Глава сороковая

Каждый день, отправляясь спать, Тереза думала — может, завтрашний день вернёт ей отца. Как в истории про ящик Пандоры, остальные кошмары и страхи становились терпимыми от одной этой надежды. Каждое утро она просыпалась с предвкушением, которое жило до тех пор, пока она не заставляла себя проверить. А потом Келли, личный камердинер отца, скажет ей, что нет изменений, потому что, конечно, их нет. Она снова разочаруется, но потом, как у глупого персонажа из мультика с пустой улыбкой, к ней опять вернётся надежда. Может, завтра. Вечное «может, завтра».

Его комнаты не были особенно пышными. Никогда не были. Кровать из натурального дерева с тонким матрасом, на которой он отдыхал, даже когда уже перестал нуждаться в сне. Письменный стол с металлическими запирающимися ящиками и встроенным в поверхность экраном. Единственные украшения — детский портрет Терезы, принадлежавший покойной матери, и простая стеклянная ваза, довольно большая для единственного цветка, который Келли каждый день заменял. Уинстон Дуарте, Первый консул Лаконийской империи, гордился простотой своего жилища. Величие Лаконии не в помпезности, а в её делах. На фоне необъятных имперских амбиций любой бы выглядел мелким. Даже отец. Во всяком случае, так считала Тереза.

Сейчас он сидел за столом и вертел головой, как будто следил за полётом какого-то насекомого, видимого лишь ему. Руки иногда поднимались, а потом плавно опадали, словно он собирался потянуться за чем-то, а после забыл. Келли принёс Терезе плетёное кресло, поставил напротив. Она сидела, сложив руки на коленях, и высматривала хоть малейшие признаки улучшения. Надежда, что сегодня то самое «завтра», давала сил жить.

— Папа? — произнесла она, и, кажется, он отозвался на этот звук. Он чуть обернулся к ней, и хотя не смотрел в глаза, на губах появилось что-то вроде улыбки. Келли следил, чтобы волосы отца были тщательно уложены, но, насколько Тереза помнила, они поредели. Поседели. Казались более жирными. Из-за старых рубцов лицо отца выглядело более грубым, он казался старше. На лице застыло изумлённое выражение, будто он постоянно видел что-то интересное, отвлекающее его внимание от Терезы.

— Папа, — повторила он. — Он хочет убить меня. Кортасар, помнишь? Он хочет меня убить.

Отец побольше развернулся к Терезе, брови слегка насупились. Может, услышал, а может, и совпадение. Он вытянул руки, погладил по воздуху вокруг её головы, как всегда. Но на этот раз Тереза поймала его ладони, приблизила лицо отца к своему.

— Папа, ты здесь? Ты понимаешь, что я тебе говорю? Он хочет меня убить. Хочет приколоть булавками и разрезать, как тех лягушек. И никто мне не помогает. Никому даже дела нет.

Теперь она плакала и ненавидела себя за это.

— Вернись, — прошептала она. — Папа, вернись ко мне.

Он открыл рот, как будто собрался заговорить, но издал только какие-то шлепки. Как мясо, которое переворачивает мясник. На миг он нахмурился, потом опять отвернулся к окну.

— Папа, — опять позвала Тереза. — Папочка!

Он вздрогнул от этого звука.

Дверь неё за спиной отворилась, и Тереза услышала деликатное покашливание Келли. Она отпустила руки отца и смахнула слёзы. Ей не скрыть, что она плакала. Лучшее, что она могла сделать — это показать, что уже успокоилась.

— Я могу чем-нибудь вам помочь, мисс? — спросил Келли. На нём был привычный красный мундир камердинера. Тереза знала его всю жизнь, с тех пор как ребёнком бегала по здешних коридорам со щенком, который вырос в Ондатру. Келли приносил чай, накрывал на стол, а Тереза обращала на него не больше внимания, чем на дверь или картину на стене. Относилась к нему как к полезной вещи. А теперь, в этой комнате, увидела в нём личность. Пожилого человека, преданного её отцу, как никто другой. Как она сама, посвящённого в тайну, что отец стал вот таким.

— Он меняется? — спросила Тереза. — Он хоть иногда бывает другим?

Келли поднял брови, думая, что сказать. Взгляд был мягкий и виноватый.

— Трудно сказать, мисс. Иногда бывают моменты, когда кажется, что он понимает, где он. И кто я. Но возможно, я выдаю желаемое за действительное.

Отец отклонялся назад, следуя за невидимыми жучками в воздухе. Если бы он её хоть услышал, если бы что-то понял, он бы расстроился. Тереза подвинулась, и плетёное кресло заскрипело под её тяжестью.

— Я вернусь. Если он изменится, если вдруг ему станет лучше...

— Я прослежу, чтобы вам немедленно сообщили, — ответил Келли.

Она встала, ощущая себя отдельно от собственных движений. Как будто она смотрит на воздушный шарик в форме Терезы, которому обрезали нитку. Келли подошёл, чтобы убрать кресло, а она направилась к двери.

— Он был бы рад узнать, что вы приходили, — произнёс Келли. — Я не могу сказать, понимает ли он, что вы здесь. Но если бы знал, то был бы рад. Я уверен.

