Глава одиннадцатая

На третий день пути Люпин догнал дочь.

Он не думал, что у него получится. Последние сто вёрст он бессильно сидел в седле, ухватившись за уздечку или конскую гриву, и предоставил лошади бежать самостоятельно. Все кости болели, тело горело изнутри, мир качался и дрожал перед глазами, но Люпин оставался в седле, зная, что никогда не сможет снова в него сесть, если спешится.

Однако дистанция с преследующими их шестью казаками уменьшалась, потому что, в отличие от Мушкова и Люпина, они, недолго думая, забирали в каждом поселении свежих лошадей и скакали быстрее, чем беглецы на своих измождённых, спотыкающихся лошадках.

Тем временем Мушков и Марина добрались до небольшой укреплённой станции на Туре. Лошади шатались от усталости. Станция состояла из трёх деревянных изб, обнесённых забором из толстых брёвен: торговый пост, охотничий склад и — как же иначе — церквушка с молодым священником. Он выполнял основную работу в этой местности: проповедовал остякам и татарам веру Христову, показывал им красочные иконы святых, обещал вечную жизнь, которую они представляли не так, как говорила церковь, и усердно крестил, удивляясь их готовности. Остяки просто верили, что после окропления святой водой становятся бессмертными, и поэтому торопились креститься, но священник не вникал в суть происходящего. А когда с наступлением оттепели умерли девять некрещёных, но выжили все, кого священник окропил святой водой, новая вера была признана обладающей волшебной силой.

Мушков в одиночку проехал через ворота, чтобы проверить, кто находится на маленькой станции. Охотники разъехались, чиновники Строгановых его не знали и смотрели как на простого казака, торговать с которым не было смысла: больше потеряешь, чем приобретёшь.

Таким образом, осторожничавшего Мушкова дружелюбно приветствовал лишь священник.

— Ты ведь Иван Матвеевич? — воскликнул он, взмахнув руками. — Лучший друг Ермака? Брат, что ты здесь делаешь? Только не говори, что ты один в живых остался!

— Со мной ещё один казак, — сказал Мушков. — Борис.

— Ординарец? Тот весёлый парнишка? Что случилось?

— Мы едем с тайной миссией к Строгановым, — сказал Мушков, у которого возникла хорошая идея. — У Ермака всё в порядке. Мы одержали большую победу, и теперь армия плывёт по Тоболу до Иртыша, а затем до Кашлыка! У тебя есть какие-нибудь новости, отче?

— Дай я тебя обниму! — Священник был тронут. — И здесь всё идёт хорошо! Христианство — целительный бальзам для язычников.

Мушков вернулся и позвал Марину. Она спешилась и вела измученных лошадей за поводья.

— Спокойное место! — сказал Мушков. — Я видел здесь лошадей. Они принадлежат церкви, а поскольку церковь должна помогать людям, мы их и возьмём! Может, сразу поменять лошадей и скакать дальше?

— Я должна поспать, Иванушка, — сказала Марина, прислонившись к вздрагивающей лошади. Глаза у неё запали, лицо осунулось и посерело от степной пыли. — Часа два-три, не больше! Можно?

— Мы ехали быстро, так что можем и отдохнуть.

Мушков обнял Марину и почти занёс внутрь. Священник выбежал им навстречу, трижды поцеловал Марину в запылённые щёки, заверяя, что рад видеть лучших друзей Ермака у себя в гостях, не зная ещё, что они хотят увести у него лошадей.

В хижине, служившей одновременно гостиной, спальней и церковью, у каменной печи стояла остячка и готовила щи. Она была первой крещёной, вдовой, её мужа убили казаки, когда основывали станцию.

— Рассказывайте... — сказал священник, когда Мушков и Марина поели и выпили освежающего местного сбитня. — Как дела у Олега Васильевича?

— Через двадцать лет в Сибири будет целая армия из детей Кулакова! — весело воскликнул Мушков. Выпитый натощак сбитень вернул его в старые, великолепные казацкие времена. На некоторое время он увлёкся и сочинил историю о неслыханном мужском достоинстве Кулакова, при одном взгляде на него у любой женщины выступали слёзы. Только когда Марина стукнула его под столом по голени, он хмыкнул, взглянул на неё и сказал со смущённой улыбкой: — Давай не будем об этом, отче. С нами за столом неопытный парень. Эх, какие вкусные у тебя щи!

После вечерней молитвы, когда на станцию пришли несколько остяков, принёсшие священнику продукты и получившие благословение — на вечную жизнь! — ворота закрыли, и все легли спать.

Марина сразу же уснула. Мушков лёг рядом и нащупал под одеялом её руку. Она раскрылась, но когда Мушков снова укрыл её, ровно задышала и забыла про всё на свете. Когда священник захрапел, тихонько посвистывая, не так громко, как Олег Васильевич, Мушков осторожно положил руку ей на грудь. Какое это было блаженство, вот так заснуть.

Ночью их разбудил стук в ворота и робкий голос:

— Откройте! У вас уши заложило? Откройте!

Молодой священник проснулся первым, вышел, посмотрел в щель в воротах и узнал в измученном старике, стоявшем снаружи, Александра Григорьевича Люпина.

— Чудеса не прекращаются! — воскликнул священник, отворив ворота. Он обнял Люпина и впустил в лагерь. — Тень Олега Васильевича! Ты тоже с секретной миссией в Россию? Может быть, в Успенск к епископу?

