Глава шестая

Никола зыбавлял всех сидящих за вечерним чаем байками из своей армейской жизни.

— А старшина наш дивизионный, братцы, имел звучную фамилию — Николанидвора. Жалел, что из-за такой нескладухи его в председатели колхоза не выбрали. Но вот совместил пространство и время… Говорил солдату, назначая на отработку наряда «вне очереди»: «Копать отседа и до обеда!»

Когда стих смех, Тимофей негромко сказал:

— Да ты вроде тоже не очень далеко ушел.

— От кого? — спросил Никола.

— От старшины дивизионного. Ни-ко-ла-ни-дво-ра… — нараспев произнес он.

— Тогда уж лучше — Никола-ни-квартиры, — добавил Артем. — Братцы, — вдруг загорелся он, — а почему бы нам не собрать деньжонок и не купить Николе кооператив?! А? Хотя бы однокомнатный, на первый случай. Все ж для молодой семьи — радость: своя дверь, своя плита. — Но пыл его быстро угас. — Мда-а, до защиты диссертации ничего не выйдет… А ты, Тимофей, конечно, не разбежишься.

— Я дачу строю, в гульденах ограничен. Да если бы даже и были — не ссудил. Принципиально! Каждый должен сам биться за свою…

— Кооперативную квартиру?! — ехидно спросил Никола.

— …за свою жизнь, — пропуская его колкость, закончил Тимофей. — Вот покрутится по чужим углам с ребеночком, тогда и поймет, почем фунт изюму. А то до чего дошло: он студент, она — студентка, б-бабах заявление в загс. Мамочка-папочка, кормите молодую семью…

— Ты, кажись, тоже не после диплома женился, — заметил Артем.

— Я, Артем, с первого курса в морге по ночам дежурил за лишнюю десятку, по-старому, разумеется, нынче за рубль. Папа хотя и присылал, но самый минимум. А когда женился, вообще отказался от помощи: женился, значит, вырос. Сам с усам! Какой же я глава семьи, когда родитель меня содержит, жену мою…

— Однако папкины деньги в дачу вогнал, — язвил Никола.

— А ты в мопед. Не будем торговаться. Во всех газетах пишут, что в многодетных семьях дети не эгоисты, а бескорыстнейшие существа.

— Да, су-ще-ство-вать-то надо, — неопределенно вставил Артем.

— Мы перед отцом в неоплатном долгу, — продолжал Тимофей, по праву старшего уверенно ведя разговор. — Я предлагаю так: ежемесячно каждый высылает папе по десятке. Итого — тридцать. Весомая прибавка к его пенсии. Ну, для Николы, как для… для развивающейся державы… квоту можно, пожалуй, несколько уменьшить. Пока…

— Папа что, просил тебя об этом? — спросил Никола.

— Не просил, но у нас самих должна быть совесть. Артем?

— Я согласен.

— Никола?

— Я… я тоже… Но, мне кажется, для отца не это главное.

— А что?

— Мы… вот наш приезд, — несмело, будто сомневаясь в чем-то, проговорил Никола. — Мы — главное…

— Ха-ха-ха! — откровенно расхохотался Тимофей. — Наедем, слопаем его соленья-варенья, оставим гору немытой посуды… Большая радость, да-а-а…

— Большая, — сказал Никола.

— Не думаю.

— Большая, — твердо и уверенно повторил Никола. — А посуду можно помыть. Надо помыть! И крышу покрыть… Квитанциями денежными крыша не кроется…

— Наймет, — махнул рукой Тимофей. — Деньги все сделают.

— Но крышу… крышу отцовского… родного дома мы обязаны покрыть сами! — вдруг закричал Никола. — Понимаете, САМИ!

— Чего ты кипятишься?! — удивленный, продолжал Тимофей. — Вот возьмем и сделаем. Я в отпуске, свою дачу на несколько дней могу отставить, Артем — в диссертационном отпуске. А твое путешествие по родному краю может подождать.

