В оренбургском областном архиве хранится прошение, собственноручно написанное В.И. Далем 20 июня 1840 г.: “Коллежский советник Даль просит покорнейше о выдаче ему свидетельства в позволении сочетаться браком с девицею Катериной Львовной Соколовой, родившейся 2-го марта 1819-го года. Согласие матери на союз этот получено”[106 ГАОО, ф. 6, оп. 6, № 11665, л. 1.].
Свидетельство было выдано 22 июня 1840 г. заместителем находившегося в столице Перовского. Последний также прислал требуемый документ, подписанный им 29 июня[107 Там же, л. 4.]. Венчание состоялось 12 июля 1840 г. в церкви села Никольского, недалеко от поместья Соколовых Гнездовки.
Екатерина Львовна была, видимо, девушкой незаурядной, иначе не обратил бы на нее внимания в 1837 г. во время своего пребывания в Оренбурге В.А. Жуковский, который встретил ее в гостях у Юлии Егоровны Даль и сделал заметку в дневнике: “У Далевой жены. Соколова, выпускница Патриотического института” [376, с. 9]. Но лучшим подтверждением служит письмо В.А. Перовского от 1 июля 1840 г., присланное В.И. Далю вместе со свидетельством о дозволении вступить в брак: “Поспешаю препроводить вам требуемый вами вид; форму соблюдем после: нужно от вас прошение и согласие матери и самой невесты. - Я вполне одобряю и принятое вами намерение и выбор. - Намерение, потому что в ваши лета и с вашими правилами, вам невозможно было оставаться в Stato qua; выбор, потому что он хорош, или лучше сказать, это единственный выбор, который вы могли сделать не только в Оренбурге, но даже во всем околотке, т.е. в окружности -2 т. (тысяч) верст. - Все будущее говорит в вашу пользу, потому и не остается мне ничего более, как радоваться за вас. Я люблю вас и, вероятно, люблю более, чем вы предполагаете; вы не могли оставаться Гагештольцом и поступили согласно с законами природы, чести и общества, решившись взять себе жену и дать матушке вашей дочь, а вашим детям мать...”[108 ИРЛИ, отд. рук.. 27368/CXCVI6, л. 8.].
Еще два письма Перовского Далю, присланные из Петербурга в конце 1840 г., касаются наград, о которых военный губернатор хлопотал для своего подчиненного, проявлявшего к ним обычное равнодушие. Как видно из архивного дела “О награждении генералов, штаб и оберофицеров и нижних чинов за участие в Хивинской экспедиции в 1839-1840 гг.”[109 ГАОО, ф. 6, оп. 10, № 5141.], высокими наградами были отмечены многие военные. Что касается гражданских лиц, в том числе Даля, то для них вопрос решался особо и на это ушло немало времени.
Только 15 декабря Перовский смог сообщить Далю: “Государь Император по представлению моему об отличной службе Вашей в продолжение зимней экспедиции в Киргизскую степь 1839-1840 гг. Высочайше повелел причислить Вас к Министерству внутренних дел с оставлением для занятий при мне и пожаловал Вам орден Св. Станислава 2-й степени, императорской короной украшенный”[110 Там же, л. 196-196 об.].
Этому предшествовали разного рода осложнения, что, по-видимому, сердило Даля, так, 24 ноября Перовский писал ему из Петербурга: “Хотя мне весьма хорошо известна и степень вашего честолюбия, и какими равнодушными глазами вы смотрите на награды вообще, не менее того я полагаю, что без объяснения с моей стороны вам могло бы показаться странным не видеть себя в числе получивших награды за наш прошлогодний поход. Забыть о вас было бы мне непростительно, да и невозможно; мне напоминают о вас обе памяти: память головы и память сердца - благодарность; но мне не хотелось бы, чтобы вы могли приписать мне даже и замедление, от меня совершенно независимое; а потому скажу вам, что несмотря на все мои старания, мне до сих пор еще не удалось преодолеть встречаемые затруднения”[111 ИРЛИ, отд. рук., 27.368/CXCVI6, л. 8.].
В этом же письме Перовский проявляет заинтересованность в научной работе А.И. Лемана и в судьбе зоологических коллекций, собранных во время Хивинского похода для Музеума естественных произведений Оренбургского края. Эти же вопросы qh затрагивает и в следующем письме к Далю, датированном 22 декабря 1840 г. Он пишет: “Я получил ваше письмо от 10-го дек. Любезный Даль, мне и без него хорошо были известны ваши мысли на счет наград, но при бывшем на Оренбурге дожде я... желал чтобы и на вас упала благодатная капля; вышло иначе; делать нечего. К очередной награде я не представлял, потому что много не дадут, а малую толику могу я вам доставить по возвращении моем в Оренбург, никого не прося о том...
О музеуме переговорим и устроим по моем возвращении в Оренбург, которое, как кажется, могу с достоверностию предсказать к концу января”.
О том, чем занимался В.И. Даль в конце 1840 года и что волновало его тогда, можно судить по его переписке с М.П. Погодиным, который начинал издавать журнал “Москвитянин”. Направление нового журнала Далю показалось близким и он сразу стал активно сотрудничать в нем [274, с. 293].
