Глядя на красавицу «этa», Усимацу испытывал к ней жалость соплеменника. Если бы не её происхождение, при такой красоте и богатстве она, несомненно, составила бы более удачную партию… Ей бы не пришлось отдать себя во власть этого холодного карьериста… Бедняжка! Но, размышляя о тайне женщины, он вдруг содрогнулся от страха: что, если она его знает? Что она думает, что он из Нэцу, из Химэкодзавы, ему, конечно, бояться нечего. Наоборот, бояться должна она. Во-первых, уже много лет, как он живёт вдали от родных мест… и приезжал туда за последние пять лет только два раза: в первый раз — после окончания семинарии… да вот теперь, спустя целых три года… И к тому же по возможности старался обходить посёлок «этa»… А если и оказывался там случайно, всё равно никто не мог знать, кто он и откуда… Нет, можно не волноваться. Так лихорадочно размышлял Усимацу. Вероятно, он беспокоился только потому, что знал тайну новобрачной пары. То, что они шепчутся всё время, ещё ничего не значит. А сторонятся его, вероятно, оттого, что стесняются.

Но, тем не менее, тревожное состояние не покидало Усимацу. Он отвернулся, стараясь не встречаться глазами с четой Такаянаги.

По реке Тикума надо было проплыть вниз по течению всего пять ри. Но на протяжении этого небольшого пути им пришлось не раз причаливать к пристаням, проходить под кое-как наведёнными мостами, которые во время разлива реки каждый раз сносило водой, и из-за этого путь занял три часа. В Иияму они прибыли только к пяти часам. Усимацу вместе со всеми сошёл с лодки. И берег, и мост — всё вокруг было покрыто снегом. Стемнело, а снег всё сыпал. В сумерках неясно белели заснеженные улицы. Кое-где уже горели огни. В вечернем воздухе разнёсся удар колокола Рэнгэдзи. Это Сё-дурак, как всегда, поднялся на колокольню возвестить, что зимний день подошёл к концу. Заслышав колокольный звон, Усимацу вдруг осознал, как всё здесь ему близко и дорого, и ему показалось, что с тех пор, как он покинул Иияму, минула бездна времени.

За те полмесяца, что он отсутствовал, городок приобрёл зимний вид: уже были выставлены на привычных местах камышовые щиты, предохраняющие от снежных заносов. Всё напоминало Усимацу снежную область Этиго.

На улице Синмати было людно. По дочерна протоптанной дорожке торопливо шагали навстречу друг другу прохожие. То и дело сторонясь то вправо, то влево, Усимацу старался поскорее свернуть на тихую Атаго-мати. Ещё издали он заметил одинокую фигурку мальчика, шедшего ему навстречу. Поравнявшись, Усимацу узнал в нём Сёго. Дрожа от холода, он в окоченевших руках нёс бутылку.

— Ах, Сэгава-сэнсэй! — обрадовался, узнав его, Сёго. — Вот никак не ожидал вас встретить. Я не думал, что вы так скоро вернётесь!

Глядя на простодушное и радостное лицо Сёго, Усимацу вспомнил Осио.

— А ты куда идёшь? Тебя послали за чем-нибудь?

— Да, — усмехнувшись, кивнул Сёго и показал на тёмную бутылку.

Усимацу сразу понял: отец послал мальчика за сакэ.

— Спасибо тебе за письмо, — сказал он и стал расспрашивать о школьных делах, кто вёл уроки в их классе. Потом осведомился об отце.

— Отец? — Сёго грустно улыбнулся. — Отец сидит дома, — запнулся он. По лицу мальчика видно было, как глубоко этот ребёнок переживает случившееся с его отцом. Усимацу с грустью оглядел фигурку мальчика, плохо одетого, в гэта на босу ногу. Печальные глаза Сёго и бутылка сакэ, которую он нёс, без слов говорили о том, как проводит свои дни лишившийся работы Кэйносин.

— Кланяйся отцу, — прощаясь, сказал Усимацу.

Сёго кивнул в ответ и со всех ног помчался домой. Усимацу тоже ускорил шаг; снег сыпал по-прежнему.

