Е г о р у ш к и н. Туда ему и дорога. Что это вы так окно измазали?

А н а с т а с и я. Тебе не угодишь. Не дергайся.

Е г о р у ш к и н. Уходи. Сию минуту уходи.

А н а с т а с и я. Болят ноги?

Е г о р у ш к и н. Нет, не болят.

А н а с т а с и я. А привезли без чувств. Калека, куда тебе летать!

Е г о р у ш к и н. Как я тебя ненавижу! Как ты мне надоела! Старая баба. Надела шелковое платье, лаковые туфли и думаешь, хорошо? Почему ты себе маникюр не сделала?

А н а с т а с и я (виновато). Я не успела. Тревога была. Все парикмахерские закрыты. Ты теперь не умрешь, Егорушка?

Е г о р у ш к и н. Не знаю. Не могу обещать.

А н а с т а с и я. Ты много крови потерял.

Е г о р у ш к и н. Теперь долго летать не смогу. Пять дней. А потом снова полечу. Снова меня собьют. Что ты понимаешь в этом? Ну, уезжай, я неудобный муж. Найди себе доктора, писателя, ученого. На тебе еще можно жениться. Ты красивая, у тебя волосы черные, блестят. Зачем тебе дожидаться? Что ты видела со мной? Переезды, волнения, командирский паек… За десять лет мы только один раз были с тобой в театре, и то меня вызвали после первого акта. Доживу ли я до конца этой войны? Не знаю. Не могу обещать, хотелось бы, да не знаю… Я буду летать без ног, а если руки отстрелят — без рук. Я всю жизнь буду летать, и смерть моя наверху будет. Уходи от меня. Ну, что ты мне ноги целуешь, глупая… Никто меня на земле не удержит, я летчик, я сокол… Извини меня, но я сокол, это факт. Ничего не поделаешь. Я очень тебя люблю. И мне худо без тебя. Ну, лауреатки там, скажем, балерины — это хорошо… Но я очень тебя люблю… Руки твои люблю, волосы твои люблю, шум твой, суматоху… а ты уходи от меня. Уходи, пока не поздно. Я машину больше люблю, я бой люблю… Не знаешь ты этого, не была в воздухе. Не держала штурвал. Ты знаешь, я ведь пою, да-да, честное слово, пою в небе. Фальшиво, наверно, но громко, сам себя не слышу, а пою. На земле молчу, а в воздухе пою. А в бою ругаюсь — скверно, матерно… кричу: «Смерть фашистским оккупантам!» Никто меня не слышит, а я кричу. Сам себя не слышу, а кричу. О тебе тогда не думаю. Совсем. А когда в госпитале был, всю ночь не спал — боялся… проиграют они без меня войну! Очень беспокоился. Ну что ты приуныла, старуха? Думаешь, угомониться пора? Нет, не выйдет, не смогу… Тебе, я знаю, слава нужна, поклонение… А мне начхать на это с тысячи двести метров. Не нужно это. Мне хорошо, только когда мне плохо. Такое уж дело…

А н а с т а с и я (тихо). Я хотела бы, чтоб ты поскорей уж стариком стал.

Е г о р у ш к и н. Да не буду я стариком. Не успею. В том-то и дело. Я уж много раз помирал… и все молодым… Ну, пойди ко мне. Извелась ты со мной… Нелегкая твоя доля, моя легче. Оставайся уж со мной, доживем как-нибудь. Тебе ведь тоже без меня худо, а? Не по тебе легкая жизнь, а, старуха?

А н а с т а с и я (прижимаясь к нему, тихо). Ой, не по мне, Егорушка…

Пауза. Стук в дверь. Входит  п о л к о в н и к. Егорушкин поднимается на кровати, хочет встать.

П о л к о в н и к (грозно). Лежать! (Подходит к нему.) Ты что же это меня в глупое положение перед немцами ставишь? (Смущенно.) Они, оказывается, из Киркенеса летают и…

Е г о р у ш к и н. Тут письмо на подушке было. Вам адресовано.

