Глава двенадцатая
Свобода — странная штука.
Все стремятся получить её, сохранить, защитить... Но когда она есть, то оказывается недоступной, как монахиня. Люпин, Марина и Мушков, проехавшие верхом по Уралу, стараясь осторожно перебраться через ущелья и по головокружительным горным тропам, имели другое представление о свободной жизни, чем то, которое ощутили, когда добрались до Пермской земли.
Они оставили позади своенравную Чусовую — ворота в Сибирь, миновали первое с запада новое поселение Строгановых, — процветающий торговый пост, который Ермак построил год назад, окружив каменным валом. По дороге до них дошли тревожные новости, опять от возничего.
Поскольку теперь они не торопились, ведь никто их не преследовал, то опять встретились с возничим, который отвёз кругляк в главный лагерь Строгановых и теперь направлялся с обозом обратно на Туру. Бедняк всегда страдает, потому что вынужден делать то, к чему богатый питает отвращение.
— Этим летом слишком холодный ветер! — сказал возничий Мушкову, разглядывая тем временем изрядно поношенную рясу священника. — Не знаю, откуда ты идёшь, батюшка, но мы встречались на Урале. Меня тогда удивило, что ты не носишь бороду, как все священники...
— У меня в ней полно вшей! — сказал Мушков, прежде чем успел вмешаться Люпин. — Монгольских вшей! Разве я мог привезти их в Россию и заразить отечество? Нет! Поэтому я пожертвовал красотой, чтобы Россия оставалась чистой!
— Расскажи это царским стрельцам! — Возничий поцеловал нагрудный крест Мушкова и с сомнением покосился на него. — Говорят, вокруг полно священников-самозванцев. Они ходят по деревням, проповедуют и воруют! Новая порода жулья! Стрельцы всех ловят, потом их проверяет настоящий поп, и тех, кто не знает Святого Писания, бросают в тюрьму! Самых отъявленных негодяев казнят! Будь осторожен, батюшка!
— В интересную ситуацию мы попали, — сказал Мушков, когда возничий уехал. — Александр Григорьевич, чему тебя научил Кулаков?
— Матеркам, попойкам и обращением с девками! — мрачно сказал Люпин. — Этого недостаточно, чтобы пройти проверку!
Мушков оглядел себя. Ряса стала грязной, в пятнах, местами разодрана и от постоянной езды верхом, протёрта с изнанки. Когда светило солнце, через тонкую ткань просвечивало тело.
— Мне нужна новая одежда!
— Откуда? Если мы её купим или обменяем, об этом сразу сообщат стрельцам! — сказала Марина. — Вы же слышали: все помогают арестовывать самозванцев!
— Что нам остаётся? — спросил Мушков, разведя руками. — Придётся украсть! Разве я не говорил: лучше отобрать, чем просить...
— Иван... — неодобрительно сказала Марина. — И это говорит печник?
— Люпин, она бьёт в самое сердце! — жалобно воскликнул Мушков. — Что посоветуешь?
— Я поеду вперёд и осмотрюсь, — ответил Люпин. — В одиночку я не буду бросаться в глаза. В ближайшем местечке куплю одежду. — Он задумчиво посмотрел на Мушкова, потом перевёл взгляд на Марину. — Прекрасная штука — свобода! — сказал он. — В Сибири Ермак хочет тебя убить, в России царь хочет тебя убить, потому что ты казак, а в Пермской земле тебя повесят, потому что ты самозваный священник. Что бы ты ни делал, Мушков, везде тебе конец! Трудно будет найти где-нибудь уютное местечко для спокойной жизни!
— В Москве, — тихо сказала Марина. Она тоже поняла, что Мушков попал в трудное положение... Любой мог его застрелить и получит за это награду. — Никто в Москве не спросит, кто мы, — смело сказала она, глядя на Мушкова.
— Москва! — Люпин посмотрел вдаль. Между лесами и каменистой равниной текла Чусовая, впадающая в Каму, где для каждого человека начиналась свобода — только не для Мушкова. — Ты знаешь, где Москва, доченька? Сколько вёрст отсюда? Тысячи вёрст... До Москвы ещё надо добраться!
— Ты боишься, отец? — Марина обняла Мушкова за пояс и прижалась к нему, а тот погладил её по голове. Он рассеянно смотрел вдаль, уголки губ подёргивались. — Мы уехали в Сибирь и вернулись оттуда в Россию. Доберёмся и до Москвы... Мы доберёмся до любого места в этом мире, потому что любим друг друга...
Если бы человечество руководствовалось только любовью, не нужен был бы рай на небесах. Но, к сожалению, это не так, и поэтому мир превратился в сумасшедший дом, которым, вероятно, останется навсегда...
Люпин поехал один, как было условлено, от Чусовой в Пермскую землю, чтобы разузнать настроения населения. Под Строгановыми люди жили спокойно. Хватало еды, сельское хозяйство процветало. Строгановы прокладывали дороги, на которых не было грязи весной и осенью, на торговых станциях устанавливали приличные цены за шкуры, солеварни давали работу даже тем, кто по глупости потерял всё что имел, деревни были защищены от набегов враждебно настроенных местных князей... До тех пор, пока сюда не прибыли стрельцы царя...
