— Мне хочется дать вам дружеский совет, — остановился он и, когда я с ним поравнялся, взял меня за ремень винтовки. — Попробуйте поменьше заниматься собой, своим поведением, переживаниями и так далее. А то вы по неопытности попали в несколько неловкое положение и битый час себя казните. Самолюбие — это, знаете ли, вроде нарыва: чем больше напухает, тем больше дергает. Вы меня поняли?

Конечно, я понял и был бесконечно ему благодарен — он, значит, заметил мое падение, но не показал виду. Мы пошли дальше рядом. Выйдя на шоссе метрах в трехстах от «пежо», Лукач снова обратился ко мне:

— У меня есть для вас задание. Возьмите из охраны человека два, или сколько сочтете нужным, и подъезжайте сюда — грузовичок я вам найду. Подымитесь вон по той тропке. Наверху найдете площадку. Эта местность называется Кампо-дель-Поло, есть такая игра вроде крокета, но на лошадях. В глубине там будет большой дом, но туда вы не ходите. В нем стоит штаб Дуррути, но сейчас они раздражены своим поражением, и вообще среди них попадается такая вольница, — лучше держаться подальше. А вот еще повыше, в сторонке, вы увидите беленький домик с черепичной крышей. Займите его. Выставьте сразу часового и никого, кроме своих, не впускайте. Это будет наш командный пункт. Мы переселимся туда еще до вечера.

В машине Лукач заговорил о Дуррути, о том, как тяжело командир анархистов переносит неудачу колонны.

— Они все, да и он тоже, думали: стоит им появиться под Мадридом, как фашисты побегут, а вместо того — сами ходу дали. Без дисциплины толку не будет. Дуррути, видно, уже раньше это понял, раз провозгласил лозунг: «Откажемся от всего, кроме победы». Тут прямая готовность ради цели отказаться от анархистской догмы, неплохо бы и нам всем под его призывом подписаться. Боюсь, однако, что в большинстве анархисты не последуют за своим вождем. Недаром поговаривают, что их ареопаг в Барселоне недоволен Дуррути. Ни один пророк не признан в своем отечестве. А Дуррути значительная фигура: голова на плечах есть, энергичный, смелый, готовый на самопожертвование. Но ужасно самолюбив и горяч, чуть что — на стену лезет. Не человек, а взрывчатка. Я у него минут двадцать вчера провел, понаблюдал. И представьте, мне показалось, что не так уж он уверен в себе…

— А как он по отношению к вам держался?

— По-дружески. Даже лапой по плечу хватил. И одновременно настороженно: не вздумай, мол, меня учить. Все же советника от наших товарищей он, заметьте, принял. К общему удивлению. Для него, понятно, особенного человека подобрали, горца, в масть, так сказать. Джигита, одним словом. Зовут его Ксанти. Вы, возможно, еще его увидите. Мне говорили, что когда Ксанти появился в колонне, с переводчицей, конечно… Очаровательная, должен сказать, девушка, аргентинка из Москвы… Короче, прибыл Ксанти с ней к товарищам анархистам. Дуррути на шею ему не бросился, но отнесся сравнительно вежливо, познакомил со своим окружением и ушел к себе. Смысл ясен: я веду себя лояльно, назначили тебя ко мне — ладно, прогонять не стану, но лично я в тебе не нуждаюсь. Сподвижники его тоже покрутились и разошлись. Остался Ксанти со своей Линой в одиночестве и видит, что во дворе группа анархистов собралась вокруг только что доставленных наших «максимов». Никто их, ясное дело, не знает. Ксанти туда, присел на корточки, стал показывать, объяснять, Лина честь по чести переводит. Провозился он до позднего вечера, а наутро — опять к пулеметам. Проснулся Дуррути, смотрит, а советский-то с его ребятами давно по петушкам. Он, однако, нашелся. Приближается к собравшимся, раздвигает их, обнимает Ксанти за плечи. «Видали, говорит, какого мне военного советника прислали? Дуррути плохого не дадут! Знакомьтесь поближе, это мой друг, русский анархист, ун анаркиста русо…»

В экспедицию к Кампо-дель-Поло я взял Юнина, Орела, Фернандо и Лягутта. Тарахтящий, как мотоциклетка, фургончик быстро доставил нас по продолжающему пустовать шоссе до показанной Лукачем тропинки. По ней мы гуськом взобрались на вытоптанную и порядком загаженную поляну. Слева, задами к нам, раскинулся окруженный службами обширный домина, похожий на загородный ресторан. Из него вырывались громогласные выкрики, словно там что-то не поделили. Впрочем, я уже убедился, что иногда испанцы объясняются между собой так напористо и шумно, будто вот-вот подерутся, а они, оказывается, беседуют о погоде.

Над верхней частью поляны, прямо напротив тропинки, белело между деревьями небольшое зданьице, типа охотничьего домика. Железные жалюзи на его окнах были опущены, дверь же не только распахнута, но даже сорвана с верхней петли. Войдя, мы наткнулись на полосатые матрасы, зачем-то вытащенные в переднюю, на них кто-то побросал снятые с вешалки драповые пальто с вывернутыми карманами, дождевик, сломанный зонтик, дамскую накидку, фетровую шляпу, растоптанную соломенную панаму и вязаное кашне. На полу кухни стояли стопки тарелок, кастрюли, валялись пустые винные бутылки и сброшенные с полок жестяные банки, из которых, как из рога изобилия, высыпались перемешавшиеся, что никакой Золушке не разобрать, коричневые зерна кофе, жемчужный рис, соль, лавровый лист, мускатные орехи и толченый красный перец. Юнин, сунувшийся первым делом в кухню, неистово расчихался.

