Мне позволят приостановиться у вас на несколько дней...

Зато прогулявшись да воротившись - заживешь вдвое уютнее и веселее, как душа потянется на свой очаг. В гостях хорошо, дома лучше! Жена сделала при этом одно только условие: чтобы весной не держать ее ни под какими предлогами, а отпустить куда-нибудь в деревню. Ей летом так душно и скучно в городе, что мочи нет; в деревне каждый раз она молодеет душой и телом”.

В этом же письме В.И. Даль так пишет о своей жизни: “Подумаешь - я теперь в таком достатке, относительно житейского быта - что мне, право, по совести остается только изливать молитву свою чистою благодарностью, просьбы у меня нет, кроме: продли нынешнее наше положение. А между тем - сколько мелочных, суетных, пустых, но докучных хлопот, ни дня без досады! Как быть!”. Упомянув брата Павла, дела которого “не совсем хорошо, не совсем и худо”, и болезнь бабушки (вероятно, матери Юлии Христофоровны), он заключает: “Все горе да горе кругом - как не благословлять судьбы, пока у меня все так хорошо?”.

Поездка в столицу началась в декабре и продлилась всю зиму, 1837 год В.И. Даль встречал в Петербурге. Как и ожидалось, она оказалась для него очень интересной и полезной. Он повидался со старыми друзьями и родственниками по материнской линии, возобновил знакомства в писательской среде, установил личные деловые отношения с издателями.

Круг столичных литераторов принял Даля как признанного писателя, автора широкого известных произведений. Он активно включился в борьбу против “торгового” направления в журналистике, которое олицетворял редактор “Библиотеки для чтения” О.И. Сенковский, сошелся с близкими ему по взглядам В.Ф. Одоевским, А.А. Краевским, В.А. Соллогубом, А.П. Башуцким и др. Возглавлял эту группу литераторов А.С. Пушкин, с которым Даль встречался часто и дружески. Продолжились его старые знакомства с В.А. Жуковским и Н.И. Гречем.

Вероятно, В.И. Даль передал Пушкину для публикации в “Современнике” упоминавшуюся уже статью “Во всеуслышание”. Пушкин был для него высоким образцом не только в художественной литературе, но и в журналистике, которая, по мнению Даля, приходила в упадок из-за Сенковского, “вносившего в нее недобрый, враждебный и губительный дух”. Даль, критикуя Сенковского, излагает свой взгляд на журналистику и на роль журналиста и называет “Современник” Пушкина и “Московский наблюдатель” Погодина журналами “основанными, по духу и направлению своему, с достойной и благородной целью”, а чувство, испытываемое в обществе к Пушкину, должно, как он пишет, “воспламенить каждого из нас к благородному соревнованию на поприще полезного и изящного”.

Столичная жизнь дала В.И. Далю немало ярких впечатлений. Представление о том, чем жил Петербург в зимние месяцы 1837 г., можно составить, перелистав подшивки газет “Северная пчела” и “Литературные прибавления к Русскому инвалиду”. Сообщалось, что в Большом театре идут спектакли “Жизнь за царя” Глинки и “Севильский цирюльник” Россини, что из печати вышли третье издание “Евгения Онегина” А.С. Пушкина и вторая книга “Записок кавалерист-девицы” Надежды Дуровой. Привлекали внимание начавшиеся пробные поездки между Царским Селом и Павловском по первой в России железной дороге.

А затем последовало известие о горестном событии, потрясшем Петербург и всю Россию. «Сегодня, 29 января, - писала “Северная пчела”, - в 3-м часу по-полудни литература русская понесла невознаградимую потерю: Александр Сергеевич Пушкин, по кратковременных страданиях телесных, оставил юдольную сию обитель. Пораженные глубочайшей горестью, мы не будем многоречивы при сем сообщении: Россия обязана Пушкину благодарностью за 22-летние заслуги его на поприще словесности, которые были ряд блистательнейших и полезнейших успехов в сочинении всех родов. Пушкин прожил 37 лет: весьма мало для человека обыкновенного, и чрезвычайно много в сравнении с тем, что совершил уже он в столь краткое время существования, хотя много, очень много могло бы еще ожидать от него признательное отечество».

Газета “Литературные прибавления к Русскому инвалиду” поместила в черной рамке знаменитый текст, составленный В.Ф. Одоевским: “Солнце нашей поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в средине своего великого поприща!... Более о сем говорить не имеем силы, да и не нужно; всякое русское сердце знает всю цену этой невозвратимой потери и всякое русское сердце будет растерзано. Пушкин! Наш поэт! Наша радость, наша народная слава!... Неужели в самом деле нет уже у нас Пушкина? К этой мысли нельзя привыкнуть!” (В этом же номере газеты было опубликовано очередное произведение В.И. Даля - украинская сказка “Ведьма”.)

Гибель Пушкина стала для Владимира Ивановича огромной личной трагедией. Узнав от Башуцкого о дуэли и ранении поэта, он сразу пришел к нему на квартиру. “Приблизился, - как писал он позднее, - к одру смерти и не отходил от него до конца страшных суток”. Воспоминания Даля о последних днях Пушкина потрясают своей глубиной и профессиональностью, их составил не только глубоко любящий друг, но и опытный врач, он поставил диагноз и объективно описал ход смертельного недуга.