П о л к о в н и к (берет письмо). Что это? (Читает.) «Простите, что оставляю это письмо здесь, уверен, вы его получите. Копию отправил вам в полк. Вы просили осмотреть место катастрофы Егорушкина. Мы это выполнили, вследствие чего задержались немного. Должны были прийти раньше. После рейда по тылам немцев мы тщательно обследовали указанный вами район. Никаких следов катастрофы не обнаружили. Разрыв снег, нашли финский нож, а затем трупы немцев и собаки на глубине двух метров под снегом. Самолеты упали горящими на лед озера. И, очевидно, растопив лед, затонули. На карте это озеро не обозначено, — очевидно, недавно образовалось. Передайте привет Егорушкину. С вами увижусь не скоро. Сегодня мы снова уходим. Командир отряда «Партизан Заполярья» Валентин Сергеев».

Е г о р у ш к и н. Давайте закурим, полковник?

П о л к о в н и к. Ты что же, извести меня решил? Почему не сказал?

Е г о р у ш к и н. Разве? А мне помнится, сказал.

П о л к о в н и к. Почему не настаивал?

Е г о р у ш к и н. А мне помнится… Ладно, полковник, я трудный человек, это все знают. Да и было это или нет, не так уж значительно… а, полковник?

А н а с т а с и я. Где же Сашенька?

П о л к о в н и к. У меня на квартире. Комнату вам готовит. Придется съезжать отсюда. Сейчас этот дом валить будут… сегодня ночью совсем треснул — в десяти метрах бомба упала. Машина ждет. Вещи потом.

А н а с т а с и я (смотрит на конверт). Тут еще что-то. (Вынимает из конверта плоский предмет, завернутый в газету.) Что это? (Разворачивает.) Нож! Твой финский нож, Егорушка.

Е г о р у ш к и н Можно его, полковник, вам подарить?

П о л к о в н и к (подумав). Можно!

Егорушкин встает и, поддерживаемый Анастасией и полковником, надевает шинель. Анастасия накидывает на плечи пальто, берет со стола бутылку рома.

Е г о р у ш к и н (смотрит на комнату). Не вернусь я сюда больше… Жалко. (Отстраняя поддерживающих его Анастасию и полковника, идет к двери.) Пустите, я сам.

Е г о р у ш к и н, А н а с т а с и я  и  п о л к о в н и к  уходят. Громко хлопает дверь. От сильного сотрясения с потолка падает большой кусок штукатурки, за ним еще один, еще больше… Обваливается треснувший угол комнаты и увлекает за собой окно вместе с нарисованным на нем видом. За разрушенной стеной видны небо, разбомбленный дом, клочья рассеивающегося тумана. На куче битого щебня стоят  С а ш е н ь к а  и  В а л я  С е р г е е в.

С а ш е н ь к а. Осторожно! Не ушибся?

С е р г е е в. Я далеко стоял.

С а ш е н ь к а. Теперь у нас еще одна дверь прибавилась. Поможешь мне собрать вещи?

С е р г е е в. Да. Туман прошел. Мы еще до ночи пробудем здесь.

С а ш е н ь к а. А потом?

С е р г е е в. А потом пойдем. Мы ведь только ночью или в тумане переходим линию фронта.

С а ш е н ь к а. Почему ты мне не сказал тогда?

С е р г е е в. Не хотел волновать, очевидно. Он уже стучит?

С а ш е н ь к а. Кто это?

С е р г е е в. Кулаками стучит?

С а ш е н ь к а (улыбаясь). Нет еще. Где он будет жить?

С е р г е е в. Он будет жить в другом городе. Над ним будет совсем ясное небо. Развалины уберут. Найдут ли под ними расщепленный пропеллер, фанеру, суповую миску… Будет ли он знать, как мы стояли с тобой на развалинах и говорили о том, что он будет жить в другом городе?

З а н а в е с.

1943