ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
В три часа дня здесь уже темнеет. Синие сумерки. Падает снег и осыпает разбомбленные дома. Они стоят без крыш, у них не хватает стен и полов. В доме, что напротив, видны комнаты без потолков, но с обоями и картинами на стенах. Как сакля в горном ауле, висит маленькая комнатка с бачком, унитазом и ручкой на цепи. Застрял между этажами и как бы застыл в полете черный рояль, у подножия дома высокая куча хлама, кусков стен, кирпичей, досок, бочек, дверных колод. Все это видно из окна комнаты, в которой и произошли события, описанные в пьесе.
Комната в разбомбленном доме. Две двери. Одна маленькая дверь направо, закрытая лопатой, ведет в разрушенную часть дома. Другая, большая дверь слева выходит в сени и на улицу. Железная печка с трубой, уходящей прямо в стену. Стена без штукатурки с оголенной дранкой, с креплением, как в шахте. Треснувший, готовый рухнуть потолок и угол комнаты, сжатый деревянными брусьями. На стене, над широкой двуспальной кроватью, французский ковер с танцующими поселянами, освещенными заходящим солнцем. На ковре пропеллер, расщепленный и пробитый в нескольких местах пулями. Диван. Пузатый комод. Гитара на стене. Ширма с павлинами. Железный рукомойник. Мягкое кресло у печки. Стол, накрытый шалью, медвежья шкура на полу. Шелковые занавеси на окне. Стекла разбиты, рама перекосилась. Потрескивают дрова в печке. Ветер раздувает занавеси на окне. На подоконнике в полушубке стоит С а ш е н ь к а. Ей восемнадцать лет. Она красива, высока, немного юношески нелепа. В руках у нее топор, во рту гвозди. Она забивает досками окно. Забивает плохо, неумело. Ей подает доски В а л я С е р г е е в, двадцатишестилетний мужчина в сапогах, очень высокого роста, с большими руками и застенчивой улыбкой.
С е р г е е в. Сейчас ты загремишь вниз.
С а ш е н ь к а (боясь разжать губы и уронить или проглотить гвозди, мычит и машет головой. Затем изо всех сил ударяет себе по пальцам обратной стороной топора, тихо вскрикивает, роняет изо рта гвозди, топор падает ей на ногу, она громко вскрикивает и, причитая и прыгая на одной ноге, напускается на Валю). Ты что же, злодей, смотришь! Равнодушный!.. Убийство, караул!.. (Плачет.) Не смей смеяться.
С е р г е е в. Смеются от неожиданной радости. А тут никакой неожиданности и никакой радости. Знал, что этим кончится.
С а ш е н ь к а. Пророк!
С е р г е е в. Да. Я пророк. (Залезает на подоконник, становится рядом с Сашенькой, берет топор, доски и гвозди.) Давай-ка! (Прибивает.)
С а ш е н ь к а. Сейчас потолок рухнет.
Сергеев прибивает.
Или отвалится стена.
Сергеев прибивает.
И мы будем жить под открытым небом.
Сергеев напевает.
Я не понимаю таких людей. Мы живем в единственной, чудом уцелевшей во всем доме комнате, кругом неизвестно что… А он поет и ломает квартиру. От таких ударов, а вернее всего, от такого пения сейчас все рухнет.
Сергеев поет и прибивает доски.
С твоей бы силой на фронт, танки из грязи вытаскивать…
Сергеев мотает головой.
Что, не пойдешь на фронт? Ты герой тыла?
С е р г е е в (прибивая последнюю доску и вынимая изо рта последний гвоздь). Да, я герой тыла. (Заключительный удар, от которого трясется комната.) Эх!
В комнате стало сразу темно.
Теперь до конца войны здесь не будет дневного света. Двадцатое ноября тысяча девятьсот сорок один. Мурманск. До востребования. (Зажигает карманный фонарик, соскакивает на пол.) Где у вас тут световая точка?
С а ш е н ь к а. На столе.
Сергеев включает настольную лампу.
Теперь здесь будет всегда вечер.
С е р г е е в. А сверх досок мы прибьем фанеру. (Берет в углу лист фанеры.)