Появился Шишигин. Вошел задумчивый, какой-то даже странный.

Людмила принесла чай. Обычно он делал невестке необидные замечания: «Чай должон кипеть в кружке!» — а сегодня не сказал ни слова за тепловатую, неопределенного цвета, водичку.

— Папаня, мы тут посоветовались… посоветовались с народом, — весело взглянул на Николу Тимофей, — и решили выделить из своих «энзэ» несколько деньков, чтобы соорудить крышу.

— Крыша кроется, а не сооружается, — тихо вставил Никола.

Тимофей, как в былые годы, по праву старшего брата закатил младшаку почти незаметный для других подзатыльник. Но с грамматической поправкой, видимо, согласился.

— Три-четыре кубометра, я думаю, Сеновалов выделит. Ну, два хотя бы. Распилим на лесопилке.

— Шифером красивей, — не удержался Никола.

— Слушай, братец, шифер денег стоит, а у тебя в кармане одна вошь на аркане!

— Лес в наших местах щас дорожей, — отозвался Шишигин.

— Договорюсь и о шифере — велика проблема. Решено?

— Крыша — дело хорошее, — медленно проговорил Шишигин. — Токо, я считаю, есть дело поважнее.

— Какое? — удивленно поднял брови, густые, мохнатые, точь-в-точь отцовские, Тимофей.

— Погодка установилась. Травы подошли. Сенокос в самый раз вести.

— Сенокос?! — брови старшего сына от неожиданного поворота разговора аж дугой изогнулись и стали похожи на фигурные математические скобки. — Нас-то сенокос с какой стороны касается? Ты что, корову собрался заводить? Для одного… Зачем?

— Корову не корову, а я говорю, деньки устанавливаются, трава упрела, самый сенокос начинать пора. Я щас луговиной шел, трава по пояс. А в колках вообще у коров токо хребты видать. Красота!

Тимофей с какой-то затаенной обидой посмотрел на братьев: вот и возьми нашего папаню — ты ему про Фому, он тебе про Ерему. В кои-то веки собрались сыновья все вместе, решили единогласно покрыть отцовский дом добротной крышей, а отец уводит разговор в сторону.

— Сенокос, как дитя малое, зачинается на трезвую голову, то бишь в ведренную погодку…

— Папа, да зачем тебе сено-то?! — уже с раздражением спросил Тимофей.

Но и на этот вопрос не получил прямого ответа. Загадочным было сегодня поведение отца, ребусами выглядели и его ответы. Выпил, что ли, в районном ресторане «гамыры», дешевого плодово-ягодного вина. Не похоже. Не увлекается «гамыркой» отец.

— До солнца пройти три прокоса — ходить будешь не босо.

Сыновья недоуменно переглянулись.

— Людмила, почему чай не кипит в кружке?!

— Сейчас, папочка, плитка включена.

— То-то! Был бы хлеб, а мыши будут, — добавил Шишигин, окончательно сбив сыновей с толку. — Дак как, поутру выходим? Я иду литовки править… Людмила, наутро еды в корзину собери. Рассчитай. Обедать будем на покосе. Косить еще в своих городах не разучились? Никола?

— Я в прошлом году со своим цехом на сенокос ездил. Ничего, выдюжил.

— Артем? — Шишигин спрашивал коротко и резко, будто был военным человеком и готовил свою часть не к обыкновенному покосу, а к атаке…

— Постараемся…

— Тимофей?

— Какой вопрос, батя! Я еще в детстве за колхозные трудодни косил.

— Решено. Поутру выступаем. Людмила, квашню заведи. Подовых булок я испеку.

И он вышел во двор. Вскоре раздалось тонкое потюкиванье молотка по стали литовки.

