиафаса. «Даже после того, как она выбрала тебя в мужья».

Каиафас делает вид, что смеется. Политическим смехом, когда удивляются убедительным доводам, но при этом ничто не меняется внутри смеющегося.

«Расскажи мне о Дарфоне, сыне Йоава», быстро просит он.

«Оо», понимает Натан, «вот, что это? Он же просто флиртун, Кеф, непроизвольный, глупый флиртун, и ты не один, кто заметил это. Я уже долгое время раздумываю, чтобы послать его на север — работать в одном из архивов и утащить его подальше от наших занятий. Пусть показывает свои мускулы девушкам из дома Завулона и найдет себе там жену».

«Но я…»

«Его не будет тут через две недели».

Он молча, никем не замеченный, разглядывает ее на следующий день, пока она одевает длиннополую рубашку темно-синего цвета и собирает ее волосы и закрепляет их двумя золотыми заколками. Его сознание раскачивается между подозрительностью и смехотворностью подозрения. Она не могла быть такой глупой. Она не могла быть такой жестокой. Простой факт, что он боится этого, говорит о невозможности.

Мужчинам запрещено ложиться с неверной женой. Любому мужчине, а, особенно, Первосвященнику. Это не просто нежелательно. Это не просто, что он может развестись с ней, если захочет. Это запрещено. Если она была неверной, то он обязан обнаружить, и он обязан развестись.

Каждая часть его зайдет в Святая Святых в День Всепрощения. Ничто в нем до этого не может прикасаться ни к чему непристойно неочищенному.

Он должен узнать. И тогда он устраивает проверку. Он ждет некоторое время, чтобы быть уверенным в том, что Левит Натан, которому он полностью доверяет, будет занят долгое время подношениями от племени Гада. Он призывает к себе другого Левита, с которым у него нет никаких отношений.

Он говорит с гладкостью лжеца: «Моя жена попросила меня прислать один бочонок вина домой». Он указывает на два бочонка от Ашеров в углу комнаты. «Кто-нибудь из твоих людей принесет его?» Пауза длинная настолько, чтобы показалось, как некая идея пришла ему в голову. «Оо», решает он, «почему бы не послать Дарфона? Он же сильный, и моя жена хотела, чтобы кто-нибудь срезал низкие ветки с вишневого дерева в нашем саду».

Каифас — волк, хитрый и вечно голодный.

Он не спешит. Он не следует за Дарфоном по улице. Он задерживается на рынке у лавки, рассматривая кувшины с маслом, просчитывая время в голове. Сейчас наступит время, когда Дарфон неожиданно появляется у дома Каиафаса. Сейчас пройдет время, когда его жена разошлет слуг с разными поручениями. Сейчас наступает время, когда они остаются одни. Сейчас. Именно сейчас. Его руки трясутся, когда он возвращает небольшой кувшин с маслом в лавку, и его ноги устремляются к дому.

Он медлит у входных дверей, внезапно раздумывая о возврате в Храм. Воспоминание о Святая Святых побуждает его войти, воспоминание, из-за которого он вскоре будет призван войти в небольшую комнату сердца всего и ответить за всех людей.

В доме очень тихо. Небольшой фонтан во дворе стекает в бассейн. По спальням дочерей уже прошлись метлы служанок. В его просторной спальне с видом во двор — спокойно и тихо. Несколько жениных волос застряли в серебряной расческе на ее столике. По бронзовому зеркалу проходит его изображение, крадущееся будто вор.

Здесь так тихо, вдали от шумной улицы, что он может слышать птичье пение.

Он поднимается с края дома по деревянной лестнице, ведущей на верхний этаж, где спят слуги. Хотя эти комнаты расположены в его доме, проходят месяцы, пока ему понадобится подняться сюда. Здесь хранится часть мебели, которая досталась ему по наследству от деда. Тут находятся четыре крохотные комнаты с небольшими окошками и лавками для спанья для рабов и две комнаты побольше с кроватями получше для домработницы и поварихи.

Он проводит пальцами по одеялу одной кровати. Вспоминает, как, когда его дети были маленькими, он часто находил их здесь, играющими в пыли. Рабы и слуги относились к ним по-доброму. У одной кровати стоит глиняный горшочек с мазью. Он принюхивается и кривится носом. Какое-то дурно пахнущее средство, без сомнения, от ревматизма или от пятен.

