Не важно, что сегодня Рождество.
И совершенно не имело значение, что Джек находилась по соседству.
Тук-тук-тук.
При этом звуке Олрид резко обернулся, отголоски сна теперь полностью исчезли. Его внимание переключилось на дверь спальни, в которую, казалось, ломился огромный зверь.
Хлоп-хлоп!
Скорее всего, вряд ли зверь, раз он умудрился взобраться по лестнице и колотить в дверь.
Вдруг это Джек.
Нет, не она. Он совершенно точно дал понять, что её не ждут. К тому же она бы стучать не стала. А просто зашла и залезла к нему в постель, как поступала сотни раз в прошлом.
Желание вернулось вновь, холоду было не под силу развеять мысли о ней в его постели.
Вот только, в этот раз Джек не стала бы забираться к нему в кровать. Теперь у неё есть жених. И у него без сомнения имеется своя собственная постель.
И будь Эбен проклят, если только одна мысль о ней в постели другого мужчины не заставляла его жаждать громить стены, только чтобы этого не допустить.
Хлоп! Хлоп!
– Проклятье! Хватит! – прокричал он, ненавидя звук собственного голоса, и то как он отдавался у него в голове, словно удары топора. Вдруг всё-таки за дверью зверь. И животное избавит его от страданий.
Дверь распахнулась.
– Выглядишь ужасно.
Оказалось, это не зверь. А Лоутон. Высокий, широкоплечий, гладко выбритый, безупречно одетый, всё в духе этого выпендрёжника. Сапоги начищены до блеска, замысловато повязанный галстук сверкал белизной на фоне тёмной кожи, малиновый с золотом жилет, без сомнения, указывал на праздничную дату.
– Что ты здесь делаешь?
– Ты забыл, что мой рабочий стол находится внизу? Прямо рядом с твоим?
– Я думал, ты собираешься отмечать праздник, – прорычал Олрид.
– Я тоже так думал, – ответил незваный гость, небрежно прислонившись к дверному косяку, – но я работаю почти так же усердно, как и ты, так что мне не с кем его отмечать.
Брат Чарльза Лоутона владел таверной в Мэрилебоне, где проводили вечера многие лондонские портовые рабочие. К брату прилагались прекрасная жена и двое сыновей, которые регулярно наводняли дом Олрида и шумно вились вокруг ног своего чересчур весёлого дядюшки.
Олрид сощурил глаза.
– Это ложь.
На лице Лоутона сверкнула улыбка.
– Джоан не хочет, чтобы ты оставался один в Рождество.
– Почему всех так беспокоит моё одиночество во время праздников?
– Всех?
Конечно же, он не собирался рассказывать Лоутону о визите Джек глубокой ночью. Его деловой партнёр превращался в кумушку на церковном чаепитии, когда дело касалось сплетен.
– Тебя.
– Мне плевать, где ты проводишь праздники. И, честно говоря, я думаю, что Джоан не столько беспокоится о тебе, сколько любит рассказывать своим друзьям о герцоге, который заходит на ужин. И ещё мальчикам нравится, когда в гости приходит "странный парень".
Олрид хмыкнул, игнорируя своеобразное удовольствие, которое доставили ему эти слова. Мальчики ещё были ничего. Большую часть времени они ему даже нравились в отличие от их дяди, который продолжал говорить, причиняя боль и без того раскалывающейся голове.
– Их симпатия по отношению к тебе вызывает недоумение, потому что в тебе нет ничего приятного, но они же дети и мало что соображают.
Олрид пропустил мимо ушей выпад в свою сторону.
– Ты зря пришёл. Надо было им сказать, что я занят.
– Сегодня Рождество, Олрид. Никто не занят.
– А я занят. Я работаю.
– Над чем? Как проспать часы напролёт, а потом пытаться не валиться с ног? – спросил Лоутон, заходя в комнату. – Здесь морозно. И воняет перегаром. – Он подошёл к окну и распахнул тяжёлые шторы. – Нужно открыть окно и проветрить тебя.
Олрид закрыл глаза и отвернулся от представшего его взору неба.
– Чёрт возьми, сейчас же декабрь. Почему солнце такое яркое?
Лоутон повернулся к нему.
– Снег идёт.
Он замер. Джек будет в восторге.
Нет. Нет времени думать о Джек. И его не интересовало, как она отреагирует на снегопад. Он прочистил горло.
– Тогда езжай к брату, ты не обрадуешься, если снег заставит тебя остаться здесь. Поскольку ты убедил меня отпустить слуг, мне нечем тебя накормить.
Лоутон бросил на него быстрый взгляд.
– Даже несмотря на тот факт, что я знаю, что кладовая забита едой, уверяю тебя, состояние, в котором ты сейчас находишься; голый, как младенец, и пропахший джином, не слишком-то располагает меня остаться.
Олрид потянулся за халатом.
– Это было виски.
Лоутон замер.
– Моё виски?
– Раз оно находилось в моём доме, то вопрос о его владельце спорный.
Деловой партнёр прищурился.
– Оно стояло на моём столе? – Когда Олрид, не ответив, облачился в халат, Лоутон издал звук отвращения. – Ты ведь даже не пьёшь, как подобает. Не в коня корм.
– Я выпивал вчера вечером, и он сослужил свою службу, – сказал Олрид, завязывая кушак. – Моя голова тому доказательство.
