В заключение Перовский требовал: “Верните всех русских пленников и дайте ханское слово вести себя впредь мирно и дружественно; не поощряйте грабежей и разбоев, не мешайтесь в управление кайсацкого народа, дайте подданным Императора Всероссийского те же права у вас, какие он дает у себя вашим - и старое забыто”.
В.И. Даль непосредственно разрабатывал план этой акции и составлял документы. Его рукой, например, написан текст распоряжений военного губернатора от 14 августа 1836 г., которые были отданы Пограничной комиссии, таможне, полицмейстеру, армейским и казачьим офицерам[55 ГАОО, ф. 6, оп. 10, № 4350.]. Как и другие, Даль был уверен в действенности принятых мер; согласно полученным сведениям, хивинский хан принял решение немедленно вернуть на родину русских пленников.
Тем временем В.А. Перовский готовился к командировке в Петербург, куда собирался отправиться вместе с В.И. Далем поздней осенью. В столице военный губернатор предполагал продвинуть некоторые свои как политические, так и научные проекты, связанные с изучением Оренбургского края. К последним относилось предложение отправить исследовательскую экспедицию к северо- восточным берегам Аральского моря. Этот проект Перовский намеревался обсудить в правительстве и в Академии наук. Занимал его и план создания “Музеума естественных произведений Оренбургского края”, что также требовало поддержки петербургских ученых.
Понимая важность изучения природы Оренбургского края, Перовский всячески содействовал научным изысканиям. В 1835 г. по его инициативе в Оренбурге начали проводить метеорологические наблюдения с помощью барометра и термометра, приборы он заказал в механических мастерских Казанского университета. Делать наблюдения было поручено Ф.К. Зану, польскому политическому ссыльному, который исполнял обязанности смотрителя музея Неплюевского военного училища. Страстный любитель природы, Зан занимался геологией и минералогией, собрал богатые коллекции горных пород и минералов, трав и насекомых, в этом отношении единомышленником ему был В.И. Даль.
В.И. Даль с поездкой в Петербург связывал и собственные, чисто литературные планы. Ему хотелось выяснить отношения со столичными издателями. Это касалось прежде всего О.И. Сенковского, редактора журнала “Библиотека для чтения”. Этот известный ученый-востоковед, занявшийся литературой и писавший под псевдонимом “барон Брамбеус”, снискал себе в области журналистики дурную славу. Как редактор, он допускал произвол по отношению к авторам и их текстам, что крайне возмущало Даля. Об этом он писал П.И. Шдейден 7 марта 1836 г., негодуя по поводу исправлений, которые Сенковский внес в “Сказку о Георгии Храбром и волке”: “Георгий Храбрый, сказка моя, напечатана в Библиотеке, но опять с такими исправлениями, что они меня вывели из терпения; я написал к Смирдину и требую, чтобы он отдал все рукописи мои и не печатал бы ничего моего в Библиотеке. Сенковский, этот подлый, самолюбивый и нахальный человек, который оседлал Смирдина и делает, что хочет”[56 ИРЛИ.]. В письме от 4 октября он опять вспоминает “барона Брамбеуса, который, чай, скоро будет подписываться Наполеон, Чингиз-хан и - Бог знает чем”[57 Там же.].
Свои чувства к Сенковскому Даль выразил в статье “Во всеуслышание”, адресованной А.С. Пушкину, который начал издавать новый журнал “Современник”: “Какой вольный казак словесного царства потерпит над собой и над самим художеством самовластие этого хивинского хана? И взгляните на все, что он писал, то есть сам писал, а не набрал на прокат у других: в науке положительной он, может быть, полезен; но в изящной словесности писатель безвкусный, приторный, неблагопристойный, развратный, а разврат всегда распространяется и прививается легче и скорее, чем сама добродетель. Вот почему хан этот опасен и вреден” [37, с. 479]. Впрочем, литературная работа Даля в 1836 г. шла весьма успешно: были напечатаны повесть “Бикей и Мавляна” и третья часть “Былей и небылиц”.
Несмотря на загруженность служебными делами, он, как видно из писем к сестре, закончил написанную по предложению В.А. Перовского “Памятную книжку для нижних чинов императорских казачьих войск”, которая содержала правила, регламентирующие службу и жизнь казаков.
В письме к сестре от 7 марта Даль сообщал: “Я написал, по поручению начальства, “Памятную книжку для казачьих войск”. Я очень любопытен, как это получилось и как ее примут. Это народная книжка, написанная простым языком, в которой излагаются все правила и обязанности казака”. А 4 июня он уже писал о ее выходе и о предложении написать такую же книжку для солдат: “Памятная книжка моя, о которой ты спрашиваешь, удостоилась полного Высочайшего одобрения и распространена во все казачьи войска; кроме того, поручено мне написать еще нечто подобное, более (простое) в виде... народного чтения для солдат. Это мне очень приятно; и это занятие, за которое я взялся бы охотно и с большим чувством самоуверенности; в этом роде я могу быть полезен”.