С а ш е н ь к а. Теперь утром мы не увидим больше неба, облаков, флага на межрейсовой гостинице.
С е р г е е в. Я нарисую все на фанере, хочешь? (Прибивает фанеру.) Улица, прекрасная улица, и стройные дома, и палисадники перед ними, и каштаны, и клумба… Высокая арка, за которой лепной фонтан, широкие подъезды, дети играют и голубое с белыми облачками небо…. И всегда в этой комнате будет лето и весело. Хочешь?
С а ш е н ь к а. Ты художник?
С е р г е е в. Да, я художник. Я прекрасный художник. Надо написать книгу о том, каким мог бы стать художником человек, у которого не было времени. Великая книга!
С а ш е н ь к а. Ты писатель?
С е р г е е в. Да, я писатель. У меня недюжинный талант. Между прочим, у вас дымит печка. Неправильно выведена труба.
С а ш е н ь к а. Ты печник?
С е р г е е в (смеется). Да, я печник.
С а ш е н ь к а. А что ты делаешь на заводе?
С е р г е е в. Я инженер.
С а ш е н ь к а. Если я через пять минут услышу, что ты югославский король Петр Второй, я ни капли не удивлюсь. Как называется твой завод?
С е р г е е в. Энский.
С а ш е н ь к а. А как тебе туда звонить?
С е р г е е в. Там нет телефонов. Я сам приду к тебе.
С а ш е н ь к а. И опять пропадешь на месяц?
С е р г е е в. Нет, приду раньше. И тогда разрисую фанеру.
С а ш е н ь к а. Сними меня с окна.
С е р г е е в (берет ее на руки, она прижимается к чему). А куда поставить?
С а ш е н ь к а. На комод.
С е р г е е в (опускает ее на пол). Я приду дней через пятнадцать. Или двадцать. Но если я не приду через двадцать пять дней, я приду через тридцать. Так и знай. Не ходи, не разыскивай меня, ни у кого не спрашивай, дожидайся, и все.
С а ш е н ь к а. Я не верю, чтоб у человека была такая работа. И что он мог бы так редко приходить. Я забыла на окне топор.
С е р г е е в (подает ей). Вот!
С а ш е н ь к а. Я думала, ты опять возьмешь меня на руки и отнесешь к топору… Ты не должен уходить. Подожди папу.
С е р г е е в. Я очень хочу с ним познакомиться. Но уже поздно. У тебя есть его карточка?
С а ш е н ь к а. Нет, он не любит фотографироваться. Ты заметил, что сегодня в газете нет его фотографии? Из редакции двадцать раз приходили, но у нас нет.
С е р г е е в. Какой он, Егорушкин? Прославленный летчик-истребитель…
С а ш е н ь к а. Высокий. Как ты. Может быть, еще выше. Блондин. Широкий, плечистый.
С е р г е е в. Как я?
С а ш е н ь к а. Куда тебе! Когда он смеется или рассказывает что-нибудь смешное, все умирают от смеха. Он знает миллион разных историй.
С е р г е е в. Одной истории он все-таки не знает.
С а ш е н ь к а. Он убьет тебя, если узнает. Он очень смелый…
С е р г е е в. Я тоже смелый.
С а ш е н ь к а. Ты читал сегодня газету?
С е р г е е в. Да.
С а ш е н ь к а. И смеешь себя с ним сравнивать! Он самый храбрый человек в Советском Союзе. Тебе понравилась статья? Еще бы! Как я хочу, чтоб и о тебе когда-нибудь так написали! Сокол! Наша гордость! Даже не верится, что такую красивую статью написал Ведеркин. Думала, что это ни на что не способный человек.
С е р г е е в. Ведеркин — прекрасный летчик.
С а ш е н ь к а. Ну да, ведь это он познакомил меня с тобой. Про тебя он тоже сказал, что ты восходящее светило.
С е р г е е в. Я действительно восходящее светило.
С а ш е н ь к а. И ты и Паша Ведеркин — вы карлики перед отцом.
С е р г е е в. Он ведь не родной тебе?
