Глава XII

Миновал четырнадцатый день после смерти отца, и Усимацу решил собираться в обратный путь. Дядя и тётка засуетились: высчитывали по календарю дни, сплели ему дорожные сандалии, испекли пять рисовых лепёшек, хотя хватило бы и трёх, завернули их в бамбуковые листья, добавили к ним ещё маринованной дыни. По случаю отъезда Усимацу к ним зашёл отец Оцумы.

Сидя у очага, они вспоминали прежние времена. Разговоры постоянно возвращались к покойному отцу. Прощальный чай… Когда Усимацу пил этот крепкий душистый напиток, он сильнее, чем когда-либо, почувствовал теплоту родственных уз. Дядя проводил его до околицы, до того места, где стояло изваяние бога, покровителя путников, и тут они попрощались.

По небу медленно ползли тяжёлые, серые облака, и малолюдная долина Тиисагата казалась ещё более унылой. Горная цепь Эбоси скрылась за тучами. А в долине Нисиноири, там, где находилась одинокая могила отца, наверное, уже выпал снег. Накануне целый день дул пронзительный зимний ветер, он сорвал с деревьев последние листья, и их верхушки стали совсем голые, словно голова буддийского монаха. Горы выглядели по-зимнему печально. Долгая зима, наводящая тоску при одной мысли о ней, окончательно вступила в свои права. Уже доставались из корзин тёплые ватные шапки. Из ноздрей лошадей, гружённых тяжёлой кладью, шёл белый пар. Как всегда в эту пору, в горах погода резко менялась. Вдыхая холодный чистый воздух, Усимацу спускался по каменистой дороге. Когда он добрался до окраины деревни Арая, пальцы у него совсем окоченели.

В Танаке Усимацу сел на поезд, шедший в Наоэцу, и прибыл в Тоёно после полудня. В станционном ресторанчике Усимацу подкрепился лепёшками, испечёнными тёткой. Изрядно проголодавшись, он съел целых четыре. Оставшуюся лепёшку бросать не полагалось, да и отдать собаке тоже не годилось, и он снова завернул её в бамбуковый лист и сунул в карман пальто. Потом Усимацу подтянул покрепче тесёмки сандалий и направился к пристани Канидзава. Она находилась на расстоянии одного ри.[28] Впрочем, на сей раз этот путь показался Усимацу короче, чем в прошлый раз. Шагая по прямому, уходящему вдаль шоссе Хоккоку, Усимацу не заметил, как вышел к широко разлившейся Тикуме.

Он поспешил к пристани справиться, когда будет лодка, идущая в Иияму; оказалось, что она только что отошла. Какая досада! Придётся ждать следующую. Всё же это лучше, чем идти пешком, — успокаивал себя Усимацу и в ожидании лодки решил отдохнуть в ресторанчике.

Пошёл мокрый снег. Небо сплошь заволокло серолиловыми тучами. Ждать под открытым небом больше часа само по себе было невыносимо. К тому же от быстрой ходьбы Усимацу сильно вспотел, даже рубашка на спине взмокла. Волосы на лбу так слиплись, что неприятно было касаться их рукой. Пока Усимацу, распахнув кимоно, отдыхал, потягивая крепкий чай, ресторанчик стал понемногу наполняться людьми. Одни грели у жаровни замёрзшие ноги, другие сушили у очага мокрые хаори; третьи, засунув руки за пазуху, рассеянно прислушивались к разговорам. Хозяйка в ватном кимоно из тёмно-синего шёлка, которое топорщилось на ней, как панцирь черепахи, с полотенцем на голове, подавала посетителям чай и обносила сластями, разложенными на старом подносе.

Тем временем к пристани подкатили две коляски. Пассажиры, видимо, торопились. Насквозь промокшие рикши, вероятно, предвкушая хорошие чаевые, проворно опустили верх колясок и стали выгружать багаж. Взгляды всех присутствующих устремились на сошедшую с коляски пару.

Усимацу был ошеломлён, и не без основания: это был Такаянаги с какой-то женщиной. Бывают же такие совпадения: вместе ехали сюда и вместе возвращаются, да к тому же ещё ждут одну и ту же лодку. Только тогда Такаянаги ехал один, а теперь возвращается вдвоём с женщиной, видимо, своей молодой женой, закутанной по самые брови в светлый шёлковый платок. Взглянув на стройную фигуру женщины в новом элегантном пальто, Усимацу сразу понял, кто она. Он с удивлением отметил, что предположение Рэнтаро оправдалось.

Хозяйка провела новых гостей в заднюю комнату. Там у жаровни уже сидел пассажир, пожилой бонза, и по тому, как он по-приятельски сразу же заговорил с Такаянаги, было ясно, что он — его давний знакомый. Потом оттуда донёсся громкий хохот. Усимацу отвернулся и стал смотреть на унылое небо, на непрерывно падающий мокрый снег, но как-то незаметно для него самого его внимание то и дело привлекали шум и смех, доносившийся из задней комнаты. Не желая прислушиваться, он всё же невольно напрягал слух. И он услышал такой разговор:

— Право, я и не думал так скоро с тобой увидеться! — говорил бонза. — Я полагал, что ты занят выборами, объезжаешь округу. А ты, оказывается, вот чем занимался! Я не подозревал, что у тебя такое радостное событие.

— Нет, я действительно был очень занят, — послышался голос Такаянаги. Усимацу представил себе, какой у Такаянаги сейчас самодовольный вид.

— Это замечательно! Извини за нескромный вопрос, а супруга твоя тоже из Токио?

— Да.

Услышав этот ответ, Усимацу усмехнулся.

