– Ну-у, так неинтересно, – протянул Вергилий и поднялся с кочки. – Размялся? Пошли, нас ждет угрюмый Дит.

– Кто? – не понял Лешко. – Какой Дит?

– Город Дит. То бишь селение. «Вот город Дит, и в нем заключены безрадостные люди, сонм печальный». А это как раз из Данте.

– Я так и думал, – сказал Лешко. – С чего ты взял, что там невесело? Ты там уже бывал раньше?

– Нет, не приходилось, но у меня такое предчувствие, – пояснил Вергилий. – Придем – увидим. Главное – дойти без приключений.

Он сидел в удобном мягком кресле возле открытого окна, положив скрещенные ноги на широкий низкий мраморный подоконник. Душа его была спокойной и умиротворенной. Целыми днями, дожидаясь возвращения Ники, он сидел в этом кресле или бродил по бесчисленным комнатам, любуясь старинными картинами в массивных золоченых рамах, разглядывая всякие забавные искусно сработанные безделушки, расставленные на столиках, полках и в шкафах со стеклянными дверцами, трогая мебель, подмигивая своему отражению в зеркалах, слушая тихую музыку, которая то и дело сама собой рождалась внутри незнакомых ему музыкальных инструментов и растекалась по комнатам, ублажая слух. Он никогда никого не встречал в этих несчитанных комнатах, но ничуть не огорчался. Он не знал, где находится выход из этого тихого дома, но ему и не нужен был выход. Его вполне устраивали длительные блуждания по комнатам и уютное кресло у распахнутого окна. И ничего больше он не желал, и блаженствовал, блаженствовал, блаженствовал…

Он, сложив руки на груди и откинувшись на мягкую спинку кресла, смотрел в окно и едва заметно улыбался. Это было единственное окно во всей высокой каменной стене, поднимающейся над заполненным прозрачной водой глубоким рвом с двумя полосками кустарника вдоль берегов. Чуть поодаль, с правой стороны от его окна, за зеленым лугом, была роща – белоствольные стройные деревья с негустой золотистой листвой, чуть трепещущей даже при полном безветрии. Слева, за ручьем, раскинулась равнина – огромный ковер, сотканный из высоких цветов с золотыми головками, словно впитавшими свет сползающего к горизонту нежаркого солнца. Золотая гладь обрывалась у склонов далеких холмов. А еще левее лазурное небо, казалось, опрокидывалось на землю. Он знал, что это морской залив; ветер часто доносил оттуда крики птиц, хотя самих птиц он никогда не видел. Ника каждый вечер возвращалась именно с той стороны, выныривая из лазури, – сначала далекая точка, потом птица, а уже над равниной – женщина с развевающимися волосами, медленно и грациозно взмахивающая белыми с золотом крыльями.

Ника… Так он назвал ее. Златовласая красавица с удивительными глазами. Ника…

«Как твое имя?» – спросил он ее когда-то, в самом начале времен, бережно подняв с бело-золотого мраморного пола и устроив на кресле. Тогда он повредил ей крыло, но все обошлось и вскоре она снова могла летать. «Мое имя Ника, – сказала она, чуть улыбаясь бледными губами. – Ведь ты же хочешь, чтобы мое имя было Ника, да?»

Ника… Правда, как-то она назвала ему и другие свои имена. Она помнила их, хотя давно уже не была теми, кому принадлежали эти имена. Теми, другими, она была до Черты. Или так ей казалось… Или действительно все они слились в ней, слились и преобразились, и перевоплотились в нечто совершенно новое, не имеющее ничего общего с прошлым. Вот тогда у нее и выросли крылья.

Она помнила, она до сих пор помнила другие имена. Она была совершенно иной, но – помнила…

Анна Барбара… Ее арестовали и пытали, стремясь добиться признания в причастности к колдовству. Под пыткой она созналась, что совершала злодейские церемонии: влюбившись в юношу, применяла колдовские средства, вызывала образ возлюбленного и побуждала к соитию. По наущению злого духа отвергла Господа и Пречистую Деву Марию…

Катарина… Вступив в связь с мужчиной, однажды обнаружила, что в его образе перед ней явился злой дух. Из страха покорилась домогательствам Врага…

Гелена… Тоже подчинилась проискам Врага, надеясь получить счастье и богатство. Но злой дух свое слово не сдержал…

Анна Барбара. Катарина. Гелена.

Ника…

Каждое утро она улетала куда-то – и каждый вечер возвращалась. Под ее руками оживали музыкальные инструменты, совсем не так, как днем, когда он в одиночестве бродил по комнатам. По вечерам звучала совсем другая музыка, удивительная, чудесная музыка, в которой хотелось раствориться навсегда. Под ее взглядом оживали картины на стенах, они становились подобными постоянно меняющимся изображениям на потолке, но все-таки были другими. Каждая картина, ожив, показывала одну из своих историй, и эти вечерние истории никогда не повторялись. От шороха ее платья оживали многочисленные безделушки и, меняя форму, принимались бегать и скакать по комнатам. От ее улыбки настенные зеркала становились окнами в иные миры, существующие в какой-то иной Вселенной. Весь дом преображался и расцветал, когда Ника возвращалась из-за моря…

Он проводил с ней все вечера, и никогда еще не было у него ничего лучше этих вечеров. Он нежно гладил ее мягкие крылья, он касался губами ее золотистых волос, он осторожно обнимал ее за плечи, притрагивался к ее гладким рукам, и она улыбалась ему, и в глубине ее темных глаз скрывалась тайна…

Но когда сгущалась ночь и появлялась в небе большая голубая звезда, затмевая своим блеском все звезды вокруг, она прощалась с ним и уходила. А утром, когда он уже сидел у своего окна, большой белой птицей выпархивала из-за угла дома и улетала к морю. Всегда – к морю… Он пытался отыскать ее в доме по ночам, но так пока и не смог найти – слишком много было комнат, и где находится спальня Ники, он не знал.

Ника… Анна Барбара. Катарина. Гелена.

Возможно, она никогда не была теми, кто носил эти имена. Потому что однажды вечером, когда он сидел на полу рядом с ней, положив голову на ее колени, она поведала ему совсем другую историю. Играла тихая музыка, и слова прекрасной крылатой женщины вплетались в музыку, сливались с ней, сами становились музыкой, сстворяющей перед его глазами яркие картины.