ВОСПОМИНАНИЕ
С того дня как я впервые встретился и познакомился с Велко Атанасовым, прошли годы. Позади остались дальние дороги, чужие земли и тысячи знакомств. Но ни время, ни новые впечатления не стерли в моей памяти образ этого доброго человека. Время иногда как будто сознательно замедляет свой бег, чтобы люди с необыкновенной судьбой, подобные бай Велко, не забывались. Кто-то, может быть, скажет: «Что, собственно, необыкновенного в его жизни? Ведь он, как и другие крестьянские дети, пас овец и буйволов, лазил через плетни по садам, чтобы набить свою пеньковую рубашку поспевшими яблоками и грушами, черешней и виноградом». И действительно, в этом нет ничего необыкновенного. Он рано подружился с книгой, и книга отвлекала его от шалостей и уводила в другой мир. Жизнь Велко Атанасова, настоящая жизнь, о которой я и хочу рассказать, началась тогда, когда он, закончив начальную гимназию в родном селе Извор, Видинского округа, поступил учиться в ломское педагогическое училище. В городе Лом Велко Атанасов начал свою политическую жизнь. Он стал заниматься в марксистско-ленинском кружке под руководством Живко Ошавкова, будущего известного философа. Тогда же он вступил в РМС и вскоре был исключен из училища за активную политическую деятельность. Начался путь, по которому прошли тысячи солдат партии, путь, отмеченный обелисками славы. А те, кто уцелели, пройдя через «игольное ушко», и сегодня живут с болью в сердце, вспоминая о самом дорогом в их жизни — о друзьях.
Тяга к науке привела Велко Атанасова в университет, на юридический факультет. В университете он познакомился с Верой Ивановой, студенткой, родом из его края, а также с Бояном Чоносом, Мико Ниновым и Костой Йордановым, ставшими позднее секретарями окружного комитета РМС в городе Видин. В Софии Велко вступил в ряды Болгарской коммунистической партии.
В 1940 году вместе с Кирилом Марковым и другими студентами они образуют в Видине студенческую группу, в задачу которой входило различными способами поддерживать революционное движение в его родном крае, помогать медикаментами и нелегальной литературой. Затем Атанасов стал руководителем группы и вместе с Верой Ивановой занимался доставкой оружия и лекарств партизанам в их крае.
Это были годы испытаний, требовавшие самопожертвования. И он был готов к этому. Путь, который он избрал, был полон тревог и опасностей…
Сейчас я нахожусь в доме Велко и Веры. Их внук давно уснул. Мы сидим за столом, заставленным закусками. В рюмках искрится новосельская гымза. Я неблагоразумно попросил этих прекрасных людей вспомнить свое прошлое и пожалел об этом.
— Страшные, кошмарные воспоминания не изгладить из памяти. Они часто навещают нас в снах. Тюрьма с толстыми стенами, за которыми прошла наша молодость, с сырыми, зловонными камерами, зверские побои, карцер…
— Молодыми погибли тогда Яким Гергов, Вылчо Марков, Лило Стефанов, Йорданка Петкова. Мы все были одного возраста. Они недоучились, недолюбили…
— Помнишь, Вера, черную ночь 13 июня 1944 года? Как зловеще прогремели цепи по ступеням! Вся тюрьма пробудилась… К виселице повели Йоло Гергова, Стояна Пешева и Петко Иванова. Мы стучали деревянными башмаками по стенам и пели революционные песни. Мы прощались с ними и клялись отомстить за их смерть.
Вспомнив о погибших товарищах, они разволновались и замолчали. Так закончилась наша встреча. Внучонок в соседней комнате что-то крикнул во сне и заплакал, Вера поспешила к нему.
Там, где была тюрьма, сейчас возвышается памятник Свободы. На следующий день мы сидели с бай Велко на скамейке в парке на берегу Дуная, возле памятника. Всматриваясь в фигуры, изваянные из камня, Велко как бы старался найти черты тех, кого хранил в воспоминаниях.
— Самым страшным днем было 17 июля 1944 года. Нам зачитали приговоры. Председатель суда Димитр Гологанов вынул часы и сказал: «Любен Ценов, Велко Атанасов и Мико Вылчев осуждены на смерть. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Сейчас 9 часов утра. В течение 24 часов приговор привести в исполнение». Первым пришел в себя Любен Ценов. Он крикнул во все горло: «Тот, кто погибает в бою за свободу, не умирает!.. Недалек день, когда вас будет судить народный суд. Вам не уйти от него!» Все осужденные на смерть подняли руки, скованные цепями. В тишине раздался могильный звон кандалов. Началась паника. Судьи испугались. Гологанов пытался перекричать шум и, торопясь покинуть место председателя, отдал распоряжение: «Скорее повесить их!»
