Глава двадцать седьмая
Всё теперь изменилось. Она пыталась притворяться, что это не так. Что отец просто болен, как болеют иногда все отцы. Она просыпалась утром, с ней рядом была Ондатра. Тереза ходила по парку и по Дому правительства, как всегда. И все, кого Тереза встречала, вели себя с ней как обычно. Кроме Ильича — он знал правду.
Она думала, все считают, что отец очень занят, обсуждает случившееся с «Тайфуном» с лучшими умами империи. В него верили. Лакония — это он. Ей казалось, что охранники чуть сильнее вытягиваются, когда она идёт мимо. Повара в столовой оставляют ей лучшие блюда. И не потому, что она их заслуживает — просто это всё, чем они могут быть сейчас полезны отцу, и они хотят принести ему подношение. Все напуганы тем, что видели, как и она сама. Но у них есть сказка о том, что всё будет в порядке, а у Терезы — нет.
Ильич ей теперь ближе всех, но чаще его рядом нет. А когда Тереза встречалась с ним, единственным предметом занятий были новые правила. Не говорить ни с кем о Первом консуле. Не показывать страха. Не покидать территорию Дома правительства.
Она пыталась смотреть любимые фильмы и каналы новостей, но внимание на них не фиксировалось. Пыталась читать любимые книги, но слова скользили мимо сознания. Тереза попробовала бегать вдоль стены Дома правительства как можно быстрее и дольше, пока от одышки и боли не становилось невозможно о чём-либо думать. Это всё, что она могла сделать, чтобы успокоиться.
А вечерами она сидела с отцом. Он терпел, когда Келли мыл его и одевал, и когда бы она ни пришла, выглядел чистым и аккуратным. Тереза садилась с ним рядом за его письменный стол и показывала на дисплее простенькие теоремы или диаграммы древних сражений. Иногда он кивал, глядя на картинку, словно в глубокой задумчивости. Иногда пытался погладить воздух вокруг её головы, как будто что-то там видел.
Она ловила себя на том, что присматривается к отцу. Разглядывает. На щеках — грубые старые рубцы. Волосы на висках слегка поредели. Шея под челюстью уже начала старчески обвисать. Иногда под кожей, как перламутр, проступало опаловое свечение, иногда почти исчезало. А глаза стали тёмными, как грозовое облако.
Чем дольше она смотрела, тем меньше он походил на её отца — великого человека, уверенно, словно бог, правившего и всей вселенной, и жизнью дочери. Он всё больше напоминал ей теперь... просто случайного человека. Хуже всего бывало, когда отец как будто грустил. Или чего-то пугался. И совсем не замечал её слёз.
Ильич делал всё, что мог.
— Извини, я не так много времени уделяю тебе с тех пор... да. С тех пор.
Они сидели возле фонтана, где он когда-то рассказывал ей про водоизмещение. Как можно заставить плавать то, что тяжелее воды, сделав его пустотелым. Тереза смотрела на покрытую рябью поверхность воды и думала о том, сможет ли теперь плавать сама.
— Ничего, — отозвалась она. — Я понимаю.
Его кожа казалась пепельно-серой. Глаза потускнели от усталости и напряжения. Но улыбка осталась такой, как всегда. Она подумала — раньше он улыбался так, потому что не боялся её. А теперь это просто привычка.
— Может, от этого и не легче, — сказал он, — но то, что ты сейчас чувствуешь, отчасти совершенно нормально. В конечном счёте, каждый когда-то переживает момент понимания, что родители — просто люди. Что эти мифические фигуры, как и все, борются и сомневаются. Что стараются изо всех сил, не всегда зная, куда стремиться.
Гнев, поднявшийся в груди у Терезы, стал первым горячим чувством за много дней.
— Мой отец — правитель всего человечества, — сказала она.
Ильич усмехнулся. Он всегда вот так усмехался, или она только сейчас заметила?
— Да, в некотором смысле это что-то меняет. Но мне бы не хотелось, чтобы ты чувствовала себя одинокой.
«Вы надеетесь помочь мне не быть одинокой? — хотела спросить Тереза. — Или речь только о чувствах?»
— Я знаю, как нелегко хранить эту тайну, — продолжал он. — Но мы делаем это лишь по одной причине — твой отец и ты для нас очень важны.
— Я понимаю, — отозвалась Тереза, воображая, как топит его в фонтане. — Я справлюсь.
Той ночью она не спала. Гнев, который так удивил в Эльзе Сингх, заразил и её. Стоило положить голову на подушку и прикрыть глаза — и она спорила с Ильичом. Или с Кортасаром. Или с Джеймсом Холденом. Или с отцом. Или с Коннором, Мюриель, или даже с Богом. Стоило хоть ненадолго ускользнуть от себя самой, как спустя пару минут она просыпалась, и зубы ныли от скрипа. «Ты серьёзно? Ты одна из самых злющих людей, каких я встречал, Кроха», — вспоминала она слова Тимоти. Сейчас это было похоже на правду.
После полуночи, когда Тереза больше не пыталась уснуть, Ондатра дважды стукнула хвостом по полу.
— Ну, что еще случилось? — заворчала Тереза.
