17

На следующее утро, едва рассвело, на дороге, ведущей из Ханоя, показались четыре военные машины. Одна за другой они перебрались через мост и остановились на откосе. Из машин вышли несколько офицеров, опоясанных мечами, и человек десять сержантов. Они направились к железной дороге. Офицеры что-то говорили, указывая руками то в одну, то в другую сторону, рассматривали карту, потом долго бродили по отмели, наконец они сели в машины и уехали обратно в Ханой.

Днем, часа в два или в три, к мосту со стороны Ханоя подъехало около десяти японских грузовиков, битком набитых солдатами. Перебравшись через мост, колонна остановилась. Из кузова передней машины вылезли солдаты, вооруженные винтовками, и заняли посты у въезда на мост. Колонна немного отъехала от моста и свернула на дорогу, проложенную по дамбе. Здесь грузовики остановились, солдаты попрыгали на землю, построились и строем спустились на отмель реки. Машины же проехали чуть дальше и остановились под огромным баньяном при въезде в село Гань.

Никто толком не понимал, зачем приехали японцы. Ближе к вечеру солдаты разбили палатки под деревьями вай, разожгли костры и стали готовить ужин. Несколько жителей села, особенно любопытных, попытались подойти поближе, посмотреть, что там делается, но всякий раз японский часовой, размахивая винтовкой, грозно кричал что-то на своем языке и отгонял их.

И все же люди, проходившие по дамбе или по мосту, видели сверху, как солдаты что-то рыли на отмели. Непонятная чужая речь и непривычно громкие возгласы разбудили сонные берега. Потом солдаты принялись пилить фруктовые деревья, которые валились с шумом и треском. Жители всполошились: что же это делается, приехали и крушат все, что под руку попадется!

Когда уже совсем стемнело, на реке все стихло, потом из лагеря на отмели донеслась солдатская песня. Но пели недолго, скоро над лагерем вспыхнули яркие фонари и снова закипела работа.

В этот вечер, несмотря на отчаянную брань хозяйки, Ка то и дело исчезал из дома. Он подкрадывался к самому лагерю и, спрятавшись в кустах, наблюдал, что там делается, или стоял на мосту и издали следил за японским часовым. После каждой такой вылазки Ка забегал в хижину к Ты Гатю.

— Дедушка, они сооружают там какие-то насыпи! Солдаты у них все толстые, даже холода не боятся, ходят голые по пояс, хоть спины и красные, как у крабов!

— Что же они все-таки строят? — размышлял вслух старик. — Боюсь, здесь скоро начнутся большие бои.

В полночь старый Ты Гать услышал на мосту шум множества машин. Он поднялся и вышел. Из соседних домов на дорогу высыпали заспанные люди. Разрезая фарами ночную тьму, на мост один за другим въезжали грузовики.

— Ка, ты здесь? — громко позвал Ты Гать.

— Здесь. Я смотрю, дедушка! — отозвался мальчик.

Они подошли поближе к дороге и, выбрав под деревом место поудобнее, стали наблюдать за колонной. Машины отсюда были видны как на ладони, они шли одна за другой почти вплотную и освещали друг друга яркими фарами. Длинная колонна перевалила через мост, спустилась к дамбе и двинулась по ней. Каждая машина тянула за собой орудие с длинным, как потолочная балка, стволом. Да ведь из таких пушек стреляют по самолетам! Видно, готовится большое сражение!

Колонна подъехала к лагерю и остановилась. Весь лагерь был ярко освещен, оттуда далеко разносился рев моторов и крики солдат. Но вот спустя час огни погасли, хотя шум и голоса долго еще не затихали в ночи.

Ты Гать возвратился к себе в хижину встревоженный. Спать ему не хотелось, и, поставив воду на огонь, он присел у очага. За дверью послышались легкие шаги.

— Это ты, Ка?

Едва переступив порог, мальчик сразу же принялся рассказывать:

— Какие пушки у них здоровенные! Они уже перевезли на отмель шесть штук. Если завтра прилетят американцы, будет драка!

— Да-а-а… — задумчиво протянул старик, глядя на огонь.

Похолодало. Пошел мелкий затяжной дождь. Последнюю неделю погода стояла пасмурная, небо затянуло серой пеленой, и всю эту неделю не слышно было знакомого гула самолетов. Жизнь в хижинах, крытых соломой, как будто вошла в прежнее русло, и на уме у всех снова была одна лишь забота — как прокормиться, как дожить до нового урожая.

Солдаты разбрелись из лагеря, осталось только подразделение, охранявшее накрытые брезентом орудия. По утрам обнаженные по пояс солдаты бегали по отмели в противогазах или в маскировочных халатах, вели «рукопашные бои» деревянными винтовками, сопровождая каждое движение громким криком.

Как-то вечером, когда моросил мелкий дождь, на единственной улице села появилось несколько солдат, они забрели сюда от скуки. Солдаты прошли улицу из конца в конец, заглядывая в окна домов, потом свернули к станции, осмотрели билетную кассу и снова вернулись в поселок. Теперь они шли по улице не всей гурьбой, а разбившись на группы по два-три человека. Двое из них зашли в харчевню. Тот, что был постарше, с бородкой, в чине сержанта, уселся за стол, вынул из кармана деньги и знаками попросил принести водки и закуску. Заметив в дверях толпу детей и взрослых, с любопытством рассматривавших его, солдат вдруг взмахнул руками и выкрикнул несколько слов. Дети испуганно бросились врассыпную. Солдат захохотал. Ка внес небольшую бутыль с водкой и маленькие чашечки.

