Котлован

Весна в Жигулях задержалась, и в середине апреля на покатых склонах еще лежал снег. Горы на правом берегу стояли в белой шубе лесов. В теплые дни шумела вода по оврагам, смывая снежный покров, и постепенно чернели крутолобые выступы жигулевской горбатой гряды. Весна больше всего чувствовалась в свежем и теплом ветре от реки, в густых запахах оживающих деревьев, талого снега, набухающей влагой земли.

С каждым днем прибывала вода, постепенно приподнимая ледовый панцирь Волги. Уже на подточенном снизу рыхлом и пористом льду исчезли широкие лужи, и недавно еще совсем мокрая поверхность стала суше, приобретая новую, серовато-пепельную окраску.

— Вода с поверхности ушла, лед поднимается, Волга скоро пойдет, — говорили старожилы.

И днем и особенно по ночам в затихшем воздухе слышались скрежет и густой хруст: река ломала береговую припайку льда, прорубая у подножья гор узкие голубоватые полыньи.

Уже давно не двигались машины через Волгу, а в последние дни и люди опасались ходить по черным, кое-где уже искривившимся лентам дорог. Ледовые поля могли взломаться каждый день, и все на Волге дышало тревожным предчувствием ледохода.

На строительных площадках Куйбышевгидростроя шла напряженная работа, особенно в котловане под здание гидростанции, лежащем в глубокой впадине оврага и огражденном от реки барьерами перемычек.

Вешние воды размыли глинистые дороги, таял снег в глубоких забоях котлована, стекавшие с гор ручьи смешивались с подпиравшими грунтовыми водами. Разрушались, оползая, крутые стенки земляных выемок и насыпей, погружались в грязь тяжелые экскаваторы, вязли в размокшей глине десятитонные и двадцатипятитонные самосвалы, даже лежневые деревянные дороги тонули в разжиженном, вязком, илистом грунте.

Машины, транспортирующие камень на перемычки, продвигались по котловану только с помощью бульдозеров, чьи стальные ножи катили перед собой метровые волны жидкой земли. Одним словом, грязь и бездорожье стали подлинным бедствием стройки.

Так надвигалась весенняя распутица — время грозного испытания, самый тяжелый период для строителей.

Над котлованом нависла реальная угроза остановки всех механизмов. Но именно в эти дни положение на решающем участке в правобережном котловане исключало возможность какого-либо даже малейшего перерыва в бесперебойной выемке грунта и возведении перемычек — барьеров, способных отстоять котлован в битве с надвигающимися ледоходом и паводком.

В штаб гидротехнического района — продолговатый деревянный домик у покатого подножия горы — мы попали в полдень, как раз ко времени ежедневного диспетчерского совещания. Его проводил начальник района Дмитрий Федорович Оглоблин, инженер с крупными чертами спокойного, волевого лица и таким же спокойным и властным голосом.

В его кабинет входили прорабы, начальники участков, специализированных служб — энергетики, транспорта, связи — командиры большого и сложного хозяйства. Многие явились прямо со своих рабочих участков в резиновых сапогах, забрызганных грязью, и в синих рабочих ватниках, удобных в это переходное время года.

На «диспетчерках» подводились итоги прошедшего рабочего дня, намечались оперативные задания на следующий. Здесь царила та обычная на производстве атмосфера взаимного подстегивания и резкой нелицеприятной критики, которая служила в то же время и бодрящей нравственной зарядкой.

Большинство инженеров пришли из котлована, судьба которого решала все в районе, беспокоила всех и привлекала всеобщее внимание. Оглоблин объявил повестку дня: работа механизмов в котловане, борьба за дороги.

— Товарищи, — тихо сказал он, положив обе ладони на белый лист бумаги, — в котловане тяжело. В распутицу принято было останавливать гидротехнические стройки: не пускали дороги, тонули в грязи механизмы. Мы пойти на это сейчас не можем. Как бы ни было трудно, наша задача сейчас в том, чтобы не остановить хода работ.

Оглоблин скупым энергичным жестом руки пригласил инженеров котлована, начальников тракторных и автомобильных парков, электриков доложить о состоянии дел. Все сходились на том, что положение в районе тяжелое, если не угрожающее. Распутица наполовину парализовала движение машин. Сохранилось только несколько магистралей, с великим трудом поддерживаемых непрерывной подсыпкой каменного окола. Это были единственные линии связи с перемычками в русле Волги, куда шел камень и сухой грунт от экскаваторов, расположенных на более высоких отметках, и главным образом от машины № 9 известного всей стройке новатора Бориса Коваленко.

— Коваленке все внимание, под девятку поток машин! — сказал Оглоблин. — Сколько у нас завтра машин на линии?

Начальник транспортной конторы Дроженко назвал цифру.

— Вы живьем нас режете, — тихо сказал Оглоблин. — Надо больше. Я хотел быть только уверенным в том, что вы чувствуете всю ответственность транспорта!

Главный инженер района Скрепчинский, высокий, полный, с седеющими усами, доложил о нуждах многочисленных специализированных подрядных и субподрядных контор гидромеханизации, механомонтажа, водопонижения, чьи работы находились под единым руководством начальника района.

Оглоблин то и дело отрывался для телефонных переговоров, подписывал телеграммы на заводы-поставщики, в смежные строительные районы. Но пестрый поток дел и распоряжений не отвлекал его от главного — котлован оставался в фокусе всех разговоров, начальник района словно держал его все время перед своим взором.

— Товарищи, острота положения бесспорна и ясна. Через несколько дней ждем первую подвижку льда. Вы понимаете, что это значит? Нам с вами не с берега созерцать ледоход. Нам следует проводить его, это же первый опыт пропуска ледовых полей в условиях суженного перемычками русла Волги.

Оглоблин говорил негромко, видимо усилием воли смягчая голос, но его спокойствие только подчеркивало необычную, тревожную силу слов.

— Нам страна дает все для встречи паводка: технику, средства, приезжает большая группа из Академии наук, ежедневно нам звонят из областных организаций: как дела, чем помочь? Следят и ждут, волнуются за нас. Сейчас создана паводковая комиссия в штабе стройки, и такую же организуем в районе. Необходима высшая мобилизация сил. Это — самое большое испытание из всех, что предстоят в этом году. Как можно интенсивнее укреплять и подымать перемычки! Здесь промедление смерти подобно!..

Потом Оглоблин заговорил о срочных предпаводковых мерах, обязывая начальников участков дать на перемычки максимум освещения лампочками и прожекторами, установить там наблюдательные пункты, связать каждый уголок котлована телефоном и радио со штабом района.

— Кончайте эти разговоры, товарищи, — резко прервал он инженеров, пустившихся в изложение причин задержки, — не время, тут собрались рабочие люди — дайте точные сроки, когда будут связь, энергия, свет. Я хочу ночью на перемычке читать газету. Может быть, не придется поспать несколько ночей, — заметил Оглоблин, отпуская инженеров, закончивших свои дела на совещании, — повторяю, может быть, нам будет тяжело, и даже наверняка будет так. Я хочу видеть в вас моральную готовность выдержать этот экзамен.

Главный инженер Скрепчинский объявил коротенький перерыв, и Оглоблин, сняв очки и потрогав кончиками пальцев, видимо, утомленные веки, подошел к несгораемому шкафу, на котором стоял эмалированный чайник с водой, налил себе полный стакан и, вернувшись к столу, углубился в бумаги. Оставшиеся в кабинете инженеры разговаривали вполголоса, стараясь не мешать начальнику района.

До Куйбышевгидростроя Дмитрий Федорович Оглоблин работал на многих гидротехнических стройках: в Средней Азии, на Урале, на канале имени Москвы и Угличской гидростанции. Как инженер он вырос на крупных стройках, всякий раз решавших для своего времени большие, новые задачи, и это имело немаловажное значение в формировании его стиля работы и мышления. Оглоблин привык брать на себя всю полноту ответственности, не бояться ни масштаба дел, ни их новизны.

— Что такое гидротехническое искусство? Это всегда борьба с водой, грунтом, стихией. А там, где борьба, — говорил Оглоблин, — там надо уметь принимать смелые решения. Самое неприятное обвинение инженеру на стройке — если про него скажут: «Этот не решает». Гидротехника безвольных людей не терпит.

Сам Оглоблин выработал в себе качества, позволившие ему не раз вступать в серьезные гидротехнические битвы и выходить из них победителем. В 1939 году, еще молодым инженером, он строил плотину в Средней Азии на реке Мургаб. Необычно бурный и сильный паводок застиг строителей врасплох. Два с половиной месяца шла борьба не только за целость плотины, но и с опасностью наводнения по всей долине реки и затопления близлежащих городков.

— Высокая вода, как казалось мне тогда, утащила у меня десять лет жизни, но потом я понял, что это не так. А вот опыт, — говорил Оглоблин, — опыт я тогда получил, действительно стоящий десяти лет инженерной работы.

На работу в правобережный гидротехнический район Оглоблин прибыл в ноябре месяце. Его твердую волю организатора почувствовали сразу на всех участках. Уже зимой интенсивность труда в котловане увеличилась в несколько раз. Сейчас в распутицу Оглоблин считал главной своей задачей не сдавать зимних темпов.

Когда в кабинет вошел инженер Сатин, старший прораб на целиковой перемычке огромной дамбы, возведенной но берегу Волги для защиты котлована от высоких паводковых вод, Оглоблин разговаривал с инженером Энгелем, начальником района водопонизительных работ.