«Когда я должен был отдать приказ?..»

Правительственная комиссия, тщательно изучив все обстоятельства гибели линкора «Новороссийск», пришла к выводу, что экипаж корабля во взрыве не виновен, более того, матросы, мичманы, офицеры проявили подлинный героизм, спасая корабль, высочайшую верность воинскому долгу, самопожертвование.

Наиболее вероятной причиной взрыва эксперты признали немецкую донную мину с прибором кратности, приостановившим на время свою работу и заработавшим снова после того, как линкор задел мину якорем.

Не моряки-«новороссийцы» виноваты в том, что линкор после отчаянной двухсполовинночасовой борьбы с поступавшей водой все-таки опрокинулся. Действия экипажа по спасению корабля комиссия признала правильными и самоотверженными.

Опрокидывание было предопределено конструкцией корпуса линкора: вся нижняя часть до ватерлинии была сделана герметичной, верхняя же — надводная — была пронизана всеми основными и вспомогательными магистралями, так что вода затапливала корпус сверху. В итоге надводная часть заполнилась, утяжелилась, подводная же представляла гигантский воздушный резервуар. Возник, как говорят инженеры, опрокидывающий момент. Корабль погубили мощный взрыв, несовершенство системы непотопляемости, наконец, коварный грунт — двойное дно моря. Но это — причина гибели корабля. Вопрос в другом: почему не удалось спасти подорванный линкор от опрокидывания? Можно ли было предотвратить его? Почему спустя два с лишним часа после взрыва людей погибло вдвое больше, чем погубил их сам взрыв? Все эти вопросы стояли перед Правительственной комиссией и она строго спрашивала с тех, кто держал перед нею ответ.

Все должностные лица, в чьем ведении находился корабль, — от командира линкора до главнокомандующего Военно-Морскими Силами СССР понесли наказания из-за упущений по службе, которые так или иначе способствовали гибели «Новороссийска». Командир отвечает за все. Согласно этой суровой, но справедливой формуле был снят с должности и понижен в воинском звании командир «Новороссийска» капитан 1 ранга А. П. Кухта. Был снят со своего поста врио командующего Черноморским флотом и разжалован из вице-адмиралов в контр-адмиралы В. А. Пархоменко. Отстранен от руководства Военно-Морскими Силами СССР и понижен сразу на три ступени в звании — из Адмиралов Флота Советского Союза в вице-адмиралы — Н. Г. Кузнецов. И это несмотря на то, что под его главнокомандованием Военно-Морской Флот воевал — и как воевал! — четыре долгих года войны. Только в июле 1988 года Президиум Верховного Совета СССР восстановил вице-адмирала Николая Герасимовича Кузнецова в прежнем воинском звании Адмирала Флота Советского Союза, сняв с него посмертно вину за гибель «Новороссийска».

Однако самый главный спрос был с вице-адмирала Пархоменко.

Мое мнение об этом человеке складывалось весьма непросто и долго.

Молва рисовала комфлота крутым и жестким, эдаким беспощадным волевиком, для которого судьба «железа» (корабля) была важнее судьбы людей (матросов) и который из страха перед высоким начальством побоялся отдать приказ покинуть линкор до опрокидывания.

Говорили, что ему все сошло с рук, потому что он — сын героя гражданской войны Александра Пархоменко.

Кто-то слышал, как на предложение временного командира линкора старпома Хуршудова дать задний ход и подойти как можно ближе к Госпитальной стенке адмирал ответил: «Винты погнем…»

Кто-то слышал, что на предложение покинуть гибнущий линкор он закричал: «Застрелю!..»

В этого человека легко бросить камень, ибо с него — главный спрос за гибель линкора. Он фактически командовал Черноморским флотом, он лично руководил борьбой за спасение «Новороссийска». На него пала черная тень. На его голову посыпались проклятия вдов и матерей погибших моряков.

Страшное бремя.

— Почему вы не отдали приказ о спасении людей? — спрашивал его председатель Правительственной комиссии по расследованию причин и обстоятельств гибели «Новороссийска».

Почему?..

Пархоменко сняли с должности комфлота, разжаловали в контр-адмиралы, отправили на Дальний Восток.

Имя его предано забвению. Нет его в музеях в хронологическом перечне командующих Черноморским флотом, нет его и в историко-обзорной монографии «Краснознаменный Черноморский флот». И только в недавно вышедшей «Боевой летописи ВМФ» в именном указателе прорвалось единственное упоминание его фамилии: В. А. Пархоменко (эсминец «Беспощадный»)…

Морская служба выпала ему, сыну сельского учителя, а не героя гражданской войны, по максимуму. Пархоменко испытал все, что только может выпасть на долю настоящего моряка: и тонул, и горел, и льды давили так, что впору было SOS подавать.

