– А он не убивал?

– Он убивал на войне, в бою, в схватке, убивал врагов. Лицом к лицу. А мы хладнокровно и расчетливо организовывали политические убийства…

– Врагов, – перебил плейбой.

– Ой ли? А вчерашняя парочка трупов – враги?

– Вчерашняя парочка – законченные мерзавцы. Им не следовало жить.

– Ты господь Бог, Дима?

Плейбой выбрался из кресла и, засунув руки в карманы, начал, ставя свои башмаки вплотную один за другим, измерять длину ковровой дорожки, про себя добросовестно считая. Дошел до двери, сообщил:

– Двадцать один. Считай, двадцать на тридцать. Шесть метров ей длина.

– Делать ноги пора, Дима, – вдруг сказал Англичанин.

– Не боишься вот так со мной, до дна, а, Женя?

– Не помню, у какого-то советского писателя прочел про то, каким захватывающим в детстве было для него чтение выпусков о знаменитом сыщике Нике Картере. И этот писатель описывает запомнившуюся обложку одного из выпусков, на которой стоящий на обрыве громадный негр в могучих своих ручонках держит над пропастью Ника Картера, который из пистолета целит опять же негру прямо в лоб.

– Я – негр, а ты – Ник Картер? – молниеносно среагировал плейбой.

– Можно и так. Но скорее я – негр. Потому что у тебя, Дима, один ход: выстрелить в меня. А у меня альтернатива: могу в пропасть тебя уронить, а могу на край обрыва поставить.

– Следовательно, инициатива в безысходности твоя. Но ведь безысходность в наличии. А ты только что говорил о времени, в котором нас не достанут. Для моего успокоения говорил?

– Почему же? Будет такой период. Недолгий, правда. Мы проиграли, Дима, играя в нападении футбольной команды имени Октябрьской революции. Пора переходить в другой клуб.

– В другой клуб нас могут взять только при одном условии: исчерпывающая подтвержденная документально информация, которую мы этому клубу предоставим.

– Все правильно, Дима, все правильно.

– Плейбой подошел к столу, оперся обеими руками о столешницу, заглянул в глаза Англичанину и сказал:

– Смирнов может помешать. Отдай мне Смирнова.

С горба сильно полысевшего Рождественского бульвара при желтом осеннем солнце хорошо смотрелся обрывок старой Москвы, что был чуть внизу и впереди. Солнечно было, но холодно. Сидя на скамейке на переломе Рождественского, Смирнов про себя хвалил себя за то, что надел утепленную Алькину куртку. Потому как тепло и уютно было сидеть на скамейке в Алькиной куртке. Не хотелось смотреть на запястье, чтобы узнать, который час, не хотелось неотрывно, как положено, наблюдать за всем, что происходит рядом и вокруг, не хотелось думать о предстоящей встрече… Хотелось закрыть глаза, хотелось греться на солнышке, хотелось дремать…

– А как вместо меня гебист сядет? Посидит, посидит, встанет, а вы мертвяк. Что тогда будем делать, Александр Иванович? – радостно заговорили рядом. Не открывая глаз, Смирнов длительно зевнул и без особого хвастовства догадался:

– Это ты, Леонид? Ну, здравствуй тогда. – И только после этих слов открыл глаза.

В широченном светлом, туго перетянутом в талии плаще до пят, с непокрытой головой Махов был как Махов: красив, элегантен, обходительно весел.

– Здравствуйте, Александр Иванович. А все-таки зря не бережетесь.

– Да кому я нужен, – пококетничал Смирнов.

– Народу, Александр Иванович, народу. Только вот какому – не пойму: советскому или русскому.

– Я ведь Демидова жду, Леня. Он мне свидание назначил.

– Пришел я. Вместо него.

– Значит тогда он от тебя приходил?

– Приходил он по своей инициативе. А потом мне признался.

– Считай, что я тебе поверил. С чем пришел, чего принес?

– Из достоверных источников стало известно, что партийные деньги, за которыми вы охотитесь, безвозвратно ушли, – легко отдал важнейшую информацию Махов. И с демонстративным любопытством заглянул ему в лицо.

– А из каких источников тебе известно, что я за ними охочусь? Смирнов никак не отреагировал. Великая штука – опыт.

– Не источник, Александр Иванович. Просто один человек просил в точности воспроизвести вам эту фразу. Что я и сделал.

– Человечка мне отдашь?

– А почему не отдать? Отдам, – и закончил Махов в рифму: – Вам известен Горский Адам?

– Режиссер-новатор, что ли? Известен. Днями я его собирался потрепать.

– Поздно, Александр Иванович. Сегодня утром он улетел в Лондон. Спектакль ставить.

– Господи, и все-то от меня за границу убегают!

– Это те, кто может.

– А кто не может?

– Те, я так думаю, вас достать хотят.

– Не достанут, – легкомысленно отмахнулся Смирнов и посерьезнел при серьезном вопросе: – Ты, действительно, не знаешь чем я занимаюсь и с кем по роду занятий сталкиваюсь лоб в лоб?

– Если честно, то догадываюсь.

– Естественно, не по официальным каналам пришли догадки эти?

– Естественно.

– Мне нужны имена двоих, Леня: стратега и организатора. Я хочу их уничтожить, потому что они убийцы в беспределе.

– А как они вас?

– Все может быть. Схлестнулись по-настоящему.

– А они знают, что вы схлестнулись с ними по-настоящему?