– Ты заслужил провести день с моими чересчур шумными племянниками, – ответил его коварный партнёр, уже направляясь к двери. – Приведи себя в порядок. Моя невестка ждёт нас в два. Встретимся на кухне. Если повезёт, я приготовлю кофе.
Лоутон вышел, хлопнув дверью, отчего пульсирующая боль в голове Олрида усилилась и стала ещё хуже, когда он прокричал вслед проклятие.
Чёрт возьми. Зачем вообще употреблять спиртное, было выше его понимания. Глупая привычка принесла весьма незначительную пользу. Ведь именно в ту самую единственную ночь в году, когда он пил, чтобы забыть, та, которую он пытался стереть из памяти, вдруг материализовалась во плоти на его кухне.
И что за великолепная плоть перед ним предстала.
Джек осталась такой же, какой была, в годы их юности: высокой и фигуристой, с теми же дерзкими глазами, яркой улыбкой и бронзовой кожей, покрытой веснушками от слишком долгого пребывания на солнце.
Нет, не слишком долгого, а в самый раз.
Он годами думал об этих веснушках, лёжа по ночам на грани между сном и реальностью, и пересчитывал их в уме. Он мечтал провести языком по их россыпи на переносице и скулах, поцеловать их созвездие на левом плече, отыскать все оставшиеся, которые жаждали его внимания, но были скрыты под слоями атласных и льняных тканей.
Теперь веснушек стало больше на груди и плечах. Поцелуи солнца, морщинки в уголках глаз и более округлые формы тела, всё говорило о том времени, которое она провела вдали отсюда. Он хотел изучить все эти перемены по отдельности.
При мысли об исследованиях тела леди Жаклин Мосби его плоть снова затвердела, хотя голова и раскалывалась от последствий прошлой ночи. Олрид выругался и отошёл к тазу для умывания в дальнем конце комнаты, чтобы раздеться и освежиться, плеснув холодной водой в лицо и усилием воли избавиться от последствий своего неуместного желания.
Стратегия провалилась. Последние двенадцать лет он изо дня в день старался не вспоминать о ней. Пытался не думать о том, как она повзрослела. Как изменилась. Как, должно быть, превратилась в роскошную, полноценную женщину, усовершенствованную версию той девушки, которую он знал.
И любил.
Девушки, на которой должен был жениться.
Теперь не надо было представлять. Он знал наверняка.
Впрочем, это не имело значения. Она должна была выйти замуж за другого. За Фергюса, сладкоречивого полудурка-шотландца.
Олрид яростно плеснул холодной водой в лицо и начал растирать ладонями кожу, будто бы мог таким образом стереть её из своих мыслей. Наконец, он погрузил всю голову в таз, наслаждаясь резким ощущением прохлады, зачерпывая воду и поливая волосы и затылок.
Он полагал, что шотландец не заслуживает таких эпитетов... не мог себе представить, чтобы Джек связала себя с кем-то, у кого нет мозгов, но так было легче представлять, что мужчина, которому суждено занять его место, в некотором роде, хуже него.
Занять его место.
При этой мысли он вынырнул, вцепившись в стол, на котором стоял таз, не замечая стекающих капель воды.
Ему не место рядом с Джек.
Возможно, когда-то оно было там, но он сделал свой выбор. Олрид предпочёл ответственность за поместье по уши в долгах и дискредитированный титул. Она заслуживала большего. Ведь он ничего не мог ей предложить. Ни денег, ни удобств и ни минуты своего времени.
Джек была права, когда бросила Олрида.
Даже несмотря на то, что украла его сердце и забрала с собой.
А он этого даже не заметил, пока не понял, что любимая больше не вернётся.
Он потряс головой, усилием воли заставляя воспоминания улетучиться вместе с разлетевшимися каплями воды.
Чёртовы праздники и сентиментальная ностальгия. Выбраться из Мейфэра казалось чертовски хорошей идеей.
Он провёл пальцами по волосам, слегка пригладив их, прежде чем почистить зубы и прополоскать рот. Лоутон пообещал кофе и горячую еду. Что ещё более важно, эта трапеза пройдёт вдали от Жаклин Мосби и демонов, которые следовали за ней по пятам.
Вот только, спускаясь на кухню по лестнице для слуг, справедливо гордясь собой, что смог обойтись без помощи камердинера, он вдруг понял, что избежать Джек и её спутников - демонов, ему сегодня не удастся.
Она опять находилась на его кухне.
И на этот раз она была ещё более опасной, потому что смеялась. Эбен не слышал этого смеха двенадцать лет. Даже дольше. В какой-то момент, во времена их далёкой юности, она перестала это делать.
Или он перестал слышать.
Но вот опять раздавался её смех, по которому он так соскучился и даже не заметил, как забыл его звучание. Красивый и безудержный, как чудо. Или проклятие. Да. Проклятие. Джек была проклятьем Рождества.
Он остановился у входа в кухню, где находилась Джек и выглядела так, словно ей здесь самое место. На ней было надето повседневное платье пастельного оттенка, поверх него повязан передник, а на губах засверкала широкая улыбка, когда она плавно пододвинула чашку в сторону Лоутона.
Джек и вправду здесь было самое место.
Эбен попытался выкинуть эту мысль из головы. Его деловой партнёр долго смотрел в чашку, прежде чем поднять голову и обратиться к Джек: