Но всё дело в том, что женщина слабое существо, стоит ей услышать ласковое слово, и она охотно всё позабудет. Вот так же и со мной. «Жалко его, ему без меня будет трудно». Вскоре она родила. За месяц до срока. К тому же и молока у ней не было, так что ребёнок и двух месяцев не прожил. Как я тревожилась, пока настоятель не вернулся в Иияму! Это случилось ровно десять лет назад. После этого он вроде бы образумился. Аккуратно три раза в месяц читал проповедь, в дни поминовений по просьбе прихожан читал молитвы, а когда возникала необходимость, ездил по всему приходу, иногда ему приходилось даже задерживаться на ночь… Прихожане его чтили, на четвёртый год осенью отремонтировали крышу храма. И до последнего времени всё шло более или менее нормально и жили мы вполне хорошо. Но беда в том, что как только человек почувствует себя в силе, он начинает скучать. А стоит появиться скуке, как опять берётся за прежнее. Так уж у него всегда. Ах, мужчины ужасный народ! Уж на что настоятель рассудительный человек, а когда находит на него эта болезнь — ему всё нипочём.

Вы только подумайте, Сэгава-сан: настоятелю уже пятьдесят один год! Пятьдесят один год, разве это не ужасно? Правда, теперь у нас в Иияме не найдёшь бонзы, который не лип бы к женщинам. Да, но они имеют дело со служанками из чайных домиков или заводят себе содержанок. Но увлечься Осио! Я просто слов не нахожу. Никак нельзя было этого от него ожидать! Нет, с ним творится что-то неладное: без сомнения, он просто сошёл с ума. А Осио обо всём рассказала мне и говорит: «Мама, не тревожьтесь, я никогда на это не пойду». Она девушка стойкая, я на неё полагаюсь. Я ей говорю: «Держись, Осио, отец ведь не безрассудный. Когда он поймёт, каково на сердце у нас с тобой, он, несомненно, образумится. Опомнится он или не опомнится, мы с тобой будем по-прежнему дружны». Мы обе горько плакали. Разве я к нему плохо отношусь? Только бы открыть ему глаза. Для этого я и затеяла этот развод.

Выслушав чистосердечную исповедь окусамы, Усимацу написал письмо так, как она просила, коротко и ясно. Пока он писал, окусама всё время шептала имя Будды, лицо её выражало тревогу о будущем.

— Спокойной ночи! — сказала она на прощание и ушла.

Оставшись один, Усимацу повалился на циновку рядом со столом, задумался и незаметно уснул. Последнее время он спал, спал и всё никак не мог выспаться, поэтому стоило ему лечь, как он сейчас же засыпал как мёртвый. При этом ему казалось, будто он куда-то проваливается. Просыпался же он всегда с тяжёлой головой. Так было и в этот вечер: очнувшись, он долго не мог понять, где он и что с ним, а когда он наконец пришёл в себя, то обнаружил, что уже поздно. Снегу за окном навалило много; иногда он сползал с крыш, глухо ударяясь в ставни, и это был единственный звук, нарушавший тишину ночи… В такой час все уже в постели. Внизу, по-видимому, тоже все уснули. Вдруг до слуха Усимацу донеслись приглушённые рыдания. Что это? Такое впечатление, будто кто-то рыдает внизу под лестницей в коридоре. Потом будто кто-то открыл ставни северного коридора и выглянул наружу. «А… Это Осио… это она плачет», — подумал он, и сердце у него сжалось от тревоги и жалости. Впрочем, Усимацу слушал в полузабытьи; чтоб прийти в себя, он встал и принялся ходить по комнате, но рыданий уже не было слышно. Усимацу то настороженно замирал на месте, то прикладывал ухо к стене и прислушивался. Он уже не мог сказать с уверенностью, действительно ли что-то слышал, или это ему приснилось. Он стоял в растерянности, скрестив на груди руки и уставившись на догоравшую лампу. Ночная тьма сгущалась, усталое сердце изнемогало. Когда он достал из стенного шкафа постель, он уже сам не сознавал, что он делает. Полусонный, он разделся, лёг и погрузился в тревожный сон.