— Зото! Зото! — пробормотал бородатый сержант, кивая головой.

Он разлил водку по чашкам и пригласил другого солдата выпить с ним. После того как было выпито несколько чашек, оба захмелели и затянули жалобную песню. Японцы пели, покачивая головами в такт песне, переглядывались и улыбались.

А на улице группа солдат заметила девушку в дверях швейной мастерской. Солдаты направились было к ней, но девушка испуганно юркнула в дом, а навстречу солдатам вышел улыбающийся портной.

— Что желаете? — обратился он к ним.

Парни заулыбались, что-то сказали, а потом жестами объяснили, что хотят пить; то один, то другой при этом заглядывал внутрь дома. Портной позвал сынишку и послал его вскипятить воду, а сам пододвинул солдатам курительный прибор и предложил попробовать вьетнамского табаку. Но те покачали головами, вынули японские сигареты и угостили хозяина. Так они объяснялись жестами, пока мальчик не принес чай.

В чайную Ты Гатя тоже заглянул один солдат. Совсем зеленый, верно, и двадцати еще нет. Он как-то неуверенно посмотрел на хозяина и опустился на край скамейки рядом с пожилым мужчиной. Потом, оглянувшись, вытащил из кармана деньги и показал на бананы. Старый Ты Гать молча отломил от грозди несколько штук и подал солдату, а один из посетителей подвинулся, освобождая ему место. Японец улыбался, стараясь расположить соседей — пожилого мужчину и женщину, но те упорно молчали.

— Аннан!.. Аннан!.. — произнес солдат, улыбаясь и показывая на Ты Гатя и его посетителей.

— Говорит, что мы аннамиты, — пояснил пожилой мужчина.

Солдат постучал себя по груди и произнес:

— Чосон! Чосон!

— Что он говорит? — заинтересовался Ты Гать.

— Не пойму.

Солдату, видно, очень хотелось, чтобы его поняли, и он тыкал в грудь то кого-нибудь из посетителей, то хозяина, то стучал себя по груди, продолжая твердить:

— Аннан! Аннан! Чосон! Чосон!

Видя, что и хозяин, и остальные продолжают молчать, он погрустнел. Потом вдруг подошел к очагу, взял уголь и написал два иероглифа.

— Что он написал?

— Я плохо знаю иероглифы. Дайте-ка посмотрю…

Мужчина подошел поближе и, наморщив лоб, стал разбирать угольные черточки.

— А! Корея!.. Значит, он кореец!

Солдат увидел, что его наконец поняли, снова ударил себя в грудь и повторил:

— Чосон! Чосон!

Мужчина закивал, показал на солдата и на себя.

— Чосон! Вьетнам!

— А где находится эта Корея?

— Корея — это страна, которую у нас называют Каоли. Там сейчас хозяйничают японцы, так же как у нас французы.

Старый Ты Гать разглядывал солдата, лицо у него было еще по-детски пухлое. Да, он действительно чем-то отличался от всей остальной солдатни!

— Наверное, его забрали в солдаты так же, как французы берут наших в свою армию.

— Скорее всего!

Лицо старика подобрело. Он зачерпнул свежезаваренного чаю, налил полную пиалу, отломил еще несколько бананов и пододвинул все это корейцу:

— Ешь! Пей чай!

Солдат радостно заулыбался?

— Аригато!

На этом «беседа» закончилась, так как солдат услышал донесшийся из харчевни голос своего сержанта. Он торопливо поднялся, пробормотал что-то, но Ты Гать из всего этого понял одно только слово — «зото».

— Да, да, зото! Вот, бери еще бананы, поешь там, у себя. Бери, я дарю!

В глазах старого Гатя этот корейский паренек был таким юным и таким еще глупым. Он стоял перед стариком, держа в руках бананы, от улыбки глаза совсем превратились в щелки.

— Аригато! Аригато!

С того дня Ты Гать не раз вспоминал молоденького корейского солдата. Наверное, у него дома остались родители, братья, сестры… А парнишку погнали служить в японской армии, за тридевять земель от родины. Скучает, даже поговорить не с кем. Все принимают его за японца — ведь он в японской военной форме — и если не ненавидят, то уж, конечно, сторонятся! Ты Гать не знал, где находится эта Корея. Слышал он как-то, что там, в Каоли, растет ценный корень женьшень. В Ханое и Хайфоне время от времени появлялись какие-то мужчины, одетые в европейское платье, при галстуках, в шляпах, с большими портфелями в руках, они ходили по домам, предлагая корейский женьшень. Только кто его разберет, корейский он или еще какой. А у этого парнишки-корейца очень доброе лицо и какое-то грустное. Он, пожалуй, покрупнее наших, а верхние веки только чуть-чуть припухлые, почти как у вьетнамцев. Он, наверное, хотел поговорить с ними, да руками много не скажешь. Вот если бы Ты Гать знал иероглифы, тогда можно было бы понять друг друга, но старик знал только, что одна горизонтальная черточка означает цифру «один», две черточки — это «два», три черточки — «три». На этом его познания кончались…