В письме от 19 ноября Даль, посвящая Погодина в свои творческие планы, обещает, “если Перовский позволит”, прислать для публикации полное описание Хивинского похода [Там же, с. 293]. Видимо, обнародовать данные, считавшиеся секретными, не удалось и оно появилось в печати только в 1860 г. [77]. Здесь же Даль сообщает: “Заготовлено вчерне пять, шесть повестей; есть собрание русских народных сказок, песен, пословиц, притч и пр. и пр. Собрание, которое пополняется ежедневно и служит мне запасом ко всему” [274, с. 295]. Сетуя на недостаток времени для литературного творчества, Даль пишет 30 декабря: “У меня такая работа на руках, - казенная, - что никак не кончу прежде трех месяцев... и работа нужная, срочная, отчеты по управлению Краем” [Там же, с. 305]. Следовательно, пока Перовский находился в Петербурге, Даль занимался годовым отчетом.
Эта ответственная работа и писательские дела заставляли его вести замкнутую жизнь. “В последние три года, - пишет он в том же письме, - как это случается в служебных городах, переменилось в глазах наших почти все поколение здешнее; чтобы оставаться со старыми в коротких сношениях и вступать в таковые с новыми, необходимо навещать их всех с почтением, в воскресенье и по другим праздникам, чего я не терплю, ненавижу, никогда не делаю и потому, ограничившись знакомством трех, четырех домов, отбился вовсе от большого света”.
О крайней занятости говорится и в письме, датированном серединой января 1841: “Сию минуту жене кровь кинул и уложил ее - ребятишки вокруг меня шумят - между тем огромные кипы бумаг ждут на столе - и в то же время требуют меня в людскую, кучер заболел - а тут еще из канцелярии пришли за делом, да жена просит кинуть все и почитать ей что-нибудь” [274, с. 309]. Но все же Даль отправляет Погодину “несколько небольших статеек - что успел списать из готового”, и обещает прислать новые работы: “Вчерне есть три-четыре повести, но их необходимо отделать, а теперь невозможно” [Там же].
В следующем письме, тоже написанном в январе, он перечисляет посылаемые рукописи, среди них - “Записки Пекарского о Пугачеве”. Даль замечает: “Он, как правдивый современник, говорит просто и незамысловатую правду; кажется, стоит напечатать; они ходят здесь по рукам в рукописи, но довольно редки” [Там же, с. 310]. Рукопись была опубликована в “Москвитянине” в том же году [67] с примечанием Погодина: “Приносим усердную благодарность В.И. Далю за доставление этого нового драгоценного документа к истории Пугачевской, неизвестного Пушкину и заключающего любопытные подробности - писанного современником и действующим лицом”.
В числе статей, отправляемых в этот раз Погодину, Даль называет работу начальника Архангельского порта П.Ф. Кузьмищева “О сибирском и камчатском наречии, с приложением небольшого словаря” и просит ее напечатать: “Вещь отменно хорошая, благонамеренная, любопытная”. Кузьмищев тоже с увлечением собирал новые слова, В.И. Даль впоследствии не раз упоминал его как единомышленника по работе над составлением толкового словаря.
В письме от 4 марта 1841 г. содержится восторженный отклик Даля на первые книжки “Москвитянина”, которые он “прочитал вместе с женой”. Екатерину Львовну, видимо, тоже волновали литературные проблемы.
В этом же письме В.И. Даль сообщает об “ученых” четвергах, которые продолжаются всю зиму, а также обещает прислать через две недели повесть “Вакх Сидоров Чайкин” [85], которая, “если судить по неукротимому смеху жены”, получилась забавной, “Полтора слова о русском языке” [76] и “Осаду Герата” [73], но “скоро наш Перовский будет, - пишет Даль, - тогда, вероятно, опять немножко придется поработать и не знаю, много ли останется свободного времени” [274, с. 314]. Действительно, в следующем письме (4 июня 1841 г.) читаем: “Трудно мне обещать вам наверное, что еще пришлю; никак не могу располагать временем вперед, не от себя завишу”. Однако здесь же он обещает скоро прислать “повесть, которая уже переписана, киргизскую Майна” и добавляет: “Я читал ее на четвергах наших и, по общему мнению, она удалась лучше, чем другие повести мои” [Там же].
Даль сожалеет, что в Оренбурге многое считается секретным и замечает: “О, если бы можно было писать свободно, с истинно русским чувством и привязанностью ко всему хорошему о нашем крае и здешних обстоятельствах - но этого нельзя; тут наваришь, что век не расхлебаешь” [Там же, с. 316]. В связи с этим он подтверждает, что его художественные произведения написаны на основе личных наблюдений. “Все повести мои, - пишет он, - если угодно взглянуть на них, происходят в краях и странах, мне коротко известных, где я бывал, живал и сам все видел... Турция породила Кассандру и Болгарку; Польша - Подолянку; Оренбург - Мауляну и Майну; русские губернии - Вакха, Бедовика; Малороссия - Василия Граба; Южная или Новая Россия - Мичмана Поцелуева” [Там же, с. 317].