Строгановы сдерживали их появление как можно дольше. Дед Аника, хитрая лиса, пообещал Ивану IV самостоятельно заботиться о порядке, а братья Яков, Григорий и Семён также убедили царя, что военные вызовут большое недовольство. Но теперь на Каме правили молодые Строгановы, Никита и Максим, и царь в далёкой Москве, им не доверял. Известие о том, что Ермак Тимофеевич вторгся в Сибирь и дважды разбил войска Кучума, послужило для царя сигналом.
— Строгановы становятся слишком могущественными, — мрачно сказал он своему доверенному лицу Борису Годунову. С возрастом царь становился всё жёстче. У него не осталось друзей, и никто не стремился стать его другом. Быть другом царя означало попасть на плаху, быть ослеплённым, с вырванным языком... — то есть одарённым, так сказать, царскими милостями.
Лишь два боярина находились рядом с Иваном: могущественный Борис Годунов, ожидавший своего часа после смерти Ивана, и князь Шуйский, утончённая личность, изощрённый интриган, заставивший Годунова поверить, что тот может стать новым царём, а тем временем тихо ведущий собственную игру за царский престол.
— Надо послать войско в Пермскую землю, — сказал царь, которого давно называли «Иваном Грозным». — Годунов, как мы это обоснуем?
— Я слышал, — задумчиво ответил Годунов, — что в Пермской земле много самозваных священников, которые собирают милостыню для несуществующих церквей и монастырей и обогащаются на людской доброте. Строгановы — хорошие купцы, верные христиане, строгие хозяева, но не могут позаботиться обо всём. Теперь ваш взор повернулся к Сибири... Это ваша земля, которая страдает. Государь, отправляйте войско на Каму для защиты Строгановых. Они должны воспринять это как подарок царя.
Царь кивнул. Он сидел на покрытом соболиными шкурами троне, в подбитом мехом кафтане, запахнутом на измождённой фигуре, в остроконечной, шитой золотом и жемчугом шапке на седых жидких волосах. Редкая борода свисала на впалую грудь. Ему всё время было холодно, даже жарким летом. Девушки, которых клал в его постель князь Шуйский, не могли его согреть... Старый, озлобленный, жестокий человек, чувствующий приближающуюся смерть, но не желающий умирать. Человек, который боялся небесного суда, хотя в последние годы молился больше, чем правил, который строил новые церкви и призывал всех русских помнить о его богоугодных делах...
«Годунов — хитрая лиса, — думал царь. — Как он поступит после моей смерти? Прикажет ли убить изнеженного царевича и сам сядет на царский трон? Или всех убьёт Шуйский, это скользкое чудовище? Одни крысы вокруг! Боже, позволь пожить подольше, чтобы сделать Россию великой, сильной и непобедимой! За это придётся расплатиться кровью, но что великое в России не строилось на крови?»
И царское войско направилось на север, неделями передвигаясь на телегах или пешком через всю страну, чтобы помочь Строгановым. Никита и Максим были бессильны, а Семён в монастыре совсем состарился и готовился к отходу на небеса.
Уже когда Ермак Тимофеевич и его тысячи казаков на Тоболе сражались с всадниками Маметкуля, стрельцы заняли Пермскую землю, обосновались в небольших крепостях и начали охоту за самозваными священниками, разбойниками, грабителями и мошенниками. Они казнили несколько высокопоставленных вогулов и удмуртов, о чём быстро стало известно по всей земле, это обеспечило некоторое спокойствие.
В церквях тайно молились за Строгановых, а не за царя. Местные князья скрытно приходили на Каму и вели переговоры в Строгановском кремле о защите от царских дьяволов.
— Вот это Сибирь, — говорил им Максим Строганов, предоставив Никите показать ситуацию на карте. — Наше будущее лежит за Уралом — и ваше тоже, братья! Власть царя распространяется до гор. Но Сибирь будет нашей страной! Доверьтесь нам!
Для Мушкова и Марины, расположившихся в это время в пещере на Чусовой, эти слова ничего не значили. Люпин отсутствовал уже два дня, и они не знали, что с ним могло случиться.
На третий день они начали беспокоиться, часами стояли на скале и смотрели в долину, на дорогу, по которой Люпин должен был вернуться. Беспокойство за него стало сильнее любви. Страсть захлёстывала их только в первые двое суток жизни вдвоём. Они наслаждались своим счастьем, и Мушков, до сих пор проклинавший Новую Опочку, потому что там началась его кончина, как казака, теперь готов был назвать эту деревню святыней.
Время от времени он выходил из пещеры, чтобы покормить лошадей. Это было нелегко сделать, потому что трава стала жёсткой, а водой из реки лошадей не накормишь. На четвёртый день Мушков взял с собой четырёх лошадей и поехал за сеном. Недолго думая, по казацкой привычке, он заехал в долине на крестьянский двор, привязал хозяина, его жену и слугу в конюшне к столбу, погрузил сено на лошадей, и, весело насвистывая, вернулся назад на Чусовую.
После нападения в долине поднялся шум. Священник напал на крестьянина! Это было что-то новое, потому что все знали, что когда церковь собирает десятину, то всегда делает это с определённой учтивостью. Но чтобы священник напал, связал невинных людей, украл сено, мясо и овёс, а при уходе пригрозил: «Бог проклянёт вас, если расскажете об этом!» — такого не случалось здесь никогда.