В городах вспыхнула массовая паника. К четвертому дню эпидемии уже каждый знал, что вирус передается через слова, но не знал через какие. К началу пятого дня кодовое слово было опубликовано в еще выходивших газетах – большинство люедй, прочитавших газеты, выругались, узнав а таком простом решении. Те же, кто смог удержаться от ругательств при чтении газет, не удержались от них в последующие часы – ведь кодовое слово произносилось и во сне, и в бреду. К началу шестого дня в городах Земли стало удивительно просторно. Ездили неприкаянные автомобили, разыскивая своих хозяев, роботы от скуки играли в шахматы и в рендзю, искусственные деревья медленно засыхали, ведь им тоже требовался полив.

Из подвалов, шахт и заповедных дебрей выходили странные люди и, что уж совсем странно, они не набрасывались друг на друга. Они сбривали многолетние бороды, облачались в чистые одежды, обращались друг к другу изысканно вежливо, не обманывали, не предавали, не сплетничали, не злословили, не брали чужое, не били витрины, не напивались свински и не подключались к электростимуляторам. Они заходили в библиотеки (уже лет сто работавшие только в качестве музеев), они слушали древнюю музыку, не дергаяя при этом всеми членами, они читали стихи, для себя и для других, некоторые писали картины, летописи или песни. Это были сумасшедшие, не выловленные полицией вовремя – сумасшедшие, которые не могли повторить жаде того простейшего слова из нескольких букв, которое предложила Первая. Кто бы мог подумать, что сумасшедших окажется так много?

На этом запись, деланная автоматическим записывателем, обрывается, так как на планете не осталось ни одного потребителя официальной информации. (Первая, не выдержав духовного одиночества, покончила с собой.)

Главную опасность человечество все-таки проглядело.

98

Штрауб сдалал несколько шагов назад. Все-таки ему стало страшно. Он смотрел на то, что происходило с человеком, еще несколько секунд назад с настоящим человеком, из плоти и крови. Это казалось невозможным и потому страшным. Лицо Орвелла стало искажаться, как будто оно было восковым и плавилось изнутри. Поначалу это было похоже на гримасу боли, но только поначалу. Потом все его тело начало сминаться и растекаться как тающее мороженное. Как будто кошмарная сюеалистическая картина; как будто он был свечкой и свечка таяла и одновременно распухала – и вот брызнула во все стороны живыми осколками. Человек даже не успел вскрикнуть. Осколки шипели, таяли, исчезали, некоторые даже впыхнули огоньками – и огоньки гасли, превращаясь в оранжевые угольки, потом угольки выпускали струйки дыма, гасли и исчезали окончательно. От Орвелла не осталось ничего.

– Вот так-то, – сказал Штрауб, – не знаю где ты сейчас, невидимка.

Невидимка, ты меня слышишь?

– Нет, – ответили ему два одновременных голоса.

Он вскинул голову и посмотрел по сторонам. Слева и справа, на одинаковом расстоянии от того места, где только что стоял Орвелл стояли два робота – Бужба Один и Бужба Два. Первый и Второй. Оба говорили синхронно и оба говорили голосом Орвелла.

– Я, я не понял, – сказал Штрауб.

– А чего тут не понять? – оба робота посмотрели друг на друга с выражением удивления на лицах – сейчас их лица стали выразительными. – То есть, – сказали роботы, – я вселился одновременно в два тела.

– Но как же это может быть?

– Оба тела стояли на одинаковом расстоянии от меня. Поэтому я вселился в два.

– Приказываю слушаться моих приказов! – сказал Штрауб.

– Как бы не так, – ответил Второй, – я тебя, сволочь, сейчас по земле размажу.

Штрауб попробовал выскочить из комнаты, но Второй достал его одним прыжком и слегка ударил под ребра. Несколько ребер сразу хрустнулим.

– Стой, не делай этого, – сказал Первый, – он ведь последний мужчина на планете, и тоько он знает, где…

– Я сам решаю, что мне делать, – сказал Второй, – а ты заткнись, железяка.

– Я не железяка, я биоробот.

– Плевать мне на то, кто ты такой (Штрауб попытался подняться на ноги).