Из дальнейшего разговора он понял, что супруга Такаянаги намеревалась из Ииямы отправиться в Токио, посетить Эносиму и Камакуру. Так как Такаянаги был человек предусмотрительный и ловкий, он ехал в Иияму не из Нэцу, а сделав изрядный круг. И вот, встретив бонзу, наговорил ему с целый короб. Усимацу от его беззастенчивого вранья стало не по себе. «Сколько скверного творится на свете», — думал он, невольно сравнивая мрачную тайну этой четы со своей собственной тайной, и снова чуть утихшая боль сжала его сердце. Но, встряхнувшись, он напустил на себя беззаботный вид и быстро вышел из ресторанчика.

Крупный мокрый снег шёл не переставая. Погода предвещала сильный снегопад, который ежегодно бывает в этих местах на всём протяжении тракта от Этиго до Ииямы. Серые тучи по-прежнему заволакивали небо. Горная цепь Ками-Такаи, плоскогорье Сугатайра и другие громоздившиеся друг на друга горы, окутанные снежными облаками, то проглядывали сквозь туман, то снова исчезали из вида.

Некоторое время Усимацу, забывшись, смотрел на быстрые воды Тикумы, но незаметно его мысли опять вернулись к только что услышанному разговору. В это время началась продажа билетов, и все пассажиры устремились к кассе. Усимацу несколько раз оборачивался, чтобы взглянуть на чету Такаянаги. «Не надо, не надо этого делать», — говорил себе Усимацу, но оглядывался снова и снова.

Лодка причалила к берегу, смешавшись с толпой пассажиров, Такаянаги с супругой тоже время от времени украдкой бросали на него косые взгляды. А может быть, это только ему казалось? Он не был уверен, что эта женщина знает его, но он-то её знал. Это, несомненно, была дочь Рокудзаэмона. С причёской новобрачной. Скрывая под тонким слоем белил краску смущения, она жалась к мужу, весь облик которого свидетельствовал о тщеславных устремлениях. Осторожно поддерживая её, он помог ей спуститься к причалу. «Что у них на уме, у этой пары?» — думал Усимацу, направляясь вслед за другими пассажирами к лодке.

Лодка была крытая, необычного вида — с окнами; борта, выкрашенные внизу в белый цвет, пересекали две поперечные красные полосы. В кормовой части лодки дощатая дверь вела в закуток для багажа; пассажиры размещались в длинном узком помещении, таком низком, что, стоя, они почти упирались головой в потолок, сидя же, задевали друг друга коленями.

Послышался плеск шеста за кормой. Лодка, заскользив по песку, отчалила. Усимацу примостился в углу, вытянул ноги и, уныло покуривая папиросу, погрузился в размышления. Тусклый блеск реки за окном отсвечивал на хлопьях мокрого снега, придавая ему более весёлый вид. Мерное бормотание бьющихся о борта волн, усыпляющие всплески вёсел — вот тишина на воде! Кое-где на пустынных берегах виднелись ивы. Иногда эти деревья казались далёкими тенями, иногда лодка проскальзывала почти под самыми их голыми ветвями. И снова вопрос: что ждёт его впереди? — вставал перед Усимацу. Кто знает? Высунувшись из окна, он смотрел в сторону Ииямы. От зрелища низко нависших снежных туч ещё тяжелее становилось на сердце одинокого «этa». Противоречивые чувства — то неприязнь, то нежность — наполняли душу Усимацу. Что сейчас делается в школе? Чем занят его товарищ Гинноскэ? Что поделывают несчастный Кэйносин, окусама из Рэнгэдзи? Тут опять на память ему пришли слова письма Сёго, и Усимацу не без радости подумал, что снова сможет увидеть ту, видеть которую ему так хотелось. Теперь каждый раз, когда Усимацу вспоминал старый храм, он чувствовал, при всей его удручённости, как в жилах начинает бурлить кровь.

«Рэнгэдзи… Рэнгэдзи…» — слышалось ему в ритмичных ударах вёсел по воде.

Мокрые снежные хлопья сменились мелкими сухими снежинками. Томительное время пути пассажиры коротали за разговорами. Более других изощрялся бонза — знакомый Такаянаги: он насмешливо болтал о политике, вышучивал то одно, то другое, чем потешал остальных пассажиров. «Выборы — это своего рода спектакль, политические деятели — актёры, а все прочие — зрители, развлекающиеся забавным зрелищем», — говорил бонза, и все смеялись, а кое-кто вставлял свои замечания. Кто соглашался с ним, кто возражал, завязался спор. Едва один из пассажиров высказал предположение: «Итимура возьмёт верх» — как другой тут же насмешливо перебил его: «А ты что, его агент?» Имя адвоката повторялось всё чаще и чаще, вызывая каждый раз у Такаянаги недовольную гримасу — он то фыркал, то язвительно кривил губы.

Молодая супруга Такаянаги внимательно прислушивалась к разговорам; она нежно прижималась к мужу, заботливо ухаживала за ним. Её смело можно было назвать красивой. А наряд новобрачной и причёска «марумагэ» очень ей были к лицу. Глянцевитая кожа на щеках нежно розовела. Смеясь, она грациозно прикрывала ладонью свой прелестный маленький рот. По всему видно было, что эта женщина ещё не знает тягот семейной жизни. И всё же, заглянув в её большие, широко раскрытые глаза, можно было прочесть старательно скрываемую тревогу; временами она задумывалась, вперив взгляд в одну точку. Иногда, встрепенувшись, украдкой шептала что-то на ухо Такаянаги. А иногда Усимацу ловил её взгляд на себе. Её глаза, казалось, говорили: «Кто этот человек? Я его где-то видела».