— А вы, Анисим Васильич, оказывается, еще и талант! — сказал Тимофей.
— Кто-кто?
— Талантливый человек. В районную газету бы посылали стишки.
— Посылал.
— Не печатают?
— В прозу переводят. А талант не я. Отец ваш — вот кто талант!
— Неужели? — удивленно спросил Тимофей. — Папа, ты тоже стихи составляешь?
— Куда там! — махнул рукой Шишигин. — Загибает Анисим.
— Ничего не загибаю, — с самого порога ответил Анисим Васильевич. — По делу говорю: не в строчках да песенных загогулинах талант вашего отца, а в другом… Пойду, однако, брезент принесу, тучка вертается. Прольет вас насквозь без брезента-то.
Как в воду смотрел Анисим Марковских — вернулась туча. Дождь шел всю ночь, и к утру, как говорят в здешних местах, все водой взялось. По глянцу раскисшей дороги, скользя словно по льду, прошло на выпас стадо. Пастух за стадом шагал понуро, наглухо запечатанный в серый дождевик.
Впервые не пробрался из «центра» автобус, подвозивший малышню в садик, а школьников в школу. Это было удивительным, потому что и в зимние метели, и в весеннюю распутицу автобус ходил четко — по нему даже можно было проверять часы.
Утром Шишигин поднялся рано. Подмешал квашню. Закутав ее в старенькое байковое одеяло, поставил на печь, в теплое место, чтобы тесто вытронулось. А когда тесто подошло, развел стряпню. Накрутил витушек, накатал «облитых» шанег, опустил в кипящее масло «хворост». Тимофей уважал витушки, Артем — «облитые» сметаной шаньги, а сладкоежка Никола — «хворост». Тимофей шутливо корил Люсю: «Смотри-ка, пока мы спали да потягивались, папаня мои любимые витушки состряпал». Артем удивлялся, зачем столько времени убивать на стряпню? В городской булочной сдобой прилавки завалены. «Облитых шанег в булочных нету», — сказал ему отец, и Артем согласился. Шаньги ему понравились. Артем откровенно радовался, так надоела городская стряпня. А тут настоящие шаньги!
— Не ожидал, батя. Можно, я все съем? — совсем как в далекий детский год попросил Артем. — Тимка с Николой шаньги не любят.
— Можно.
— А мне — «хворост»? — спросил Никола, пристраиваясь к столу.
— Тебе нельзя.
— Почему?
— Артем — холостяк. А ты — человек семейный. Увезешь семье. «Хворост» долго не черствеет.
— Антошке — рано. Кися не притронется. Масло сливочное тут. А она худеет по «теории яблока».
— Как это? — спросил отец.
— Сегодня целое яблоко съедает за день. Завтра — половину, послезавтра — треть, через неделю на…
— На кладбище?
— Что ты, папа, на весы.
— И выходит?
— Еще как.
— В пожарке у Марковских тоже был один. Спать отвыкал. Сегодня спит — три часа, завтра — два, послезавтра — час.
— Ну, и как? Отвык.
— Щас в больнице. Врачи добудиться не могут. А вон и Анисим, легок на помине. Подворачивай, сосед, к пирогам.
— Некогда, служба. Вот молодым к пирогам заместо компота история из пожарной жизни. Пришел один устраиваться в пожарку, начальник ему проверку — сколько проспит. На какую, то бишь, должность его зачислить. Спит сутки, хорошо, радуется начальник, на ефрейтора потянет. Спит вторые сутки — хорошо, ликует начальник, как истинный сержант! Спит третьи сутки — выгоню, кричит начальник, под меня работаешь! — Исчез Анисим Марковских так же быстро и незаметно, как и появился.
Накормив семью и наскоро управившись с хозяйством, Шишигин начал собираться.
— Ты куда, папаня? — спросил его Тимофей.
— В «центр».
— По такой дороге?
— По такой.
— А зачем?
— Дожжина вон какая прошла… А деревянного моста нет.
— Ну и что? Есть бетонный, крепь крепью.
— Бетонный — для машин. А народ такой крюк делать не станет. Школяры, тилингенция в конторы разные… Напрямик привыкли.
— Что же для них пешеходную времянку не соорудили?
— Лавы связали, да низко. Никто не ждал такой воды. Наверняка щас через перила прет.
— И чем же ты поможешь?
— Лодку спущу. Перевозить стану. Школяров, тилигенцию… Крюку давать им поутру каково?
— Так сразу бы и сказал.
— К чему?
— Мы поможем.
— Ну-у, будете вы маяться! Вы отдыхать приехали.
— Боги не засчитывают в счет жизни время, проведенное на рыбалке. Так ассирийцы говорили.
— То рыбалка, а то перевоз.
— Какая разница — все равно у воды. Никола, слышал разговор?
— В общем-то, да…
— Как в армии учили отвечать?
— Так точно!
— Одна нога здесь, другая — там! — по праву старшака приказал Тимофей.
— Есть.
Никола попробовал было выехать на своем мопеде, но в трех метрах от дома мопед заглох. Пришлось от этой затеи отказаться.
— Засекайте время, — сказал Никола, снимая резиновые сапоги. — Ровно через полчаса спущу весла на воду.
— А сапоги почему снял? — поинтересовался Тимофей.
— Бежать легче. Да и ни к чему каблуки сбивать. Я — человек практичный. А вообще хочется босиком пробежаться по лужам.
— Огородную калитку зачем открыл?
— Тут на семь метров путь короче.