— Братцы-ы, — вдруг загадочно прошептал Артем, — мне, кажется, становится ясной подоплека отцовского предложения…

— Фу, диссертант! — поморщился Тимофей. — И язык у тебя — «подоплека отцовского предложения». На этом асфальте мы и по-человечески говорить разучимся. Чему-чему, а деревенскому языку я завидую. Вот мы там язык ломаем — «психологическая несовместимость индивидов»… А Анисим Марковских коротко и ясно рубанет: «Железо уваришь, а злой жены не уговоришь». А, Людмила?

Но и Людмила не ответила на очередную подковырку мужа. На нее, как и на Шишигина, тоже нашла задумчивость:

— Мужики, а знаете, в чем тут дело… Ну, с этим сеном… Папка наверняка жениться собрался. А жена, вероятно, поставила условие: будет сено для коровы, пойду замуж, не будет — извини.

— Жениться?! — враз ахнули сыновья.

— А что, — рассуждала Людмила. — До сих пор он жил для вас, надо же пожить и для себя. Точно, молодайку себе присмотрел сегодня.

— Ты, Люсь, у меня просто провидец, — улыбнулся Тимофей. — Как сказал бы небезызвестный нам Анисим Марковских: «Извязал бы тебя на ожерелья да носил бы по воскресеньям». Зачем нам молодайка?! Людка, зарежу суконным ножиком, застрелю из деревянного ружья!

— После того как помоешь всю посуду… И тебе, Артем, заданье: наварить картошки. Утром чикаться будет недосуг. Никола, быстро за молоком и творогом!

Косили в Моховом колке. То ли отцу кто назначил эту неудобицу, то ли сам он выбрал, сыновья не знали да и не расспрашивали. В последние годы колхоз перешел на сеяные травы, а колки, дававшие в былые годы все сто процентов сена для колхозного скота, как-то забылись, хоть в дождливые годы и вырастала в них трава на удивленье.

В Моховом хоть и была одна еланка в половину гектара, но на покос сюда редко кто отваживался. Больно далеко от жилья. Дорога петляет по наклону увала, повезешь сено, непременно воз опрокинется. Трава осочная, конский щавель, шумиха. В трех-четырех местах растет листовник с горошком да крупный, будто сеяный, клевер, но кулижки небольшие. По пласту-навильнику надо собирать. Неудобица, одним словом. А потому мало кто и претендовал на Моховой колок.

Всех жгуче мучило лишь любопытство: зачем сено? За вчерашним вечерним чаем Никола высказал догадку: не задумал ли отец подмогнуть соседу, Анисиму Марковских. Тот держал коз, и листовник с еланки Мохового был для него дороже дорогого. Но догадку Николы начисто отмел заглянувший вечером, сам Анисим Марковских. Ни о чем он Кузьму не просил. Да и вообще, коз не собирается пускать в зиму. Это Кузьме Захарычу доподлинно известно.

Решению Шишигина накосить сена главный пожарный тоже подивился, но решительно поддержал: «Без капусты щи не густы».

Перед самым выездом из дому произошел конфуз. Поскольку Моховое отстояло от деревни далеконько, а поклажи набралось много, то решил Шишигин у бригадира попросить подводу. Бригадир разрешил взять единственную оставшуюся на конном дворе Серуху.

Запрягать Серуху послали младшака — Николу. А тот и запрячь не сумел. Пришлось просить подгодившуюся в это время на конном дворе продавщицу. Собственно, и конный двор-то как таковой был порушен. Оставался лишь сарайчик со стойлом да высоченный журавль колодца. На месте конника выстроили колхозную столовую. Поутру в нее съезжались, сходились колхозники, приехавшие студенты, шабашники. Вот и пришлось Николе краснеть под доброй сотней глаз. Не станешь всем объяснять, что рос, когда все работы в колхозе выполнялись машинами. Артем с Тимофеем — другое дело. Те выросли при полном конном дворе. Особенно Тимофей. Не на одно лето за ним закрепляли отдельную конную пару: два Серка. Пожелтевшая фотография Тимофея с Серками в отцовской горнице на самом видном месте.