Ондатра перестала махать хвостом, серые собачьи брови удивлённо приподнялись. Тереза включила ленту государственных новостей и смотрела, как профессиональный «голос Лаконии» издаёт успокоительный шум. Замена ретрансляторов врат уже в процессе и восстановление коммуникационной сети — вопрос нескольких недель. После этого, очень скоро, возобновится нормальная торговля между мирами. До тех пор Первый консул решает, какие из кораблей с припасами наиболее критичны в данный момент для империи, и одобряет транзит в каждом отдельном случае. Директорат по науке заверяет, что нет никаких признаков возможности повторения трагедии в кольце врат, которая унесла жизни стольких людей, верных Лаконийской мечте. Ложь, полуправда, выдумки — сплошь дерьмо.
Гнев и горе боролись в сердце Терезы, а за ними уже поднималось сознание огромного, больше небес, всепоглощающего предательства, для которого у неё пока не было имени.
Ондатра встревоженно тявкнула. Рот Терезы растянулся в улыбке.
— Мне не позволено говорить правду. Мне нельзя ничего говорить, мне нельзя чувствовать. Мне запрещено покидать эту конуру, — сказала она собаке. — Я ничего не могу поделать. А знаешь почему? Потому, что я так важна.
Тереза вскочила, подошла к окну и распахнула его. Ондатра беспокойно оглядывалась.
— Ну? — спросила Тереза. — Ты идёшь или нет?
До сих пор ей не случалось бывать за территорией ночью. В темноте всё казалось крупнее. На земле роились крошечные насекомоподобные существа, она шла по узорам из светящихся ползучих полосок, и казалось, её шаги вызывают на почве рябь. Прохладный ветер шелестел в голых ветках деревьев. Вдалеке что-то вскрикнуло, голос походил на звук флейты. Ещё дальше отозвались двое других. Ветерок доносил запахи ванили и перца. Ильич как-то рассказывал ей о том, что это химия Лаконии, столь непохожая на земную, в соединении с попытками организма её идентифицировать, обращается в знакомые запахи, которых на самом деле не существует. Но Тереза выросла здесь, и это казалось ей совершенно обычным.
Ондатра трусила с ней рядом, каждые несколько шагов поднимая взгляд на хозяйку, словно спрашивала: ты уверена? Тереза как свои пять пальцев знала дорогу к этой горе и совсем не боялась сбиться с пути.
В её воображении яростно возмущался Ильич. Говорил, что правила существуют не зря. Для её же собственной безопасности. Что нельзя просто так уходить и делать всё, что ей вздумается. Он, конечно, узнает, что её нет. Что она его не послушалась. И отчасти поэтому она и ушла. Что он сделает? Запрёт её в комнате? Вот когда отец снова придёт в себя, Ильичу придётся ответить за всё, что он сделал. Отец знал, что Тереза уходила за территорию. Если он её не останавливал, то и Ильич не должен. Он не смеет навязывать ей свои правила. А закон без наказания — не закон. Это вообще ничто.
Первым признаком, что она уже близко, стал шорох в живой изгороди — на неё сконфуженно смотрели выпученные искусственные глаза дронов-ремонтников. Они исполнили серии из трёх щелчков с понижающимися интонациями — привычный запрос, на который у Терезы не было времени отвечать. Обычно Ондатра лаяла и пыталась поиграть с дронами, но сегодня она обращала внимание лишь на хозяйку.
Дроны проводили их до ущелья. Трудно было выбирать дорогу в густой темноте, но она продолжала идти вперёд. Теперь, когда она зашла так далеко, её начинали преследовать другие тревоги. Что, если она ошибётся пещерой и разбудит какого-нибудь местного зверя? Что, если Тимоти нет? Высоко в небе струилась светящаяся рябь орбитальной строительной платформы. Присмотревшись внимательнее, она даже могла бы разглядеть «Вихрь», третий из кораблей класса «Магнетар». Или нет. Он теперь второй. Повторился звук, похожий на флейту, на этот раз ближе. Зря она не захватила с собой фонарик. Кто же знал, что при свете звёзд так темно.
Глубокая тень впереди — должно быть, козырёк из песчаника. Вытянув перед собой руку, Тереза нырнула под него. Всего через несколько шагов появились пещерные огоньки. Пещера стала светлее ночи, да и теплее. Дроны-ремонтники, следовавшие за ней, тоже вошли внутрь, а может, это другие, которые здесь и были. Она их не различала.
Сердце забилось чаще. Тереза была уверена, что, свернув за последний поворот, обнаружит, что Тимоти нет, его привал пуст.
— Тимоти? —позвала она дрожащим голосом. — Ты здесь?
Где-то справа раздался тихий металлический звук, и из тени выступил Тимоти с пистолетом в руке.
— Ты бы поаккуратнее, Кроха, — покачал он головой. — Глаза у меня уже не те, что раньше.
Выражение лица Тимоти и небрежность, с которой он держал оружие, были так забавны, что Тереза не могла не засмеяться. А когда начала, стало трудно остановиться. Этот смех словно существовал сам по себе, рвался из неё, полный веселья, неукротимый и яростный. От смущённого выражения лица Тимоти стало ещё веселее. Она всхлипывала, согнувшись, держась за бока, и в какой-то момент поняла, что это больше не смех. Что она рыдает.