Я усомнился, можно ли считать Людвига Ренна писателем всемирного масштаба.

— А вы «Войну» прочли?

Мой отрицательный ответ Лукачу не понравился.

— Как же вы беретесь судить! А почему не читали? Не попадалась эта книга? Как-то странно вы о книгах говорите. Это хорошенькая девушка могла попасться вам на улице или не попасться, а книги по тротуарам не бегают, книгу надо потрудиться самому поискать. «Война», если хотите знать, выгодно отличается от многих, куда более известных антивоенных романов своей сдержанностью, своей, что ли, профессиональностью. Я подразумеваю не литературную профессиональность, хотя книга хорошо, без лишних восклицательных знаков написана, а — военную. Нет в ней этого, знаете, противного нытья мобилизованного интеллигентика: ах, вши! ах, я ноги промочил! ах, меня могут убить!..

Луиджи теперь знал дорогу, и обратно «пежо» несся еще быстрее: почти все время, пока шло неиспорченное шоссе, стрелка держалась, то чуть переходя, то возвращаясь на сто. Смотря на волосатые руки Луиджи, вцепившиеся в тоненький штурвал и непрерывно пошатывающие его вправо-влево, я мысленно изумлялся необыкновенной литературной осведомленности нашего командира бригады. Речь касалась, правда, специфической литературы, посвященной войне, и все же.

— Вы небось думаете: странный все-таки тип этот генерал Лукач, — будто читая мои мысли, продолжал он, и я бы смутился, если б сразу не сделалось понятным, что он имеет в виду другое. — Батальоны еще вчера подтянуты к передовой, а ему и горюшка мало — катается себе по тылам, так ведь?

Я был поражен тем, что батальоны уже подтянуты к передовой, и протестовал слабо.

— Если жить не одним сегодняшним днем, а хоть немного задуматься о завтрашнем, то нельзя, при учете здешних условий, не понимать, что боевые возможности нашей бригады целиком будут зависеть от наличия собственного транспорта. Подсчитать, сколько мы за одну неделю потеряли драгоценного времени, которое могло быть употреблено на подготовку или на необходимый отдых. И все из-за того, что шоферы автоколонн подчинялись не нам. То же, естественно, предстоит и впредь. Фронт вокруг Мадрида широкий, резервов пока нет, станут нас дергать то туда, то сюда, и всякая переброска будет производиться с опозданием, по частям, а следовательно, и вводить бригаду в действие придется тоже по частям, и скоро от нее останутся рожки да ножки. Нет, нет, я, еще когда нас от железной дороги доставляли в Чинчон, понял, что без собственного транспорта мы пропадем.

«Пежо», как лодка на волнах, занырял по знакомым ухабам.

— Кое-что нам штаб обороны выделил: по три грузовика на батальон, четыре под батарею, автобус, на котором вы ехали, три легковых, четыре санитарных. Это же капля в море. Знаете, сколько нам необходимо, чтоб посадить всю бригаду на колеса?

Он похлопал ладонью по боковому карману.

— Я подсчитал, и цифра получилась прямо-таки страшная. Исходя из расчета по двадцать трехтонок на батальон, всего нужно иметь как минимум семьдесят пять грузовиков, половину можно автобусами, и хотя бы пятнадцать легковушек. Конечно, никто ничего похожего не захочет, да и не сможет нам дать. Все, что мне удалось вымолить дополнительно: пять мотоциклов и десять требующих ремонта грузовиков. Где же взять остальные? Не знаете? А вы пораскиньте мозгами. Все равно не знаете? Не расстраивайтесь: никто не знает. А вот хитрый генерал Лукач знает.

Мы приближались к Фуэнкарралю.

— Если б вы помотались с мое по здешним дорогам, вы бы, я уверен, тоже обратили внимание, как много брошено вдоль них разбитых, а то и всего-навсего неисправных автомобилей. У меня еще с Альбасете душа болит. Ведь шоферов тут по необходимости как блины пекут. Научился на газ жать да баранку вертеть, вот тебе и шофер: садись, поезжай. Откажет у такого машина, он и знать не знает, что и почему, может, как мы с вами наблюдали, всего-навсего бензин кончился или масло на свечу попало, а наш спец уже преспокойно вылезает, ловит первую попавшуюся попутную и катит сообщить своему респонсаблю: «коче», мол, из строя вышло. Вышло так вышло, на тебе другое — благо конфискованных, особенно легковых, пока хватает. Смотришь, а он через два дня воды забудет налить, радиатор и распаяется. И опять спросу нет, никому не жалко, не своя же…

Я начинал догадываться, куда он клонит, и хотел сказать об этом, но, увлеченный изложением своей мысли, Лукач не позволил ему помешать.

