Вечером пятого дня вернулся Люпин, весь в пыли и усталый настолько, что качался в седле. Мушков снял его с лошади и как ребёнка занёс в пещеру. Марина напоила холодным чаем, помыла голову и помассировала грудь. Потребовалось довольно много времени, прежде чем Люпин смог сказать несколько слов.

— Я достал для тебя крестьянскую одежду, Мушков, — с трудом произнёс он, не открывая глаз от усталости. — Слава Богу, что у меня получилось. Царские войска шарят по округе. Какой-то самозваный священник напал на крестьянский двор, до полусмерти избил хозяина, а жену и дочь опозорил! Какая жестокость!

— Я передушу их всех! — крикнул Мушков, вскакивая на ноги. — Это ложь! Что на меня хотят повесить? Я благословил крестьянина, даже не прикоснулся к жене и вообще не видел их дочь! Мариночка, разве я похож на чудовище?

— Теперь нет, — медленно сказала она. — Я тебе верю, Иванушка.

— Она верит мне! — воскликнул, сияя, Мушков. — Ты слышал, отец? Она верит мне! А ты?

— Так это был ты? — спросил Люпин. — Марина, как ты позволила этому идиоту уйти одному?

— Лошади голодали, отец. Нам нужно было что-то делать.

— Таким способом?

— Мне надо было попрошайничать и набивать сено в карманы? — крикнул Мушков. — Мир, отец, настолько плох, что не станет хуже из-за моего поступка!

— Можно и так на это посмотреть, Мушков, — устало сказал Люпин, засыпая. — Надень крестьянскую одежду, сынок.

Ночью они сожгли рясу священника и всё, что могло напомнить о казаках. В последнюю очередь — сапоги. Они ужасно воняли, когда их охватил огонь.

— Сколько лет я ездил в них, сколько в них впиталось лошадиного пота, — печально сказал Мушков и уставился на огонь. Сапоги шевелились в огне, как будто хотели выскочить. — Они видели Чёрное море, ногайские степи, леса Сибири. Теперь они горят. И Мушкова больше нет...

— Теперь есть другой Мушков, Иванушка, — тихо сказала Марина, целуя его в шею. — Самый лучший Мушков.

— Печник, который должен пресмыкаться перед людьми, чтобы получить работу! Мариночка, выдержу ли я это...

— Я буду с тобой, Иванушка!

— И что я скажу нашим детям? Что ваш отец был болваном, которого другие могли пнуть под зад, а он отвечал: «Спасибо, ваша милость!» Увидят ли они когда-нибудь степи Дона? Или стада лошадей на Волге? Или вишнёвые сады в наших деревнях? Услышат ли птичий концерт весной? Никогда? Мои дети!

Подперев голову обеими руками, Мушков смотрел на огонь, и Марина, поняв его, молчала, оставив наедине с грустными мыслями. «Я должна любить его, как ни одна женщина никогда не любила мужчину, — думала она, сидя рядом. — Должна стать для него новым миром, иначе он будет несчастен всю жизнь... Я должна любить его... Иванушка, мой дорогой, большой медведь...»

На следующее утро они посадили едва отдохнувшего Люпина в седло, связали лошадей вереницей длинными кожаными ремнями и медленно поехали в долину. В крестьянской одежде Мушков выглядел непривычно: в форме казака это был красивый мужчина, а теперь, в широкой рубахе, подпоясанный верёвкой, он был похож на зажиточного крестьянина с наивным выражением на лице.

— Мне хочется плюнуть себе в рожу! — воскликнул он, глядя на своё отражение в чистой воде Чусовой. — На кого я похож! Каждый идиот теперь полезет ко мне обниматься!

— Я люблю тебя... — улыбнулась ему Марина. Её большие голубые глаза светились нежностью, а взгляд ласкал. Мушков прямо-таки чувствовал это кожей. — Все остальное не важно...

В деревне Лосиновка они первый раз встретились с царскими стрельцами.

Стрельцы посмотрели на Мушкова, старика и молодого белокурого парня, подсчитали лошадей и от имени царя всех арестовали.

На следующее утро их отпустили, дали старых, дряхлых, полуслепых лошадей, и когда Мушков пожаловался старшему, его поколотили. Впервые в жизни он не ударил в ответ, впервые в жизни позволил выставить себя из комнаты, не вернувшись, чтобы сжечь дом.

Он сел на лошадь, глубоко вздохнул, посмотрел на Марину и Люпина, и тихо спросил:

— Это и есть свободная жизнь? Да, отец? Когда я вспоминаю о свободе на Дону...

— Мы сохранили жизнь, сынок, — ответил Люпин. — И можем жить дальше. Я умру счастливым, а вы, молодые, будете строить новую Россию.

— Мы с Мариной?

— Не вы одни. Таких, как вы, тысячи. Мушков, тебе нужно многое сделать, пока не состаришься.

Они медленно выехали из деревни... Для казака было позором сидеть на такой кляче, и Мушков грыз нижнюю губу.

— Мы должны найти в другой церкви крепких, откормленных лошадей... — тихо сказал он.

— Нет, Мушков! — ответила Марина. — С этим покончено!

— На этих лошадях мы никогда не доберёмся до Москвы.

— Мы будем по дороге работать, чтобы купить хороших лошадей! — предложил Люпин. — Сейчас осень, и зима не за горами. Печи нужны во всех поселениях Строгановых. А у нас есть время.

Они ехали по Пермской земле, останавливались на отдых в деревнях, работали за еду, охотились на лисиц и белок и продавали шкуры на Строгановских станциях.

Осенью, как всегда, пошли дожди, и земля размокла. Мушков охотился на бобров на отдалённых небольших реках. Когда подул первый морозный ветер и земля застыла, когда выпал первый снег, повсюду разнеслась молва, что в далёкой Сибири Ермак Тимофеевич разгромил армию хана Кучума и захватил его столицу Кашлык. Мушков плакал от радости и тоски по казацким временам, и Марине пришлось утешать его своими ласками. После жёстких споров и торговли, после проклятий и ругани с обеих сторон, Люпин выменял у строгановских чиновников шкуры бобров и лисиц на трёх лошадей и сани.

Он приехал на тройке со звенящими бубенцами к Марине с Мушковым, обнял и поцеловал дочь, потом стукнул нахмурившегося Мушкова кулаком в грудь.

— Посмотри на это, Иван Матвеевич! Картина, а не тройка. Лошади откормленные, а сани прочные и с железными полозьями! Всё это твоя заслуга!

— Моя? — удивился Мушков.

— Кто ловил самых красивых бобров? Кто охотился на лис? Кто ездил по лесам днями и ночами, поджидая зверьков на реках? Кто работал как вол, а?

— Моя первая тройка... — Мушков обошёл сани, поцеловал лошадей в ноздри, обнял за шею и гладил их, как женщин. — И всё заработано! — воскликнул он и сел в сани. — Ничего не украдено! Невероятно...

Он взял вожжи, цокнул языком и сделал на тройке большой круг по деревне. Бубенцы на дуге звенели, на головах лошадей развевались султаны из цветных перьев, а лошади выбрасывали ноги вперёд, как на параде. Сердце Мушкова чуть не разорвалось от радости, лицо раскраснелось, и он весело рассмеялся, когда остановился перед Мариной и Люпином.

Они стояли на улице, держась за руки, и когда он выпрыгнул из саней, то подумал: «Это стоило того, чтобы подчиниться этой удивительной женщине».