Когда Орел растворил жалюзи, мы нашли в обеих комнатах, особенно в спальной, еще больший кавардак. Как можно было догадаться, причиной его был произведенный в домике обыск. В спальной запертые на ключ дверцы шкафа были вскрыты, по всей вероятности, тесаком, а ящики комода выдвинуты и перерыты. Повсюду было разбросано постельное белье, пиджаки, платья, брюки, туфли на высоких каблуках, сиреневые комбинации, галстуки, шелковые чулки вперемешку с семейными альбомами, раздавленными патефонными пластинками, флаконами духов и старыми письмами. Возле ножки никелированной двуспальной кровати с оголенной сеткой лежал рядом с пухлыми подушками без верхних наволочек раскрывшийся бумажник с торчащей из него пачкой кредиток, часть их при падении разлетелась вместе с визитными карточками. Лягутт собрал деньги, подняв бумажник, ткнул их к другим и положил на мрамор разверстой тумбочки с фаянсовым ночным горшком на нижней полке. Освободившись от бумажника, Лягутт вторично нагнулся и подобрал с запихнутого под кровать стеганого атласного одеяла золоченый, а может быть, и золотой браслет со вделанными часиками.

— Крепко, видать, пошарили буржуев! — вдохновился Юнин. — Чисто как у нас!

Я подумал, что нет, не совсем как у нас. Если обыск производили анархисты, то манерами они мало напоминали махновцев — да и одних ли махновцев? — достаточно взглянуть на этот, в сердцах шваркнутый об пол, но не выпотрошенный кожаный бумажник с монограммой или на дамские часики. Даже по крышке пианино, как ни странно, никто прикладом не хватил.

Столовая тоже выглядела вывернутой наизнанку: стенные часы и то были сняты и положены механизмом кверху, но и они и вынутая из буфета посуда, в том числе и хрустальные бокалы, остались каким-то чудом целы.

Чтобы до прибытия Лукача привести будущий командный пункт в порядок, пора было поторапливаться. Выставив Юнина за порог с приказанием охранять прислоненные к стене винтовки, не впускать посторонних, а заодно и навесить дверь, я предложил Орелу убрать в кухне, сам же с Лягуттом и Фернандо принялся за спальную.

Орел оказался куда способнее Золушки: меньше чем через два часа он закончил кухню, и я перевел его в столовую. К этому времени спальная была почти в надлежащем состоянии — белье разобрано и разложено по ящикам, костюмы и платья развешаны в шкафу, пыль на пианино и радиоприемнике вытерта, а бумажник и браслет спрятаны в ночной столик. Пока Фернандо дометал, мы с Лягуттом отправились за вынесенными проветриться матрасами. Выбив их ножнами тесаков, мы положили один на другой, взялись за концы, вошли в переднюю и повернули к спальной. Тут позади громко бухнуло. У меня промелькнула нелепая догадка, что это Юнин с размаху захлопнул за нами дверь, но в то же мгновенье в спальной послышался ужасающий треск и приглушенный вскрик Фернандо. Выронив матрасы, мы бросились к нему.

Комната, как дымом, была застлана облаками пыли. Покрытый ею, держа половую щетку на изготовку, стоял Фернандо, нижняя челюсть его отвалилась, отчего стала видна раздвоенная верхняя губа, а выпученные глаза были устремлены на пустую кровать, будто он видел там гремучую змею. Над кроватью зияла в потолке рваная дыра со свисавшими краями. Только что подметенный пол был устлан щебенкой. Я повернул голову, к кровати, и во рту у меня сразу пересохло.

На чуть покачивающихся еще пружинах лежал острием на нас и без стакана длинный мелкокалиберный снаряд, смахивавший на увеличенную во сто крат пулю. С секунды на секунду он должен был взорваться!…

Продолжая выставлять щетку перед собой, Фернандо начал медленно пятиться, а Лягутт, потянув меня за хлястик кожанки, одними губами прошелестел совет «не делать идиота». Его испуганный шепот нарушил оцепенение. Затопотав, как кони по настилу конюшни и так же шумно дыша, мы все трое рванулись к двери.

Снаружи вторично бухнуло, и сейчас же, совсем близко за стеной, так что в столовой посыпались оконные стекла, лопнула граната. Налетев в передней на Орела, я метнулся к выходу, но, по счастью, запнулся о матрасы и благодаря этому не выскочил вон раньше своих подчиненных. Невидимая, но, судя по звуку, очень близкая пушечка тем временем снова выстрелила, над нами взвизгнуло, и за домом разорвался еще один снаряд. Новый выстрел: визг, удар, и с крыши во всех направлениях загудела черепица, а внутри страшно ухнуло, однако мы уже расхватали винтовки и длинными скачками подобно кенгуру пересекали поляну, но на сей раз я более или менее сознательно был последним. Впереди и правее меня часто перебирал короткими ногами и, казалось, заложив уши, удирал Юнин, остальные уже достигали заветной тропинки, хотя зловредное орудие било именно с той стороны.