Она посмотрела на меня испытующе:

— Я никогда не задавала себе этого вопроса. Наверное, в разные периоды жизни по-разному относишься к трудностям. Во время коллективизации я пережила немало огорчений. Наши ятаки — помощники партизан — прекрасные люди, у каждого было по гектару земли, и они не хотели расставаться с ней. И нам, женщинам, приходилось с ними работать. Придешь к такому человеку, начинаешь беседовать. А он смотрит на тебя исподлобья: «Затем ли я хлеб тебе давал, чтобы сейчас ты у меня землю отбирала?» Возьмет шапку и с обидой кинется в корчму. Начнешь с его женой разговаривать, обо всем вспомним — и о девических годах, о посиделках, и о нынешнем дне поговорим. Мужчины — люди упрямые. Иной поймет, что в кооперативе лучше, а все равно не будет соглашаться. Мы, женщины, должны были таких вразумить. И мы побеждали.

Нет ни одного крупного начинания партии за последние годы, в котором не приняла бы участия Славка. Она всегда находится в рядах настоящих борцов, ни на миг не оставляет строя.

Недавно мы побывали с ней в стране Ленина. Посетили Белоруссию. В сожженном фашистами селе Хатынь ей стало плохо. Когда приехали в Брестскую крепость, она наклонилась ко мне и спросила:

— Ты знаешь, почему побеждала Советская Армия?

— Потому что сражалась за правое дело, — поспешил я ответить ей.

— Не только поэтому. Прежде всего потому, что каждый солдат знал свое место в бою. Это нам необходимо и в мирное время, — сделала она заключение.

Как только мы ступили на землю Брестской крепости, Недка замолчала. С нескрываемой болью смотрела она на землю, истерзанную снарядами, впитавшую кровь героев, на солдата, что нагнулся с каской к журчащей воде и остался здесь стоять на века…

Мы шли примолкшие. Пережитое в первые минуты и часы 22 июня 1941 года осталось жить в глазах неизвестного солдата, отражается в языках пламени Вечного огня. Каждая пядь земли здесь обожжена огнем, изрешечена сталью.

Недка немного отстала от группы. Я заметил, что глаза у нее влажные. Они словно собрали слезы многих матерей, навсегда оставшихся без сыновей, и жен, потерявших мужей, и осиротевших детей. Она наклонилась и взяла комок земли. Потом присела и осторожно положила его обратно.

На мой удивленный взгляд Недка ответила смущенно:

— Я хотела взять этот комок земли на память в Болгарию, но почувствовала себя неудобно и вернула его на место.

— Но почему? — удивился я.

— Эта земля необыкновенная. Каждая пылинка весит тонны. Эта земля — совесть.

Больше мы не сказали ни слова и поторопились догнать группу.

Пора кончать рассказывать, а меня одолевают все новые и новые мысли. Возможно ли описать жизнь, до конца отданную партии, жизнь, собравшую скорбь и радость целого поколения? Едва ли. Но на прощание мне хочется сказать Недке Лаковой, нашей Славке, что ее жизнь — это память, которая остается самой дорогой реликвией для молодого поколения.

Срываю цветок с герани, растущей перед домом Славки в Тетевене, и обещаю, что, вернувшись в Софию, зайду к другой Славке, ее дочери, и скажу ей, чтобы чаще писала своей матери, потому что каждое ее письмо приносит в дом радость.