Бай Велко — разговорчивый человек и увлекательный собеседник. Большинство из его рассказов — воспоминания о встречах с интересными людьми. А встреч у него — тысячи. Работая секретарем окружного комитета партии, в аппарате ЦК БКП, председателем окружного комитета Отечественного фронта, он всегда был там, где решались жгучие вопросы дня.
— Не люблю канцелярий, — сказал он. — Может быть, после тюрьмы ненавижу сидеть в четырех стенах. Сердце мое всегда жаждало простора. — Он вглядывался в воды Дуная и опять возвращался к проведенным в тюрьме годам, к людям, ставшим дорогими и родными. — Испытал ли я страх, услышав приговор? — спросил он. — Да, конечно. Ведь страх — он из сферы человеческих эмоций. Я попробовал найти успокоение в мысли, что рано или поздно жизнь каждого человека заканчивается. Хотелось подражать Бояну Чоносу, который и в тюрьме круглосуточно работал, чтобы быть полезным своим товарищам до последнего часа. Он проводил политические беседы, рисовал карикатуры для газеты «Узник», изучал языки. А над ним уже висели два смертных приговора. Очень мне хотелось быть таким же сильным, как Мико Нинов. Он сам себе надел петлю на шею и спросил ошеломленного прокурора: «Идет ли мне этот галстук, господин прокурор? Придет время, такой галстук вам подойдет еще больше…» И все это происходило вот здесь, на этом берегу Дуная…
Его воспоминания медленно разматывали серый клубок времени. От радостных волнующих встреч с товарищами из отряда он переходил к черным дням людей, осужденных на смерть. Слова надзирателей он помнит до сих пор.
— Когда нам раздали еду на ужин, надзиратель Кирил Николов посмотрел на меня с насмешкой и сказал: «Ешь, ешь, Велко, хоть и тяжелее будешь на веревке. Этим вечером вас повесят». Щелкнул висячий замок. Я лег на пол. Хотелось ни о чем не думать, но не получалось. Я ощущал, чувствовал, переживал смерть. Психологическая смерть страшнее физического уничтожения. Осужденный на смерть умирает многократно, страшно мучительно. К мысли о смерти никогда нельзя привыкнуть, она превращается в кошмар. Не знаешь, встретишь ли рассвет следующего дня или, прежде чем солнце взойдет над горизонтом, повиснешь на веревке…
Каждый вечер, сидя в камере, смертники пытаются понять, нет ли признаков того, что сегодня смертный приговор будет приведен в исполнение. Обыкновенно это связано с отключением тока, или повар, уголовный преступник со смертным приговором, который вешает, не возвращается в камеру, или удваивается охрана тюрьмы…
21 августа 1944 года все эти признаки были налицо. Бай Велко и его товарищи поняли, что пришел их смертный час. Они сели поближе друг к другу и принялись рассказывать о том, что было самого плохого в их жизни. Это был последний, прощальный разговор перед тем, как их уведут на виселицу. Любен Ценов, самый буйный из них, предложил им наброситься на полицейских, которые придут за ними. «Хотя бы двоих убить! — воскликнул он. — Пусть здесь нас убьют, но ни за что не пойдем как овцы!..»
— Мы приняли его предложение и умолкли. Так и дождались зари. Но в ту ночь мы остались в живых. А это ожидание… не страшнее ли оно виселицы? Не обрывается ли что-то в молодых, истерзанных побоями телах, прежде чем придет минута казни? Только смертник знает тяжесть ожидания.
О сентябрьских днях бай Велко вел записи в дневнике.
«4 сентября 1944 года.
Дни тревоги. Дни ожидания. Не столько узнаем, сколько чувствуем, как Советская Армия громит гитлеровцев и стремительно приближается к нашей границе. Эти новости каждый день проходят сквозь толстые стены тюрьмы, и мы с охотой комментируем события.
Рано утром мне сообщили о свидании. Я оцепенел. Почему так рано вызвали меня? Возбужденный ожиданием, подхожу к решетке и вижу своего брата Цвятко… «Не к добру», — говорю я себе.
— Принес тебе еду и смену одежды, чтобы ты мог переодеться. Наши живут хорошо… Сказали, чтобы не беспокоился о них…
Надзиратель отошел от нас. Брат тихо и взволнованно прошептал:
— Прибыл приказ о повешении трех осужденных на смерть. Кажется, что это относится к тем, кто был осужден раньше вас… Узнал это из достоверного источника. Посмотрите, если сможете бежать, будет лучше…
Погрустневшие, мы расстались. Оставшись один, я весь ушел в тревожные мысли. Приказ об исполнении смертных приговоров относился к нам троим. У других приговоры были больше для назидания. Да, смерть вставала передо мной: грозная, страшная, готовая поглотить меня в любой миг. Холодные мурашки побежали по телу. Мысль о смерти была более жестокой, чем сама смерть. Она мучила меня уже два месяца. Каждый вечер я ждал, что меня повесят. Я переживал эту смерть день за днем, час за часом…
5 сентября 1944 года.
