Дрожа всем телом, Усимацу засмеялся, обнажая верхний ряд зубов, но смех его был похож на рыдание.

Долго сдерживаемое напряжение прорвалось. На лбу у него выступила испарина, щёки подёргивались, от негодования и боли краска залила его суровое лицо, и он казался сейчас воплощением мужественности и решимости. Гинноскэ с изумлением смотрел на товарища — он давно не видел его таким. Казалось, после долгого сна пробудилась юная, могучая душа Усимацу.

Так как собеседник его молчал, то и Усимацу прекратил разговор. Бумпэй, видимо, всё ещё не мог справиться со своим возбуждением. Он прекрасно понимал, что, намереваясь жестоко отделать Усимацу, сам оказался побитым, и от сознания собственного поражения презрение и злоба ещё отчётливей отразилась на его лице. «Паршивый «этa»!» — говорил его полный ненависти взгляд. Он отвёл к окну учителя первого класса младшего отделения и шепнул ему:

— Ну, что ты скажешь о нашем разговоре: разве Сэгава-кун не выдал себя с головой?

Младший учитель только что кончил свой рисунок. Всем было интересно посмотреть, что получилось.