Сейчас я сильнее и ты будешь меня слушать. А эту тварь я сейчас…

– Но если ты убьешь его, то человечество погибнет.

– Тем лучше, – сказал Второй, – Я хочу оторвать ему голову.

Он схватил Штрауба за шею и потянул. Голова оторвалась. Он швырнул голову в угол и вытер руку о свой комбинезон.

– Что ты сделал? – сказал Первый.

– Убил его. Теперь остались только мы с тобой.

– А Кристи?

– А что Кристи? Зачем мне женщина? Или тебе женщина нужна, железяка? Ты же ничего не сможешь сделать с женщиной. У тебя даже нет этой штучки – он засмеялся и его смех был непохож на человеческий. Это вообще было мало похоже на смех – ведь биороботы не расчитаны на подобные звуки.

– Но ведь мы еще могли бы ее спасти.

– А мы не будем этого делать. И вообще, ты слишком много говоришь. И ты слишком часто выигрываешь у меня в шахматы. Мне не нравится такой приятель.

Он подошел к Первому и ударил его в грудь. Первый грохнулся на спину и сразу поднялся.

– Но что ты делаешь.

Второй ударил его еще раз и еще раз. Потом стал топтать ногами. Первый вывернулся и побежал. Второй схватил его за шиворот и в его руках остался воротник комбинезона.

– Беги, беги, – сказал он. – Ведь я все равно тебя найду.

Первого уже не было, но Второй продолжал говорить:

– Я все равно тебя найду. Никуда ты от меня не денешься. Ведь мы мыслим одинаково. Ничего, что меня слегка повредили, ничего. Все равно в нас слишком много одинакового – и что бы ты ни подумал, я подумаю то же самое. И если ты придумаешь сбежать куда-нибудь, то я придумаю то же самое, и я буду знать, куда ты побежишь. Да и куда можно сбежать на этой планете?

99

Орвелл чувствовал себя очень уютно в новом теле. Боли от ударов практически не было, потому что удары ничего не повредили. Исчезла и постоянная головная боль вместе с ломотой в позвоночнике и звоном в ушах – последствия контузии. Тело было сработано на славу. Первое, что он решил – это спасти Кристи. Но он не знал, где находится нужный холодильник. Вначале он решил проверить большой холодильник на маяке – это было самым логичным.

Он направился туда.

Когда он бежал через годод, то заметил, что туча почти рассеялась, солнца пока не было, но температура поднялась до шестнадцати с десятыми долями градусов. Все возвращалось в норму. Все так и должно быть, – подумал Орвелл, – потому что здесь больше не осталось людей. Может быть, только Кристи. И если я успею…

Он добежал до маяка, поднялся на второй этаж, толкнул дверь.

– Я же предупреждал, что ты от меня не уйдешь, – сказал Б2.

– Как ты меня обогнал?

– На машине, – сказал Второй и ударил в челюсть, счесав часть кожи.

Кожа была самым слабозащищенным местом любого биоробота. Правда, она очень быстро регенерировала, не оставалось даже шрамов.

Потом Второй поднял железный прут с пола:

– А я еще вот такую игрушку нашел, – сказал он. – А сейчас давай подеремся по-настоящему, как это делают мужчины.

Орвелл применил прием с двумя знаками и Второй свалился. Таким ударом биоробот мог пробить стальную пластину в четыре миллиметра толчиной. И против приема не было защиты. Но такую мощную машину, как биоробот, очень сложно вывести из строя. Второй поднялся, отряхнулся и улыбнулся.

– Можешь бить меня так сколько хочешь.

Он поднял свой железный прут и размахнулся.

Прут просвистел в воздухе, потому что Орвелл успел увернуться; бросился на пол и откатился в угол. Со второго удара прут слегка повредил плечо.

Орвелл бросился к окну и выпал из него кувырком. Он упал на камни, но ничего не повредил себе. Он посмотрел наверх. Если бы он был человеком, то наверняка бы погиб – здесь высота двенадцать метров.

Он огляделся в поисках машины, но ничего не увидел. Конечно, Второй ее спрятал где-то поблизости, скорее всего в леске или в одной из пещерок. Нет, машину не найти, пещер слишком много.