Литературные связи В.И. Даля значительно укрепились во время его продолжительного пребывания в Петербурге вместе с В.А. Перовским зимой 1836-1837 гг. Важнее всего для него были встречи с А.С. Пушкиным, но их приятельские отношения были прерваны трагической кончиной поэта, при которой Далю довелось присутствовать.

К.К. Данзас вспоминает, что Даль до самой смерти Пушкина оставался в его доме вместе с другими друзьями Пушкина и отлучался только на несколько минут. Пушкин не был коротко знаком с Далем и говорил ему “вы”; в последние минуты начал говорить “ты” [374, Т. 2. С. 378].

В записках В.И. Даля, озаглавленных “Смерть А.С. Пушкина”, передано потрясение от потери великого человека, побратавшегося “уже не для здешнего мира”. Он восхищается мужеством Пушкина, который “заставил всех присутствующих сдружиться со смертью, так спокойно он ожидал ее, так твердо был уверен, что последний час его ударил” [Там же, с. 267].

Даль писал: «В продолжение долгой, томительной ночи глядел я с душевным сокрушением на эту таинственную борьбу жизни и смерти, и не мог отбиться от трех слов из “Онегина”, трех страшных слов, которые неотвязчиво раздавались в ушах, в голове моей, - слова: “Ну, что ж? - убит!”.

О, сколько силы и красноречия в трех словах этих! Они стоят знаменитого шекспировского вопроса: “Быть или не быть”. Ужас невольно обдавал меня с головы до ног, - я сидел, не смея дохнуть, и думал: вот где надо изучать опытную мудрость, философию жизни, здесь, где душа рвется из тела, где живое, мыслящее совершает страшный переход в мертвое и безответное, чего не найдешь ни в толстых книгах, ни на кафедре!» [Там же, с. 268-269].

Очень точно (что подтверждается воспоминаниями других очевидцев смерти Пушкина) Даль воспроизводит все подробности этой страшной ночи. Поэтому его воспоминаниями широко пользовались биографы поэта, начиная с В.А. Жуковского, который 15 февраля 1837 г. писал С.Л. Пушкину о последних часах жизни его сына [Там же, с. 393-407].

В написанных около 1840 г. “Воспоминаниях о Пушкине” В.И. Даль упомянул о вещах поэта, которые он получил на память. “Мне достался, - пишет он, - от вдовы Пушкина дорогой подарок: перстень его с изумрудом, который он всегда носил последнее время и называл - не знаю почему - талисманом; досталась от В. А. Жуковского последняя одежда Пушкина, после которой одели его, только чтобы положить в гроб” [Там же, с. 263]. Позднее Даль рассказывал П.И. Бартеневу, что Пушкин заходил к нему за несколько дней до дуэли и, указав на этот сюртук, только что сшитый, назвал его “выползиной” (т.е. кожей, которую меняет змея), которую он сбросит не скоро [202, с. 270].

В.И. Даль заметил, что сюртук А.С. Пушкина был подарен им М.П. Погодину [280, с. 263]. Этот простреленный сюртук видел в 1856 г. у Даля И.И. Пущин, которому он говорил, что собирается принести его в дар Академии наук или Публичной библиотеке [375. Т. 1. С. 108]. Впоследствии эта реликвия оказалась утерянной [420].

Перстень же Пушкина, служивший ему талисманом и сохранившийся до наших дней, был талисманом и для Даля. Так, вернувшись из столицы в Оренбург, он писал 5 апреля 1837 г. В.Ф. Одоевскому, что при взгляде на перстень ему сразу хочется написать что-то “дельное”.

В разное время В.И. Даль обнародовал все, что ему было известно об А.С. Пушкине. Особый интерес представляют воспоминания об их встречах, в том числе о встрече в Оренбурге в 1833 г. и совместной поездке в Берды для беседы с казачкой Бунтовой, помнившей Пугачева. Даль писал: “Пусть бы всякий сносил в складчину все, что знает не только о Пушкине, но и о других замечательных мужах наших. У нас все родное теряется в молве и памяти, и внуки наши должны будут искать назидания в жизнеописаниях людей не русских, к своим же поневоле охладеют, потому что ознакомиться с ними не могут; свои будут для них чужими, чужие сделаются близкими. Хорошо ли это?” [374, т. 2, с. 264].

Однако личные переживания не отвлекали В.И. Даля от исполнения служебных обязанностей. Он помогал В.А. Перовскому в деловых хлопотах, это дало видимые результаты. Так, 20 февраля “Северная пчела” опубликовала указ Николая I, в котором говорилось: “Желая преподать способы к возвышению благосостояния пограничного города Оренбурга и усилить непосредственную торговлю жителей с Азией, признали мы за полезное... распространить на сей город облегчения гильдейских повинностей и подушной подати, предоставленные Астрахани нашим указом от 30 октября 1836 года”.