1836 г. ознаменовался для Даля радостным семейным событием: у него родился второй сын, названный Святославом. По этому поводу он писал сестре: «Имею честь поздравить: прибыл казак, 4-го марта в 8 часов утра. Такой же молодец, как и Ленька, который зовет его: “мой баць”; т.е. мой братец. Жена совсем здорова»[58 ИРЛИ.].
Сохранились и две записки В.А. Перовского, который откликнулся на рождение мальчика в свойственной ему шутливой манере. В первой значится: “Душевно рад и поздравляю; надеюсь, что вы и второму внушите те строгие правила, которыми отличается первый. - Между тем продумайте, как бы нам это радостное событие скрыть от пастора и окрестить новорожденного домашними средствами”[59 Там же.].
Во второй записке, носящей служебный характер, Перовский торопит Даля, который работает над служебным документом: “Если бы мне не было известно, что вы час спустя после рождения возлюбленного сына вашего (имени еще не знаю) ходили стрелять зайцев, то я бы не беспокоил вас о имеющейся у вас бумаге относительно калмыцких челнов; потому что рождение сына и даже дочери есть законная причина на прерывание на несколько дней занятий по службе; но по вышеупомянутой причине, кажется, могу, не рискуя показаться бесцеремонным, спросить у вас, готова ли та бумага”[60 Там же.].
В 1836 г. в Оренбурге поселилась мать Даля, Юлия Христофоровна. Женщина властная и резкая, она, видимо, не очень сдружилась с невесткой и порывалась уехать в Астрахань к дочери Александре. Настроение матери тревожило и огорчало Даля, тем более, что вопрос о переводе в Оренбург П.О. Кистера, мужа сестры, уже решился.
Своими переживаниями Даль делился с сестрой Паулиной Ивановной, 4 июня он писал ей: «Мы теперь на летней кочевке, в горах, живем (весело) в балаганах и кибитках; жена моя, маменька и дети в 30 верстах отсюда, у помещика адъютанта губернаторского Балкашина; вчера жена с детьми приехала ко мне, погостить; она раза четыре заболевала лихорадкой... но теперь здорова и в деревне очень поправилась. Дети тоже. Не знаю, нравится ли маменьке у нас, довольна ли она - кажется, не совсем; Бог знает, как это так сделалось - и я и жена все готовы для нее сделать, но, может быть, не умеем, делаем не ладно, не во время. Мне, признаюсь, кажется, будто она с самого начала не совсем полюбила жену мою, которая, право, любит ее всею душою, но, может быть, не умеет это показать. Как это странно и нехорошо на свете, что иногда добрые, хорошие, благомыслящие люди не могут сойтись без всякой вины и причины... “Мауляна” моя, хотя я три раза писал, чтобы ее отдали назад, но напечатана в “Библиотеке” и скоро выйдет...»[61 Там же.].
Как писала Е. Даль, покупка дома для увеличивающейся семьи свершилась случайно: “Он никогда не думал покупать себе дом, но какой-то отъезжающий до тех пор приставал к отцу, купи да купи у меня дом, что в самом деле купил”. Осенью Даль писал сестре: “Маменька теперь живет у нас немного привольнее, по крайней мере своя комнатка, отдельная, в стороне”. В новом доме нашлось помещение и для токарного станка, на котором он с увлечением работал, о чем рассказал позднее, в письме от 27 февраля 1838 г.: “В новый покой свой - большой, просторный - поставил я верстак и станок токарный, потому что сидячая жизнь меня убивает, а здоровье нужно не на один год или два, а если угодно еще пожить, то лет на десяток - другой. Поэтому я каждый день часа два работаю на станках своих до усталости и бываю здоровее и веселее”.
Кстати, вслед за Далем токарным делом увлекся и Перовский. Это видно из его записки: “Вчера я строгал до двух часов ночи и источил весь кленовый болванчик, пришлите мне другой, хоть березовый. - От работы болит поясница, зато вы удивитесь успехам”[62 Там же.].
Собираясь поздней осенью в столицу, В.И. Даль тревожился за жену, которая надолго оставалась с детьми, но одновременно радовался предстоящим встречам в Москве и Петербурге. Он писал Паулине Ивановне 4 ноября: “Я еду скоро в Питер и еду один, жена не решается покинуть ребятишек. Я еду с Перовским, по делам, иначе бы гораздо охотнее остался здесь, как быть! а несмотря на все уверения Юлии, думаю, что ей очень грустно будет здесь, а (матери) ее и вдвое того жаль. Как быть! Надобно стараться как можно скорее воротиться и я думаю, что в феврале, коли не раньше, непременно поспею назад. Рад я увидеться с вами, и с петербургскими друзьями, приятелями и родичами - и все жаль покидать месяца на три жену - не для себя, я не истоскуюсь. Да ей будет тошно: и дом, и хозяйство, и люди, и дети - а хозяина нет; хлопот и неприятностей куча!