В полдень, когда резкий ветер разогнал хмарь и небо, посветлев, приподнялось над землей, Тимофей начал мыть машину. Мыл он основательно, любовно, как моют молодые родители свое первое долгожданное дитя. Сначала — речной водой, потом водой из колодца, затем дождевой водой с шампунем, наконец, насухо протерев огненно горящий кузов мягкой фланелью, нанес «автоблеск». Глазам было больно смотреть на этот рубиново горящий костер. Но и на этом Тимофей не успокоился. Достал из багажной сумки какие-то кисточки-щеточки и, словно археолог, обнаруживший многовековой давности клад, приступил к тщательной обработке подфарников, бамперов. Люся терпеливо держала в руках банки. Анисим Марковских, долго наблюдавший за работой, подошел к Люсе и сказал негромко, чтобы не слышал Тимофей:
— Дите бы ты, Людмила, ему новое родила! Ишь как убивается, сердешный! — Анисим Марковских впервые за жаркое, сухое лето взял отгул, дома не усидел, пришел к Шишигину, все ж тут народ, веселее.
— Что вы, Анисим Васильич, какое дите? Вот оно, все его «дите»… с усами, — она потрогала контактные «усы». — Ноль седьмая! Любовь…
— Ну и ты тогда заведи себе… ноль восьмого… с бакенбардами.
— Вы чему учите мою верную спутницу жизни? — шутливо спросил Тимофей.
— Дело советую: тебе — «усы», ей — бакенбарды.
— Я не ревнив.
— Оно и видно. Я бы за это время цельный автопарк помыл. Слушай, а ты ей зубы не будешь чистить? А то я щетку принесу. От выездного жеребца осталась.
Тимофей невозмутимо продолжал свое дело. Временами он отходил от машины, кисло морщился, будто был недоволен тем, что нет больше ни одной царапинки-щербинки, которую бы нужно было обработать, закрывал глаза, отыскивая в потаенном уголке памяти только ему, хозяину, ведомый недостаток, и снова принимался за дело.
К Тимофею подошел отец. Несмело, виновато подошел, как будто наперед знал ответ сына на его просьбу.
— Тимоша, картошки я тут купил у свояка в Верхоглазовке… Моя-то кончается. Может, привезем?
Тимофей удивленно посмотрел на отца.
— Дорожка туда, в Верхоглазовку-то, хорошая. Свояк у автостанции самой живет. Под крыльцо асфальт…
— Что ты, папа, разве на такой красавице возят картошку? Попроси кого-нибудь из селян. Вон сколько грузовых в деревне!
— Попросить-то можно, да неудобно из-за одного мешка людей беспокоить.
— Заплатишь за полный груз. Сколько? Пятерку? Десятку?
— Не в этом дело, Тимоша. Есть у меня деньги.
— А в чем?
Шишигин, не ответив, неловко повернулся и пошел в дом. Под ситцевой выцветшей рубахой его четко означились стоявшие как-то почти перпендикулярно друг другу лопатки.
— Хам ты, Тима, порядочный хам, — сказала Люся. — Походя отца обидел…
— Что за обида? — отмывая бензином рубиновые пятна с ладоней, спросил Тимофей. — Я так вымыл машину — картинка!
— Он же сказал — асфальт под самое крыльцо.
— «Жидкий»… «Жидкий» асфальт здесь.
Тимофей расхохотался. От этого смеха вздрогнул стоявший неподалеку и слышавший весь разговор Анисим Марковских.
— Хорошие у тебя руки, — тихо проговорил Анисим Васильевич. — Работные руки. А я вот раньше человека по рукам определял — плох или хорош. Мировые у тебя руки, Тимофей, но я бы не пошел с тобой в разведку, — неожиданно закончил пожарник. — Даже легкий пожаришко тушить бы не направился.
— Это почему же, Анисим Васильич? — удивленно спросил Тимофей, рассматривая свои крупные узловатые пальцы. Пальцы розовато светились. Казалось, еще чуток увеличь солнце свою силу, и будут видны даже косточки. Сильными и красивыми были руки Тимофея.
— А вот не пошел бы, и все.
— Но почему, Анисим Васильич?
— Не пошел бы, и точка! — резко ответил Анисим Марковских.
— Не живете вы тут, а играете. Батя без крыши дом держит, вы телеграммы придумываете…
Ужин заканчивался, когда в сенях послышались шаги и легкое покашливание. Потом раздался глухой стук, будто кто-то с плеча снял тяжелую ношу.
Все посмотрели на дверь. Но она не открывалась. Лишь покашливание выдавало стоявшего за ней человека.
— Анисим, заходи! — громко сказал Шишигин.
Анисим Марковских вошел, тихо поприветствовал сидящих за столом:
— Хлеб да соль.
— Садитесь с нами, — сказала Люся, доставая из буфета чистую тарелку.
— Благодарю. Я в Верхоглазовке поужинал.
— Ты был в Верхоглазовке? — удивленно спросил Шишигин.
— Ага. На своем торпедном катере типа «Запорожец». Картошки тебе привез. Тебе мешок и себе два ведра.
— Ну, спасибо, сосед… Отужинай с нами.
— А поужинал я в столовке тамошней. Разве только чаю, Люся…
Улучив момент, Анисим Марковских нагнулся к Шишигину и что-то прошептал на ухо. Шишигина будто током ударило. Он отпрянул от Анисима, побледнел. Потом, справившись с волнением, негромко проговорил:
— У меня от семьи секретов нет. Давай, Анисим…
Марковских обвел взглядом всех сидящих за столом.
Глазами еще раз спросил соседа: «А может, не к месту мое сообщение?» Шишигин, поняв его немой вопрос, стукнул кулаком по столу:
— Говори!
— Понимаете, — неловко начал Анисим Васильевич. — Возвращаюсь я из Верхоглазовки мимо моста деревянного… Точнее, мимо того места, где он стоял… Слушай, Кузьма, может, это по молодости он, а? Не стоит афишировать…