— Остальные у тебя, брат? — Люпин пошатываясь шёл к церкви «Ещё десять шагов, — подумал он, — и я упаду. Я полностью разбит... Я уже не человек? Нормальный человек такую скачку не выдержит!»

— Они спят. — Священник показал на лежавших на полу казаков. — Разбудить?

— Нет-нет, пусть отдыхают. — Люпин пошатываясь подошёл к Мушкову и Марине, сел рядом с ними, взял чашку со сбитнем и миску с холодными щами, пил и ел, глядя на дочь. Она лежала рядом с Мушковым как ребёнок, ищущий защиты. Сколько же силы в этом нежном теле!

«Я снова рядом с ней, — радостно подумал Люпин, вытирая глаза и рот рукавом, не отрывая глаз от Марины. — Я снова рядом с ней...»

Ни одна жизнь не проходит напрасно, просто многие об этом не знают.

Затем он тоже улёгся на пол, потянулся, с кряхтением вздохнул и почти сразу же заснул.

Шестеро казаков-преследователей находились от них всего в четырёх часах езды.

Утром всех разбудил звон маленького колокола.

Священник дёргал за кожаный ремешок, с помощью которого приводил в движение колокол на крыше, в звоннице.

Люпин поднялся первым и, тихонько постанывая, потому что сон не освежил разбитые кости, доковылял до каменной печи и зачерпнул в глиняную чашку горячего чая. Остячка уже вернулась, помешивала овсяную кашу и недовольно, как и накануне вечером, поглядывала на казаков.

Затем проснулся Мушков, сел и громко сказал:

— Кто-нибудь может пнуть звонаря в зад?

Марина тоже проснулась, и и первым делом увидела Люпина, сидевшего у печки и потягивающего чай.

— Отец... — прошептала она. А затем чуть громче, вскочив и разведя руки: — Отец! Ты нашёл нас! Иван, он нас догнал!

— Кто? — спросил Мушков спросонья. — Догнал? — это слово сразу пробудило в нём боевой дух. — К оружию! — крикнул он, вскакивая на ноги. — Мариночка, спрячься! Я задержу их!

Он протёр глаза и увидел Люпина, спокойно пьющего чай. Остячка у плиты наполнила густой овсяной кашей неглубокие глиняные тарелки. От каши шёл пар, и вкусно пахло подслащённым молоком.

— Александр Григорьевич! — удивился Мушков.

Марина остановилась и опустила протянутые руки. «Я — Борис, — молнией пронеслось в голове. — Мужчина! Я не могу бросаться на шею другому мужчине!»

— Как... дела, отец? — спросила она, прижимая руку к дрожащему сердцу.

—У меня не осталось ни одной здоровой косточки. — Люпин зачерпнул кашу деревянной ложкой.

Остячка поставила на стол ещё три тарелки.

— Садитесь завтракать!

Небольшой колокол всё ещё звонил. Священникам нравится звон колоколов. Охотников в бревенчатой избе не было, они давно ушли в лес, лавка Строгановых с четырьмя чиновниками в такую рань была ещё закрыта.

Мушков и Марина сели за стол, но ничего не ели. От встречи с Люпиным они забыли о голоде.

— Ермак ищет нас? — тихо спросил Мушков.

Стоящий в углу поп бросил кожаный ремешок, трижды покашлял, сплюнул на пол и посмотрел в окно на ворота — не пришёл ли кто, чтобы торжественно начать день с молитвы. Но никто не появился.

— Когда я уходил, всё было спокойно, — так же тихо ответил Люпин. — Если я правильно подсчитал, мы должны опережать их часов на семь. — Он черпал ложкой кашу и вытирал усы рукавом. — Я скакал так, как никто никогда не скакал. Но теперь нам нужны новые лошади. На уставших мы не доберёмся до Урала.

—Здесь есть лошади! — прошептал Мушков. Священник стоял перед маленьким алтарём, состоящим из четырёх трогательных, наивно нарисованных икон, и проникновенно молился. — Они принадлежат церкви...

— Мушков! — предостерегающе произнёс Люпин.

— Что лучше, отец, украсть или сдохнуть?

— Опять дьявольский вопрос казака!

— В нашем-то положении, отец!

— Можно поговорить со священником по-хорошему.

— Разве церковь отдаст что-нибудь добровольно? Разве в здравом уме обменяет кто-нибудь хорошую вещь на плохую? Сам посуди, Александр Григорьевич!

Люпин вздохнул, допил остаток чая и с любовью посмотрел на Марину.

— Сделай это без меня... — сказал он тихо. — Я ничего не видел. В конце концов, я ведь диакон. Когда едем дальше?

— Диакон, но не настоящий, — широко улыбнулся Мушков.

— Посвящён и помазан самим епископом! — громко сказал Люпин. Он уже привык быть диаконом и обижался, когда вспоминали о чрезвычайных обстоятельствах его посвящения. Кроме того человек, так хорошо знакомый с Кулаковым, как Люпин, понимает: священник не всегда только стоит на коленях перед иконостасом и верит всему, о чём поёт, что проповедует и восхваляет. — Когда едем дальше?

— Немедленно, — ответила Марина. — Ты сможешь?

Люпин кивнул. Все его тело болело, мышцы сводила судорога, кости ныли. «Лишь бы сесть на лошадь, — подумал он. — Сяду в седло, и дело пойдёт... Что такое боль, если я благополучно проведу дочь через Урал? В Пермской земле я просто упаду из седла и буду целовать землю, приговаривая: «Приветствую тебя, святая Русь!»