Вскоре после войны, в бытность начальником штаба соединения, Пархоменко поднял с постели тревожный телефонный звонок: штормовой ветер нес на камни крейсер «Куйбышев» вместе с якорной бочкой, на которой тот стоял. Пархоменко немедленно прибыл на дрейфующий крейсер, вступил в командование им и вывел корабль из опасного места в открытое море.

Одни считали его человеком невезучим, другие, напротив, — счастливчиком: из каких, мол, только переплетов не выходил. Как бы там ни было, но важно одно: в ту роковую октябрьскую ночь на палубе «Новороссийска» стоял не «паркетный флотоводец», не кабинетный теоретик, стоял адмирал, знавший почем фунт морского лиха.

Я даже и не пытался разыскивать Пархоменко, полагая, что раз болезни скосили в разные годы старпома Хуршудова, помощника Сербулова, то нет в живых и человека много старше их годами.

И вдруг выяснилось, что он жив, и живет в одном из московских островерхих «небоскребов». Сколько раз я проходил мимо этого здания, сколько раз заглядывал в книжный магазин, расположенный в цокольном этаже…

Я не очень надеялся на встречу. Захочет ли пожилой человек бередить больную память? Так просто отказаться от тягостной беседы под любым благовидным предлогом.

Вице-адмирал в отставке Пархоменко меня принял. Высокий, сухощавый старик в спортивном костюме открыл дверь. У него было лицо человека, разучившегося улыбаться: хмурый, тяжелый взгляд.

Есть у человеческой памяти свой защитный механизм: он вытесняет из нее все мрачное, тягостное, страшное… Видимо, эта защитная механика сработала и у Пархоменко, переведя события октябрьской ночи пятьдесят пятого в глубины подкорки. Вольно или невольно он, я думаю, не вспоминал о «Новороссийске» без нужды, без внешнего повода. А таких поводов с каждым годом находилось все меньше и меньше, поскольку заговор молчания вокруг погибшего линкора становился все глуше и глуше.

Когда я попросил его вспомнить о трагедии в севастопольской бухте, на лице его отразилась мучительная работа перенапряженной памяти. Поначалу он вспоминал очень общо. Потом стали проявляться детали, подробности, имена, погребенные под толщей времени в треть века.

Кое-что из рассказа Виктора Александровича приведено выше. Я спросил его: правда ли, что он не захотел дать задний ход, чтобы не повредить винты.

— Вздор! Снявши голову, по волосам не плачут. Какие там винты, если речь шла о том, быть линкору или не быть… Мы подтягивали его буксирами… Но, как доказали потом эксперты, даже если бы мы подтянули его к Госпитальной стенке, линкор все равно бы перевернулся.

— Почему вы были не на мостике, а на юте? Ведь место командира по боевой тревоге на мостике.

— Командир сам определяет, где ему важнее быть в тот или иной момент боя. Я был на юте, так как там я находился в гуще событий, все доклады принимал не по телефону, а лично. Это очень важно — видеть лицо докладывающего. Иногда оно скажет больше, чем сам доклад.

— Что вы думаете о причинах взрыва?

— Думаю, что все-таки это была донная мина. Когда линкор становился на бочку, Хуршудов поздновато погасил инерцию, отдал оба якоря. Якоря, как плуги, пропахали грунт и затралили мину. От толчка пустился в ход остановившийся часовой механизм.

— Но комиссия не исключала и возможность диверсии…

— Да, не исключала. Но все же более вероятной была признана донная мина. Мне приходилось слышать о боевых пловцах, якобы проникших в севастопольскую бухту и подцепивших к борту «Новороссийска» взрывное устройство… По данным нашей разведки, никаких судов нечерноморских держав в Черном море на 29 октября не было. Никаких следов присутствия боевых пловцов в бухте не обнаружено. Разумеется, если бы в гавань проникли незамеченные диверсанты, я бы нес гораздо большую ответственность за гибель линкора, Но повторяю еще раз: все это — не более, чем версия, принять ее всерьез мне очень трудно. Человек не верит в то, во что ему не хочется верить… Не подумайте, что я выбираю наиболее удобную для себя версию. Все решала комиссия, в которой работали видные специалисты флота и крупные деятели науки. Академики Юлий Александрович Шиманский, Михаил Алексеевич Лаврентьев… И последний аргумент. Сразу же после трагедии «Новороссийска» мы заново протралили всю Северную бухту. Было извлечено из ила еще несколько немецких ящичных мин, не подлежащих электромагнитному обнаружению. Контрольный взрыв показал, что сейсмические отметки аналогичны тем, что были зарегистрированы сейсмостанциями Ялты и Симферополя…

Председатель комиссии Малышев мне сказал: «Итог ясен. Линкор затонул». — Я его поправил: «Не затонул, а перевернулся». — «Какая разница?» — «Разница в скоротечности катастрофы». — Тогда Малышев спросил: «Зная конечный результат, как бы вы поступили?» — «Я не мог знать конечного результата». — «В первую очередь вы должны были снять команду с линкора». — «Тогда бы мы не вели сейчас с вами эту приятную беседу».