Тогда он мог бы не заметить тепла, которое она излучала, словно солнечный свет. Или её аромат, солнечного света и лимонов. Или звука её дыхания вблизи его уха, пока он изо всех сил пытался схватить ручку проклятого горшка.

Вот. Наконец-то.

Он снял его с полки, намереваясь отступить назад. Чтобы обеспечить дистанцию между ними и забыть все мелочи, прежде чем они воскресят воспоминания, которым лучше оставаться погребёнными.

Они соприкоснулись.

Возможно, он был неосторожен. Потерял равновесие. Может быть, он не оставил достаточно места между ними. Возможно, по его вине они коснулись друг друга, её бархатный лиф задел его рубашку из лёгкой хлопковой ткани, и более грубая ткань платья зацепилась за тонкую материю. Потянула её. Нагрела, а вместе с ней воспламенила Олрида.

Возможно. Он мог бы поверить, что в этом его вина.

Вот только, она вздохнула. И не просто вобрала воздух в лёгкие. А сделала глубокий вдох. Глубже, чем требовалось. Он не смог удержаться и посмотрел в сторону звука, который наделал этот вздох.

Глаза Джек были закрыты. Губы изогнуты. И она выглядела... довольной. Когда она выдохнула, то звук оказался тихим и практически неуловимым.

Олрид ощутил его. Полностью прочувствовав.

Его глаза расширились, челюсть чуть не отпала. Он не мог обуздать ту часть себя, которая стала твёрдой, как сталь. Когда дело касалось Джек, у него это никогда не получалось.

Однако в остальном он мог обуздать себя и делал это с огромной гордостью, будто сражался с батальоном врагов или спасал королеву от нападения. Оба вышеперечисленных подвига осуществить, казалось, намного проще; он попятился от Джек, словно она находилась в огне, резко поставил высокий серебряный горшок с шоколадом рядом со своим осиротевшим мечом и на мгновение задумался, не вооружиться ли вновь. Складывалось ощущение, что его нетрезвая готовность вступить в бой не была бессмысленной, в конце концов, дом находился в осаде.

Лучше бы она действительно оказалась призраком.

Обойдя стол и тем самым воздвигнув между ними преграду, он повернулся к Джек лицом. Она помешивала содержимое кастрюли деревянной плоской ложкой. Олрид наблюдал за медленными, ровными движениями, представляя, как молоко закручивается в водоворот под её спокойным руководством, и впервые в жизни возмутился поведением жидкости.

Он чувствовал себя крайне неспокойно, особенно когда Джек, словно обсуждая погоду, резюмировала:

– Ты пахнешь также.

Её запах тоже остался прежним.

Он потряс головой.

– Что?

– Я сказала, ты пахнешь также, что, если честно, кажется невозможным. Шалфеем и кедром. Словно ты был за городом. – Она повысила голос, хотя он и так мог с лёгкостью расслышать каждое её слово. Каждый шорох её юбок. Каждый скрежет ложки по дну её кастрюли.

Кастрюля была его.

И кухня тоже.

– Что ты здесь делаешь?

– Ты был за городом?

Что за чёрт?

– Нет.

– Нет, конечно, ты не был.

И вот оно, словно удар, самое суровое из воспоминаний. Её разочарование. Острое осознание того, что он никогда не сможет быть тем, кем она хотела его видеть. Но в некотором роде, сейчас всё казалось ещё хуже. Потому что сегодня в её словах звучало не разочарование. Только честность. Осведомлённость. И принятие.

Когда-то Джек олицетворяла для него будущее. Затем он унаследовал герцогство и огромное поместье, погрязшее в долгах, и ему пришлось сделать выбор, основанный на ответственности и будущем герцогства, а не на безумных желаниях юнца.

На том всё и закончилось. Но не изменяло того факта, что она варила шоколад на его чёртовой кухне. Без приглашения.

Он вновь задал вопрос:

– Что ты здесь делаешь?

– Ты поверишь, если я скажу, что это рождественское чудо?

– Нет.

Она одарила его долгим взглядом.

– Жаль. Было время, когда ты мог бы.

Он потряс головой, в тщетной попытке её прочистить. И избавить Джек от этого мнения.

– Это было очень давно.

Она вернулась к помешиванию молока. Они оба наблюдали за её движениями какое-то время, пока Джек вновь не бросила взгляд на Олрида.

– Ты же скучал по мне?

Как холод скучает по жаре.

– И ещё раз, что ты здесь делаешь?

В повисшей тишине был слышен лишь тихий скрежет деревянной ложки.

– Сама себе поднимаю настроение.

Она всегда умела поднимать настроение и чересчур в этом преуспела. Именно Джек нашла секретный проход между их домами. Даже не настоящий проход. А дверцу, запирающуюся с обеих сторон, и соединяющую дальний угол его музыкальной комнаты с дальним углом библиотеки Мосби. Однажды она сдёрнула обширную коллекцию атласов отца, чтобы изучить южное полушарие, и позади них обнаружила ручку в стене.

Юный Олрид занимался ежедневной игрой на скрипке, когда за ближайшей масляной картиной, изображавшей резвившихся сатиров, раздался стук. Эмоциональный подъём, который он тогда ощутил, был делом рук исключительно леди Жаклин Мосби.

А потом он отворил дверцу, и Джек стала единственной причиной радостных переживаний. Так было всегда. До того дня, когда она уехала.

Когда он вынудил её уехать.

Она подняла кастрюлю с плиты и со сверкающей улыбкой подошла к столу.