В коробке под одной кроватью он находит письмо на греческом языке — он не имел никакого представления, что повариха читает по-гречески — любовное послание от человека с Крита, обещающего приехать очень скоро и забрать ее, называя ее его уточкой, его сладким фруктом, его свежим гранатом. Он читает, и разные эмоции овладевают им: раздражение из-за того, что какой-то критянин заберет его повариху, беспокойство от опасения, что его найдут здесь за чтением, хотя дом пуст, и некое удивление секретной комнатой сердца каждого человека, чье содержимое неразгадываемо снаружи.

Даже у рабов есть какие-то крохотные личные вещи. Талисман от кашля. Костяная расческа. Полузаконченное изображение дерева, вырезанное на куске оливковой древесины. Когда они освободятся — раб еврея должен быть отпущен на волю после семи лет службы — он полагает, что они возьмут свои вещи с собой туда, в ту жизнь, откуда они пришли.

Он так поглощен разглядыванием этих вещей, что почти забывает, зачем пришел в свой дом в середине дня. Пока до него не доносится смех жены.

Короткий смех, не на выдохе. Доносится снаружи. Выглянув в окошко над кроватью домработницы он видит все то же самое, видимое раннее: только фонтан, виноградные лозы на решетках, кусты и фруктовые деревья, уже осыпающие урожай на краснокаменную плитку. А затем, вытянув шею, он видит их.

Они — в отгороженном закутке садовника, скрытом от вида сада, и который можно лишь увидеть сверху. Он никогда не добирался дотуда: там садовник хранит свои инструменты в деревянном ящике, и где тот ухаживает за растениями, еще не готовыми к высадке. Он даже не знает, как добраться туда: ему кажется, что он видел калитку с защелкой в заборе позади дома, но не уверен.

Там, в закрытом от всех взглядов месте, его жена сидит на коленях у Дарфона. Она извивается, притворяясь вырывающейся. Еще один пузырь смеха вылетает из ее губ. Дарфон срывает созревшую сливу с дерева, чьи ветви низко склонились над садом, и кладет ее в рот жены. Она надкусывает. Сок стекает по ее подбородку. Дарфон смотрит вопрошающе в ее глаза. Она недвижно замирает. Он прикасается языком к ее шее и следует пальцами за стекающим соком по подбородку к ее горлу и ниже. Ее глаза закрываются. Она откидывается назад в его объятия.

Каиафас отворачивается от окошка. Его сердце охватывает боль, а тело — злость, и волк внутри выходит на охоту и говорит ему: спустись туда сейчас же и сорви с нее одежды, и проведи ее по улицам продажной женщиной. А агнец внутри него говорит: поговори с ней, будь милосердным, предупреди ее, что ты еще не видел ничего такого, чтобы мог проклять ее навечно. Маленькая комната, центр которой наполнен присутствием других людей, говорит: у каждого человека должно быть свое личное секретное место.

А волк говорит: посмотри еще раз. А он отвечает: нет. А волк настаивает: посмотри еще раз. Ты знаешь, что ты увидишь. И кровь твоя вспыхнет, и больше не нужно будет никаких пряток в тени. Посмотри еще раз, говорит он, и наберись всего мужества.

Но, повернувшись к окошку, он видит, как его жена поправляет свое платье и приводит в порядок волосы, заколов их двумя золотыми заколками. А Дарфон отпиливает низкую ветвь в другом конце сада.

У мужчины может быть больше одной жены, но жена может иметь только одного мужа. И это означает, что если мужчина возжелает или узнает другую женщину, то он просто может взять ее новой женой, и все будет в порядке. Но женщина должна оставаться верной только ее мужу — таков закон Бога. Посему правильным будет для мужчины следить за своей женой, дабы не сбилась она с пути. Он, в конце концов, все же купил ее у ее же отца, заключив соглашение, и он должен быть освобожден от всех подозрений, касающихся непорочности его владения.

Вот, что может сделать мужчина, если у него возникнут подозрения о жене. Тщательно и добросовестно. Как записано в Торе, и откуда мы знаем, что делается правильно и должным образом. Мужчина, подозревающий, что его жена возлегла с другим мужчиной, должен пойти к священникам — или к какому-то одному священнику — и объявить, что дыханье ревности вошло в него. И тогда они приведут жену и сделают небольшое подношение Богу: немного ячменной муки. Для начала, чтобы Бог присоединился к их последующим действиям.