С а ш е н ь к а. Нет, он женился на маме, когда мне было уже восемь лет. Он гораздо моложе мамы. Но я гораздо больше его люблю, чем маму. Только три месяца он здесь, это был его первый боевой вылет, и вот…
С е р г е е в. Передай, пожалуйста, это письмо Паше Ведеркину. А сама не читай.
С а ш е н ь к а. Не смей читать его писем, не смей о нем ни с кем разговаривать, не смей ему звонить. Окружен тайной с головы до ног. Может быть, ты действительно югославский король?
С е р г е е в. Да, я таинственный незнакомец. (Открывает чемодан.)
С а ш е н ь к а. Что у тебя там?
С е р г е е в. Консервы.
С а ш е н ь к а. Неправда, это радиопередатчик. Очевидно, немецкий, трофейный.
С е р г е е в. Да, трофейный. Дали на заводе. Просили дома починить.
С а ш е н ь к а. У тебя ведь нет дома, ты живешь на заводе.
С е р г е е в. Да, на заводе. Забыл. (Быстро.) Никому не говори, что у меня видела.
С а ш е н ь к а. Зачем ты раскрыл его?
С е р г е е в. Хотел подарить тебе кое-что. На память. (Вынимает из чемодана бумагу, свернутую в трубку, дает Сашеньке. Чемодан тщательно закрывает.) Возьми мой портрет. Вернее, автопортрет. Только никому не показывай.
С а ш е н ь к а. Похоже. Кто рисовал?
С е р г е е в (смеется). Автопортрет! Я сам и рисовал. С зеркала.
С а ш е н ь к а. Спасибо. (Прячет письмо и портрет под подушку.)
С е р г е е в. Сейчас выкурю папиросу и пойду.
Сашенька вынимает из кармана зажигалку, дает ему прикурить.
Откуда у тебя такая штука?
С а ш е н ь к а. Один человек подарил.
С е р г е е в. Какой человек?
С а ш е н ь к а. Знакомый. Он очень любит меня. Он готов сотни километров пройти пешком, чтоб только увидеть меня. Он каждый день звонит мне по телефону. Говорит, что ни к кому и никогда не чувствовал то, что чувствует ко мне. У него столько нежных слов, он бы хотел никогда в жизни не расставаться со мной. Как он бледнеет при виде меня! Даже неудобно. Солидный, умный человек и говорит, что во мне счастье его жизни.
С е р г е е в. Ну, я пойду.
С а ш е н ь к а. Ты еще не докурил. Ну, хочешь, возьми себе на память эту зажигалку?
С е р г е е в. Нет, не нужно. Еще потеряю.
С а ш е н ь к а. Беги скорее по своим темным делам!
С е р г е е в (берет ее за плечи). Слушай, каланча. Я завтра не приду к тебе. Я долго не приду.
С а ш е н ь к а. А потом?
С е р г е е в. Потом приду. Будем гулять по разрушенным улицам, мимо обгоревших домов. Может быть, мне придут в голову какие-нибудь слова и я скажу тебе, что никогда не хотел бы с тобой расставаться или еще что-нибудь похожее. А сейчас нету у меня таких слов. Ну, прощай, длинная.
Сашенька целует его долго-долго. Он идет к двери, потом возвращается, словно хочет сказать что-то, потом снова идет и у двери говорит, но, видно, совсем не то, что хотел сказать.
Письмо передай Ведеркину. Портрет мой спрячь. Обо мне ни с кем не говори. Зажигалку отдай обратно. (Взяв чемодан, быстро уходит.)
Хлопает дверь. Сашенька опасливо смотрит на потолок. Затем бежит к окну еще раз взглянуть на Сергеева, но в окне фанера. Сашенька вынимает зажигалку, чиркает, затем гасит, кладет на окно. Подбрасывает дрова в печку. И низким грудным голосом напевает: «Мой голос для тебя и ласковый и томной…» Входит А н а с т а с и я П л а т о н о в н а, мать Сашеньки. Это широкобедрая, красивая, шумная женщина в сапогах, в шерстяном белом платке. Ей тридцать восемь лет. Похожа больше на сестру, чем на мать Сашеньки. В руках портфель, в нем бутылки, свертки.