– Если хочешь знать, я здесь, потому что у нас на кухне не нашлось шоколада.

– И поэтому следующим логическим шагом стало вторжение в чужой дом.

– Умоляю тебя, – усмехнулась она, – если дверь не заперта, это не вторжение.

– Я не вспоминал об этой двери десять лет.

Ложь.

Её губы дёрнулись.

– И к тому же, ты хорошо вооружён. Любой незваный гость, наверняка, струсит перед твоими ржавым мечом и щитом, которые, несомненно, были лучшими образцами в своём роде в средневековье.

Он посмотрел на щит у своих ног и сказал единственное, что пришло ему в голову:

– Я решил, что ты привидение.

Она склонила голову.

– Ты пьян?

– Не знаю.

Она моргнула.

– Ты пил?

– Да.

– Мне кажется, ты пьян.

– Возможно.

– Почему?

– Потому что сейчас Рождество.

После этих слов, произнесённых под влиянием виски, они оба застыли. Эбен хотел отвести взгляд, но не мог. Вместо этого он наблюдал, как её тёмные брови приподнялись, а полные губы слегка приоткрылись в беззвучном «о», словно она поняла, что означают эти слова.

В комнате вдруг потеплело, и Эбен поспешил скрыть правду.

– А у меня должна быть причина? Это мой дом. Сейчас глухая ночь. Я думал, что нахожусь один. Тебе повезло, что я не застал тебя в музыкальной комнате.

– А иначе? Ты напал бы на меня с гобоем?

– У меня нет гобоя, но вот смычок от скрипки может причинить увечья.

Она долго смотрела на него, и он мог поклясться, что Джек перебирала воспоминания в голове. Но затем на её лице вспыхнула беззаботная улыбка.

– Повторюсь, Эбен, если ты не хотел, чтобы тебя посетили незваные гости, надо было запереть дверь.

– Ты единственная, кто знает о существовании той двери.

– Тогда я посчитаю, что это было приглашение, адресованное лично мне. – Когда он нахмурился, она добавила: – Почему-то, кажется, что пьянствовать в одиночку в своём собственном доме, ещё хуже.

– Хуже, чем что?

– Хуже, чем напиваться с кем-то вместе.

Она опасалась застать его с кем-то ещё? Нет. Он плохо ладил с людьми. Не потому ли Джек его и бросила?

– Предлагаешь свою компанию?

Конечно же, нет. Он был лишён её компании двенадцать лет. Он слишком часто от неё отказывался в прошлом, и Джек оказалась достаточно горда и сильна, чтобы уйти.

Ничего из этого она ему не сказала, лишь слегка улыбнулась и задумчиво проговорила:

– У нас всегда получалось лучше дружить по ночам, согласен?

Эти слова вызвали поток нежелательных воспоминаний, но прежде чем он успел решить закончить разговор, она сменила тему, отчего ему стало ещё хуже.

– Молоко остынет.

– Откуда ты знала, что у меня есть шоколад?

На её губах снова заиграла нежная улыбка.

– У тебя всегда есть шоколад, Эб.

Возможно, из-за уменьшительного имени, которым его никто, кроме неё, никогда не называл. Или, вероятно, потому что она вспомнила, как сильно он любил шоколад. Или из-за улыбки, ради которой Эбен всегда был готов на всё. А может, виной всему оказался алкоголь. Какой бы не была причина, Олрид мгновенно направился к ближайшей полке, чтобы взять маленький фарфоровый горшочек, а вернувшись, толкнул склянку вдоль поверхности стола в сторону Джек.

Она поставила кастрюлю на стол и, открыв горшочек, заглянула внутрь.

– Это... – она принюхалась, потом подняла глаза на Эбена. – Что это?

– Шоколадный порошок. Производят в Амстердаме. Он подслащенный и его легче мешать.

Она улыбнулась, в её глазах появилось нечто такое, что напомнило о былом.

– Ты всегда любил чересчур сладкий шоколад.

При этих словах Олрид нахмурился. Будто они с Джек старые друзья. А разве, нет? Он отбросил эту мысль.

– Нет, не любил.

Джек проигнорировала его замечание, зачерпнув ложкой порошок. Она бросила его в кастрюлю, немного помешав, а вытащив ложечку из смеси, прикоснулась к ней языком. Потом закрыла глаза и выдохнула:

– Восхитительно.

Отчаянно пытаясь не обращать внимание на Джек и избегать воспоминаний и надежд связанных с ней, Олрид резко втянул воздух и пошёл за чашками, а заодно и за жестяной банкой с печеньем, которое он планировал съесть вместо рождественского обеда. Поставив жестянку на стол, Эбен понял, что печенье продлит полуночный визит Джек. Чего ему желать не следовало.

Но он всегда желал её присутствия, и ему всегда было мало. В этом и заключалась проблема.

– Полагаю, нам всё же нет нужды в церемониях, – сказала она, пройдя мимо серебристой баночки, которую он принёс, и поднесла кастрюлю к чашкам.

Олрид кивнул в знак согласия, и Джек разлила шоколад по чашкам. От горячего напитка поднялся пар, обратив внимание Эбена на лиф её платья, на полные груди и золотой медальон, который покоился между ними, словно так и должно быть.

Она не носила этот медальон, когда они были моложе.

Проигнорировав эту мысль, он потянулся за чашкой. Джек отставила кастрюлю в сторону и, усевшись за стол, открыла банку с печеньем.