В верхнее окошко проникали бледные лучи солнца и освещали выбивавшиеся из-под навеса крыши голубоватые клубы дыма. Усимацу рассеянно уставился на пылавший в очаге огонь. Как смягчает людские страдания алое пламя! От водки, которую он через силу выпил, Усимацу бросало в дрожь. Он готов был того гляди разрыдаться, не стесняясь людских взоров. Наплакаться бы громко, вволю! Но глаза Усимацу оставались сухими, и вместо рыданий из груди вырывался смех.
— Ах, — вздохнул Кэйносин, — бывают же такие люди, что знаешь их десять лет, а всё кажется, будто только что познакомились, а бывают и такие, как ты, что хоть мы и не близкие друзья, а хочется душу открыть. Поверь, кроме тебя, я ни с кем так не говорю. Вот и сейчас захотелось непременно тебе кое-что рассказать. — Он запнулся. — Дело в том… я недавно после большого перерыва опять увиделся с дочерью.
— С Осио-сан? — У Усимацу часто забилось сердце.
— Видишь ли, мне от неё передали, чтобы я пришёл… а то ведь, как ты знаешь, меня в Рэнгэдзи не очень-то жаловали… к тому же и жена всё своё… Так что я давно с дочкой не виделся. Но раз она сама хотела со мной о чём-то поговорить, я пошёл к ней. До чего же быстро молодёжь растёт! Я просто удивляюсь. Её прямо не узнать. Да, так знаешь, о чём она повела разговор? «Больше ни за что не могу оставаться в Рэнгэдзи, возьмите меня поскорее домой, прошу вас», — говорит она мне. Расспросил я её, что да почему, и понял, действительно ей надо уйти. Вот когда я узнал, какой наш настоятель.
Кэйносин взял бутылку. К сожалению, полной чашечки не получилось. Он хлебнул глоток и, утерев обеими руками углы рта, продолжал:
— Так вот какие дела. Ты только подумай! Бывают мужчины, которых все считают прекрасными людьми, но когда доходит дело до женщин, тут-то и выясняется… Настоятель Рэнгэдзи, видно, тоже из таких. Добрый человек, и учёный, и красноречивый, кажется, всё при нём, да и в вере ревностен, и вдруг такой грех, — отчего бы это? Когда я услышал от дочери о настоятеле, мне сперва даже не поверилось. «Неправда, наговор», — подумал я. Поистине нельзя судить о человеке по внешнему виду! Настоятель долгое время был в отъезде в Киото. Он вернулся как раз, когда тебя не было, ты уехал на родину. И вот, говорит дочь, он повёл себя не подобающим для приёмного отца образом. Ведь он всё-таки последователь Будды! Ведь он носит облачение и поучает вере других! Разве не так? Да хоть ради своего звания следовало бы ему призадуматься. Некрасивая, дурацкая история, никому и рассказать нельзя. Опять же окусама, — она, знаешь, какая. Таких ревнивых, как она, редко встретишь. А дочери и обидно, и страшно; говорит, по ночам даже спит плохо. Ну и поражён же я был, знаешь, когда услыхал эту историю! Мне понятно, почему она хочет вернуться домой. Да я и сам не хочу оставлять дочь в таком месте. Рад бы поскорей забрать её, но вот что плохо: если б только нынешняя жена моя была хоть немножко посговорчивей, мы бы уж как-нибудь да устроились все вместе. А теперь, когда с одним Сёго уже не знаешь что делать, да ещё явится Осио, совсем сладу с женой не будет. Прежде всего, как мы сами-восемь прокормимся? Вот и прикидываю и так и этак и не могу сказать дочери: приходи. Говорят: терпение, терпение… Терпеть то, что можно стерпеть, это ещё не значит иметь терпение. Настоящее терпение — это когда приходится терпеть то, что терпеть невозможно. Я ей сказал: «Ступай, ступай, не беспокойся. Ведь при нём жена. Если ты будешь всегда возле неё, он тебе ничего дурного не сделает. Пускай он даже ведёт себя не так, как положено отцу, но ты должна помнить, что тебя там воспитали. Раз ты стала дочерью Рэнгэдзи, ты никоим образом не должна возвращаться домой, как бы трудно тебе ни приходилось. Служить им — это и есть твой дочерний долг». Вот так я её утешал, ободрял и через силу там оставил. Как подумаешь, жаль становится её. Эх, будь жива моя первая жена…
Лицо Кэйносина выражало искреннее страдание, глаза блестели от слёз. Слушая его рассказ, и Усимацу тоже стая кое-что припоминать. Сейчас ему казалось, что в храме Рэнгэдзи по углам притаились чёрные тени: постоянные семейные неурядицы, как будто настоятель и окусама вступили в молчаливую борьбу… говоря образно, когда на одной стороне сияло солнце, и слышался весёлый смех, на другой — собиралась буря. В последнее время Усимацу ощущал это повседневно. Но он полагал, что это — нелады, которые случаются в любой семье; более того, что эти супружеские размолвки происходят по возвышенным поводам: ведь и настоятель, и окусама — оба ревностные последователи Будды. Усимацу и в голову не могло прийти, что чёрная туча нависла над головой Осио. Так вот почему окусама с напускной весёлостью вела легкомысленные разговоры и смеялась своим по-мужски громким смехом. Вот почему по лицу Осио часто катились слёзы. Всё, что Усимацу казалось странным и непонятным, после рассказа Кэйносина вполне прояснилось.
Долгое время Усимацу и Кэйносин, оба печальные, подавленные, молча сидели друг против друга.