Келли старался её утешить, но она не могла заставить себя на это отреагировать. Она уходила, не поблагодарив слугу, не огрызнувшись — просто молча переставляла одну ногу за другой, пока не ушла из отцовской спальни.

Общественная часть Дома правительства, где сновали сотрудники государственного механизма, казалась такой же деловой и оживлённой, как и всегда. Как пчёлы или как муравьи в муравейнике, не знающие, что их королева мертва. Никто не остановил Терезу, никто не смотрел в глаза. Она, как призрак, шла знакомой дорогой домой. Хотелось только запереть за собой дверь, забраться в постель и молить о сне без кошмаров, который перенесёт её в завтра. Или ещё подальше. Неважно, лишь бы отсюда.

Но когда она подошла к своим комнатам, её дверь оказалась открытой. На кушетке сидел полковник Ильич и не поднял взгляд, когда Тереза вошла.

— Где Ондатра? — спросила она.

— Она в спальне. Ты пропустила занятие этим утром, — голос звучал вежливо и беспристрастно. И так же фальшиво, как его маска.

Тереза скрестила руки.

— Я была у отца.

— И я это уважаю, но твой отец не хотел бы, чтобы ты пренебрегала своими обязанностями. Включая учёбу, — Ильич поднялся во весь рост, как будто это могло придать больший авторитет. — И завтрак.

— Мне не хотелось есть.

— Это не повод пропускать завтрак. Сейчас...

— ...тяжёлые времена, — продолжила за него Тереза. — Нестабильная ситуация. Мы должны соблюдать приличия. Да, я знаю. Мне это все говорят.

— Тогда прекращай вести себя как избалованный ребёнок и делай то, что должна, — ответил Ильич.

Восхитительно было наблюдать за Ильичом, обычно всегда заученно сдержанным и профессионально дружелюбным, пока тот произносил свою речь. Ошеломление скользнуло по его лицу, а за ним сжала губы печаль. А потом — удовольствие. Даже гордость. Это заняло всего-то пару секунд, но они рассказали собственную маленькую историю.

— Ты — дочь Первого консула, — продолжил Ильич прежде, чем она смогла подобрать слова и швырнуть в него. — Ты лицо семьи. Символ стабильности всей империи.

— Сраные колёса империи останавливаются! — выкрикнула Тереза. — Всё рушится. Что мне, по-вашему, с этим делать?

Голос Ильича звучал твёрдо и сдержанно.

— Я хочу, чтобы ты не забывала есть. Хочу, чтобы посещала занятия. Хочу, чтобы ты поддерживала спокойствие, душевное равновесие и уверенность в тех, кто на тебя смотрит. Поскольку это твой долг перед отцом и империей.

Терезу охватил гнев. Она не знала, что говорить, у неё не было ни продуманных доводов, ни уверенности — только невыносимое возмущение, которое больше нет сил терпеть.

— А вам можно целыми днями выслеживать Тимоти? Вы можете переложить преподавание на доктора Окойе, чтобы не отвлекаться от убийства моих друзей? Вы не выполняете свою задачу, так что не смейте учить меня выполнять мою. Это лицемерие!

Ильич посмотрел на неё пристально, долго и прямо. Усмехнулся. Протянул руку и взъерошил ей волосы — как будто она Ондатра, и он почесал ей уши. Ласково и унизительно. Гнев Терезы стих и угас, его сменило смущение. Ей хотелось, чтобы вернулась злость.

— Ах ты, бедный ребёнок. Это всё из-за того шпиона? Ты из-за него на меня злишься?

— Я злюсь из-за всего, — сказала она, но силы в её словах больше не было.

— Он не был твоим другом. Он был шпионом и террористом. Он явился сюда, чтобы убить нас. Помнишь его пещеру? Это место он выбрал как укрытие при подрыве атомной бомбы. А гора была знаком на местности для его эвакуационной команды.

— Это неправда.

Крепкой хваткой Ильич сжал ей за руку возле плеча.

— Этим утром ты пропустила занятие. Мы немедля его проведём. Ты должна кое-что узнать.

Офисы службы безопасности Дома правительства были хорошо знакомы Терезе. Такие же, как и в других ответвлениях комплекса, только кое-где встречались укреплённые двери и взрывоустойчивые замки. Там же размещались и камеры для политических заключённых, хотя она не знала, содержится ли в них кто-то кроме Джеймса Холдена. Однако в судебно-медицинскую лабораторию Тереза попала впервые. Это было просторное помещение с высокими потолками и подвижными перегородками для разделения секций. Вдоль одной стены протянулись лабораторные вытяжные шкафы с удаленным доступом и противоударными стёклами.

Между столами, заполнявшими середину комнаты, шли широкие проходы, чтобы при необходимости подвозить специальное оборудование — химическое, биологическое, электронное или вычислительное. У рабочих столов — несколько лаборантов. На столах лежали вещи Тимоти. Вырезанные из дерева инструменты. Лежанка. Его футляры и ящики. Даже один дрон-ремонтник, видимо, повреждённый при перестрелке, размером и формой напоминавший какого-то мёртвого зверя.

Ильич приказал всем, кроме них, покинуть помещение. Техники уходили, стараясь слишком явно не таращиться на Терезу. На их лицах она видела любопытство. Что здесь делает дочь Первого консула. Что всё это значит? Их внимание давило, как тяжёлая рука на плече.