XV. Нежданный товарищ.

Катафа окончила свой обед. Керней дал ей тарелку, одну из немногих, уцелевших из оставленных им с «Раратонги». На тарелке были нарисованы цветы, и они очень заинтересовали девушку, — она была уверена, что это какой–то новый вид раковины. Когда моряк встал, сытый и сонный, и отправился, по обыкновению, вздремнуть в укромное местечко между деревьями, Дик, получивший инструкции убрать все и закричать, если девушка вздумает тронуть лодку, заметил, как Катафа украдкой старалась сцарапать цветы с тарелки.

— Они на ней нарисованы, — сказал Дик, забывая, что девушка не поймет его. — Тебе не удастся счистить их.

Катафа посмотрела на него, улыбнувшись, и покачала головой, — она не поняла, что он говорил. Дик вдруг почувствовал, что эта девушка может быть ему хорошим товарищем, и ему захотелось показать ей свои игрушки.

Он вскочил на ноги, побежал в дом и вернулся через минуту с одним из корабликов — фрегатом. Керней сделал по подставке к каждой модели, чтобы она могла стоять, и мальчик принес фрегат вместе с подставкой и поставил его на землю возле девушки.

— Это не такая лодка, как твоя, — сказал Дик, растягиваясь на земле возле модели и перебирая миниатюрные снасти, чтобы девушка могла видеть, как они подвешены.

— Это фрегат.

Девушка присела на корточки и стала с любопытством рассматривать маленькое суденышко, которое имело большое сходство с другим большим судном.

В лагуне Таори, в двух милях от пролива, под десятью саженями воды, лежал корпус затопленного испанского судна, сожженного канаками. Оно наскочило на риф и получило большую пробоину. Пламя едва успело свалить мачты, как оно пошло ко дну; здесь оно лежало на ровном киле, ясно видное сквозь хрустальную воду, и рыбы играли вокруг его кормы. Жители Таори называли его большой пирогой белых, но Катафа ничего не знала ни о его истории, ни о его связи со своей собственной судьбой.

— Смотри! — говорил ей Дик. — Паруса у него квадратные, исключая бизани[30]. На твоей лодке руля нет.

Он взглянул на девушку; судя по выражению ее лица и интересу, с каким она его слушала, можно было бы подумать, что она его понимает. Она склонилась вперед и пошевелила крошечный руль кончиком пальца. Затем девушка еще больше нагнулась и сильно подула на маленький четырехугольный парус.

— Матаги! — воскликнула она. — О хи амораи ма–таги!

— Вот как это все делается! — воскликнул Дик, довольный, что она такая сообразительная и как будто отвечает ему. — А когда плывешь по ветру, то надо сделать вот так. Этот квадратный парус… Погоди–ка минутку!

Он побежал в дом и, вернувшись со шхуной, поставил ее перед Катафой.

— Вот тут все это лучше видно.

Катафа стала рассматривать модель «Раратонги», слегка наклонив голову набок, — она как будто любовалась шхуной. Наблюдавший за ней Дик был очень доволен впечатлением, произведенным на нее корабликами. Многие взрослые европейцы, умеющие говорить на его языке, не сумели бы понять, в чем дело, или неправильно оценили бы эти важные для него предметы, но Катафа была, по–видимому, вполне в курсе дела.

Дик, который был одинок с молчаливым, начинавшим стареть Кернеем, чувствовал себя свободно и легко с Катафой, и в первый же день знакомства он показал ей свои драгоценные кораблики, которые взрослому человеку он показал бы, быть может, только через долгие месяца.

Она не могла говорить с ним его языком, и он не мог говорить с ней, но она была воплощением молодости. Хотя юноша прожил с Кернеем все свое детство, и Керней научил его говорить, в моряке всегда чувствовался старший, и он никогда не был ему близок так, как это существо одного с ним возраста.

Но между ними лежала пропасть, через которую даже юность не могла перешагнуть, — та же пропасть, которая отделяла Катафу от детей Таори, с которыми, однако, она играла, но играла, как мог бы играть человек с тенью. Но все же молодость могла смотреть через пропасть, через которую, несмотря ни на что, уже переплыли маленькие кораблики.

Эти кораблики очаровали Катафу. Она видела еще много таких же в домике; привлекательные, как игрушки, они вместе с тем были таинственны, как идолы, и, может быть, это и на самом деле были божества Дика и Кернея?..

Дик, внезапно вспомнив о своих обязанностях, быстро схватил кораблики и отнес их в дом, а потом принялся убирать остатки обеда и мыть тарелки и котелок, в котором варился суп. Приведя все в порядок, он опять побежал в дом, но на этот раз принес не кораблик, а палку длиною в три фута и шарик, сделанный из какого–то неизвестного Кернею мягкого розоватого дерева.

Керней придумал для мальчика игру, что–то среднее между бейсболом и крокетом. Ствол большого дерева, росшего на краю лужайки, служил воротами, а отсюда путь шарика шел к стволу хлебного дерева и обратно. Разленившись, Керней за последнее время стал удерживать Дика от этой игры, говоря, что она слишком утомительна. Теперь у Дика появился новый товарищ.

— Лови! — весело закричал Дик, бросая шар Катафе.

Она поймала его; юноша протянул руки, и девушка быстро и метко бросила шар обратно. Она умела бросать камень на расстояние почти сотни ярдов и притом бросать его, как бросает ловкий охотник за мелкой дичью.

Дик показал ей палку и, снова бросив ей шар, побежал к дереву, указал на него и затем стал с палкой в руках, готовый защищать его.

Девушка сразу поняла, чего от нее хотели.

Когда Керней вернулся после своего послеобеденного сна, он застал Дика, сидевшего возле дома с палкой в руке; девушка же стояла на берегу лагуны, купая ноги в воде.

— Что ты делал с палкой? — спросил Керней.

— Мы играли в мяч, — ответил Дик смущенно, будто его накрыли в каком–то проступке.