– Твою иронию напрочь дезавирует фраза, которую ты передал. Они предлагают ничью и разойтись.

– Хотите совет, Александр Иванович? Соглашайтесь на ничью и расходитесь.

– Вчера твоих трупов по Москве сколько было?

Махов заморгал, вспоминая. Вспомнил:

– Вчера довольно спокойно было. По-серьезному если – один.

– В саду Мандельштама?

– Вы считаете, что это они?

– Не считаю, а знаю.

– Ишь ты, как чистенько. А я в полной уверенности, что это разборка среди группировок. Парня-то опознали. Довольно известный солнцевский боец.

– А мертвяк на Кировской у почтамта разве не твой?

– Это какой же? – Махов закрыл глаза, чтобы прокрутить на экране зрительной памяти сводный список вчерашних происшествий. Нашел: – Мужик без документов. Смерть, наступившая от острой сердечной недостаточности.

– Хочешь, покажу, чем была сделана эта острая сердечная недостаточность?

– Не понял, – признался Махов.

Смирнов из-за пазухи извлек сверток – комок в тряпице – и, развернув тряпицу, двумя пальцами ухватил широкий перстень.

– Смотри, – приказал он Махову, но в руки тому перстень не дал, из своих рук позволил глядеть. Показывая, поворачивал.

– Мини-шприц, – понял Махов. – Его же в лабораторию надо! – и вдруг спохватился: – Где вы его взяли?

– С пальца бойца солнцевской группировки, – признался Смирнов.

– Вы что, его вели?

– Вели-то вели, да не довели. Хотели на его связи выйти. Кто знал, что на такую работу в темную и просто за бабки лоха уговорят?

– За очень хорошие бабки этих рачков на что угодно уговорить можно.

Сделали паузу: оба-два обдумывали пути дальнейшего разговора. Наконец старчески кряхтя, Смирнов опять полез в карман.

– Фейс этот тебе случаем незнаком? – спросил он Махова и протянул фотку девять на двенадцать. На этот раз в руки отдал.

На крыльце почтамта стоял гражданин с поднятой рукой. На осмотр гражданина Махову хватило пяти секунд. Он вернул фотографию.

– Нет, – честно и сожалея признался Махов.

– Жаль, – огорчился Смирнов и вернул фотку в карман. – А я надеялся. Ты же многих из той конторы знаешь.

– Обижаете, – злобно ответил Махов. – Я на них не работал никогда.

– Жаль, – еще раз огорчился Смирнов.

– Завести меня хотите, да? – догадался Махов.

– Разозлить.

– Зачем?

– По горячке, может быть, проболтаешься о чем-нибудь для меня любопытном.

– Думаете, просто так я вам ничего больше не скажу?

– Если честно, то не думаю. Не с одной же ты фразой ко мне пришел. Одну фразу и Демидов бы принес.

– Вы умный, – похвалил его Махов. – И хитрый.

– А ты не знал?

– Знал, но чисто теоретически.

– Теперь же убедился на практике. Поехали, Леня.

– На главной московской свалке обнаружен труп. Обнаружен совершенно случайно: поддатый бульдозерист по пьянке ошибочно вскрыл законсервированную кучу, которую никогда не собирались вскрывать. Труп опознан. Это бывший зав.отделом ЦК Шаров. Вот такие пироги. Шаров этот вам не нужен?

– Он мне живым был нужен позарез. – Смирнов окинул взором Московские окрестности. – Ромка как всегда, оказался прав.

– В чем оказался прав Роман Суренович Казарян?

– В том, что Шаров уже труп. Леня, Леня, Леня… О Господи, как я их ненавижу! – сообщил Смирнов и заскрипел зубами.

– Успокойтесь, Александр Иванович!

– Как мне добраться до них, Леня?

– Это дело второе. Главное дело, чтобы они до вас не добрались.

В переулке, напротив кафе Маркони приткнулся служебный "Мерседес", у которого, пристроив зады на багажник, убивали время шофер и охранник. Значит, они его опередили. Игорь Дмитриевич во всяком случае. Перед тем как открыть дверь Смирнов полюбовался на художественно исполненную ручку. Потерял время, дверь распахнулась сама собой и Марконя завопил:

– Мы тебя ждем, Иваныч, а ты бессмысленно копытами на крыльце топочешь!

Действительно, ждали. За накрытым по высшему разряду столом сидели, не притрагиваясь к напиткам и закуси. Игорь Дмитриевич с Витольдом Германовичем. На ходу сдирая со смирновских плеч спиридоновскую куртку, Марконя, делая приятное сидящим за столом, так, чтобы они слышали, рассказывал Смирнову:

– Уже честь по чести заказано, и ждут вас – не дождутся!

Быстренько поздоровались и уселись рядком, чтобы говорить ладком. Правда, перед этим решили выпить по первой. Игорь Дмитриевич храбро разлил водку по большим рюмкам и, подняв свою, многозначительно предложил:

– Ну-с, начнем наш прощальный ужин.

– Обед скорее, – поправил Смирнов, никак не реагируя на богатое слово "прощальный".

– Ну обед, так обед, – снял незначительные противоречия соглашатель Витольд Германович. И произнес необходимое: – Со свиданьицем.

За это и выпили, за свиданьице. Жевали зелень, помидоры, мягкую рыбу, свежайшую буженину, Оливки и роскошную, с лучком и горчичным соусом, селедочку.

Первым опомнился Игорь Дмитриевич. Промокнул роток салфеткой, выпрямился, сделал строгое лицо – будто не ел.