Наконец Усимацу вошёл в ворота храма Рэнгэдзи. Оттуда разносились гулкие удары гонга, что означало конец вечерней службы. Пока он добрался от причала до храма, его всего засыпало снегом. Завидев его, навстречу выбежала окусама. Она так обрадовалась, словно вернулся из путешествия её родной сын. И другие обитатели храма тоже вышли ему навстречу. Служанка Кэсадзи стала метёлочкой счищать приставший к одежде снег. Сё-дурак принёс горячей воды для ножной ванны. Радостно и приятно стало на душе у Усимацу, когда он, усталый, подавленный, уселся в прихожей и, сняв облепленные снегом сандалии, погрузил окоченевшие ноги в тёплую воду. «Только… что это не видно Осио?» — радуясь общему радушию, думал Усимацу; её-то ему и не хватало.

В это время из задних комнат вышел бонза в облачении, надетом поверх кимоно, это был настоятель Рэнгэдзи. Окусама представила мужу Усимацу. Он вернулся из Киото, когда Усимацу был в отъезде. Коротко поприветствовав Усимацу, настоятель в сопровождении младшего бонзы удалился.

Ужинали все обитатели храма вместе, в нижней комнате. Каждый всячески выказывал Усимацу сочувствие, расспрашивал о пребывании на родине. На вешалке, испокон века стоявшей у закопчённой стены, была небрежно развешана женская одежда.

— Сегодня вечером у школьной подруги Осио свадьба, — сказала окусама. — Осио тоже получила приглашение и ушла.

«Так это её будничная одежда», — подумал Усимацу. На узорчатое ученическое хаори наброшено было полосатое кимоно, а в разрезах его, у проймы, проглядывал красноватый край нижнего кимоно. Усимацу подумал, что все эти вещи, вместе взятые, составляют её повседневную одежду. Сейчас она кажется просто ярким узором на тёмной стене, от этих мыслей образ Осио стал ему ещё милее и ближе. Свет маленькой лампы, озаряя наполненную дымом курений комнату, придавал всей атмосфере ужина необычную привлекательность.

Завязалась беседа. Мало-помалу Усимацу рассказал ахавшим и охавшим слушателям, как погиб отец, описал виновника его смерти — красавца быка, ночь, проведённую в горной пастушьей сторожке, похороны и одинокую могилу на горном пастбище у подножия Эбосигадакэ, где пасутся стада коров, рассказал, как коровы пощипывают сочную траву, лакомятся солью и ходят на водопой к горным речкам. Потом рассказал, как быка отвели на бойню и лишили жизни — словом, обо всём рассказал, утаив лишь о встрече с Рэнтаро да о несчастной красавице «этa», ставшей женой Такаянаги.

Усимацу рассказывал о своей поездке весьма охотно, полагая, что присутствующим его рассказ чрезвычайно интересен, но вскоре заметил, что окусама иногда отвечала невпопад или вдруг что-то переспрашивала. Видно, её мысли были заняты чем-то другим, она словно находилась в каком-то полузабытьи. В конце концов Усимацу удостоверился, что она совершенно его не слушает.

Приглядевшись, Усимацу заметил, что веки у неё покраснели и вспухли от слёз. Впечатлительные люди всегда чувствительны. С лица у неё не сходило грустное выражение, видно, душа её была охвачена тревогой.

В чём же дело? За время его отсутствия в храме как будто ничего особенного не произошло. Несколько раз их навещал Гинноскэ, приходил поболтать Бумпэй. Главным событием было, конечно, возвращение настоятеля. И всё же Усимацу почувствовал, что здесь произошло что-то необычное.

Служанка Кэсадзи поднялась в комнату Усимацу и зажгла лампу. Осио всё ещё не возвращалась.

«В чём дело? Что случилось с окусамой?» — недоумевал Усимацу, подымаясь по тёмной лестнице к себе в комнату.

Заснул он не скоро. Возбуждённый чрезмерной усталостью, он долго ворочался в постели. Едва голова его коснулась подушки, перед его мысленным взором всплыл образ Осио. Правда, он возник как бы в тумане — неясный, колышащийся. Временами он сливался с образом Оцумы. Сколько раз Усимацу тщетно пытался воссоздать облик Осио: её глаза, щёки, волосы… Но у него это не получалось. То ему слышался её нежный, сдержанный голосок, то представлялась милая улыбка её свежих губ… ах, нет ничего более зыбкого, чем память! Вот вспомнил! Вот исчезла! Представить себе ясно облик Осио Усимацу так и не смог.