Под вечер, глядя сквозь тюремные решетки, я наблюдал за отблесками солнца. Над тихими водами Дуная догорал день. В голове у меня бродили разные мысли, но больше беспокоила одна — какой будет наша судьба, не повесят ли нас за час до свободы?..
— Вы поняли, что партийное руководство провело встречу с прокурором? — нарушил мои мысли Мико Вылчев.
— Да, — сказал Любен Ценов, — ему предложили снять с нас цени и предупредили, что, если он не выпустит нас в течение двух дней, мы уйдем сами…
— Эй, каторжане, идите брать еду! — закричал Радко Пуев — крупный и полный узник, родом из села Князь-Александрово (теперь город Димово).
— Ешьте, ешьте побольше, вы уже знаете, что этой ночью вас повесят! — намекнул надзиратель Кирил Николов. Щелкнул ключ в замочной скважине, и он ушел. Глухо раздавались его шаги в коридоре. Неужели действительно нас повесят на заре свободы?
Допоздна мы разговаривали о событиях на фронте, о приближающейся победе, а мысль о виселице не выходила из головы. Кто-то попытался пошутить, но не получилось. Камера смертников… К полуночи наконец заснули. Ночью кто-то меня толкнул. Я оцепенел. Неужели пришел конец?..
— Не бойся, Велко, и этой ночью мы уцелели, — сказал Филип Тропурский, который лежал возле меня. Эта его привычка просыпаться точно в три часа осталась у него с тех пор, как палачи увели на виселицу Йоло Гергова, Стояна Пешева и Петко Иванова.
Проснулись и другие.
6 сентября 1944 года.
Прекрасный солнечный день. Мы двигались по тюремному двору, выложенному булыжником. Оживленно обсуждали предстоящие события.
Меня вызвали на свидание. Напротив меня за решеткой — мой брат Цвятко, радостный, улыбающийся. Громким голосом он сказал мне:
— По радио сообщили, что вы помилованы. Никакие смертные приговоры исполняться не будут. Вам повезло. Приказ о повешении от 4 сентября 1944 года относился к вам, но у меня не было сил сказать тебе об этом. Прокурор Пенко Георгиев под нажимом ответственных деятелей коммунистической партии согласился выехать из Видина, а без него вешать вас не имеют права.
«Имеют право или нет — это другой вопрос, — подумал я. — Они и без права совершили много преступлений. Но сейчас есть нечто другое, со дня на день ожидается приход Советской Армии».
Я быстро попрощался с братом и побежал передать товарищам радостную весть. Когда пришел, понял, что они уже знают об этом. Кто-то опередил меня.
7 сентября 1944 года.
Двор гудел, как растревоженный улей, Иван Чонос и другие политические деятели пришли в тюрьму требовать нашего немедленного освобождения.
К вечеру с нас сняли цепи. Свалилось тяжелое железо. Я вырвался из лап смерти.
Мы вышли во двор. Сотни рук политзаключенных протянулись к нам. Люди подняли нас и понесли. Мощное «ура» прокатилось под мрачными сводами тюрьмы, перелетело через стены и разнеслось над городом и Дунаем.
Вокруг нас собиралось все больше и больше политзаключенных. Сияли лица. Блестели глаза.
Вечером надзиратели не заперли нас в камере смертников. Мы оставили нашу гробницу — не могли больше находиться в той камере, где каждый вечер ожидали смерти, где столько мучений выпало на нашу долю. Я взял свою рваную пеструю постель и перешел в камеру к Велко Палину, с которым мы прежде вместе работали. Счастливые, мы проговорили всю ночь и заснули только на рассвете.
8 сентября 1944 года.
Нас по очереди вызывали из камеры. Расписавшись в толстом журнале, мы покидали тюрьму живыми.
Перед тюрьмой нас ожидали близкие. Матери обнимали своих сыновей, дочери целовали отцов… Радость. Слезы и радость. Затем Иван Чонос сказал:
— Товарищи, в этот момент я испытываю одновременно и большую муку, и радость. Скорблю, что моего сына Бояна повесили и он не вышел вместе с вами. Но я счастлив, что вы, его товарищи, живы! Вы продолжите дело, во имя которого он погиб! Победа близка. Советская Армия идет на запад, и мы должны помочь ее победоносному маршу на Берлин…
Полицейские стояли и слушали, но никто из них не остановил его, не помешал говорить. Что было бы, если бы это происходило несколько дней назад!
Я все никак не мог поверить, что я свободен и жив. Воодушевленные и веселые, мы направились к городскому парку. Громко говорили, пели. Счастью не было конца. Дышали чистым воздухом… Наслаждались видом Дуная. Не было больше тюремного режима. Не было тревоги в ожидании исполнения смертного приговора.
Этот светлый день, первый день свободы, я никогда не забуду…»