— А покамест машина стоит в поле, мимо нее, мимо голубушки, едут себе и едут, и среди едущих попадаются хозяйственные дяди: один притормозит и снимет на всякий случай запасный скат с резиной, еще один покопается и свечу вынет, третий аккумуляторы заберет. За неделю так раскулачат — только скелет останется. Я уж не упоминаю об авариях: врежутся друг в друга на полном ходу, сами если не в морг, так в госпиталь, а машины словно под паровым молотом побывали… Вот вам пример, — перебил он себя.

Справа промелькнул перевернутый вверх дном легковой автомобиль, все четыре колеса были с него сняты.

— Насмотрелся я на такие, как эти, картины, и однажды меня как озарило: а что, если все брошенные водителями машины, пусть даже вдребезги разбитые, подбирать и свозить в одно место и хотя бы одну из трех склеивать? Стоит лишь толковых людей подобрать, и за месяц-другой вся бригада на свои колеса сядет, а тогда нам сам черт не брат. Посоветовался я с этим тельмановцем, ну, вы знаете, побеседовал с Тимаром и кликнул клич собирать под их знамена всех что ни на есть в бригаде автомехаников, а также слесарей и электриков, которые когда-либо в гараже работали. Машину с краном нам не торгуясь дали, кому, говорят, она до победы нужна. Еще одну Тимар у себя под боком, в Кольменаре, нашел, цемента раздобыл для пола и канав, и пошло. Помяните мое слово: к новому году, если все будет благополучно, бригаду станут называть по-новому: «Досе бригада, интернасиональ и мобиль». И мобиль, — повторил он с удовольствием. — Есть такое слово по-испански?

— По-французски есть, по-испански же не знаю.

— А нет, и не надо. Дело не в словах, а в том, что бригада будет на резиновом ходу. И первым толчком, если проанализировать, был спасенный нами не без риска маленький «опель», которым теперь пользуется Людвиг Ренн. Когда эта бонбоньерка отъездит свое, она заслуживает, чтобы там, перед церковью в Кольменар-Вьехо, ее на постаменте установили: смотрите, добрые люди, на эмбрион нашей моторизации.

— Дедушка русского флота?!

— Смейтесь, смейтесь, — не сдержал улыбки Лукач. — Все большое начинается с малого, например, мы с вами…

(Его предсказание сбылось в точности. Уже ко второй половине декабря, в результате напряженной — в две смены по двенадцать часов — работы приблизительно сорока энтузиастов, руководимых сначала Тимаром, впоследствии же, когда Тимара ранило, итальянцем Козуличем, бригада, при бесчисленных перебросках с участка на участок, обходилась без помощи централизованных автомобильных подразделений, все еще пребывавших в стадии затянувшегося формирования, а в конце года выехала через Гвадалахару на операцию в район Сигуэнсы «на своих колесах»,и вся одновременно. Но бедный Лукач! Взамен благодарного одобрения его дальновидности и деловитости, способствовавших восстановлению и вступлению в строй десятков легковых и пассажирских и до сотни грузовых автомашин, ему приходилось выслушивать от многих снисходительные шуточки насчет того, какой он, подобно всем кавалеристам, ловкач: на всем скаку зайца голыми руками возьмет, а уж плохо стоящей машины подавно не прозевает. Повторяясь, плоские шутки незаметно преобразовались в слухи. Среди тех, кто не умел ни предвидеть, ни организовывать, а роль командира представлял себе упрощенно — командир, это который командует, — нашлись завистники, превратившие неопределенные слухи во вполне определенные сплетни: в лучшем случае Лукача обвиняли в перенесении на поля сражений Испании «сибирских партизанских замашек» или в неумении соблюдать общие интересы, а в худшем, что его неизвестно откуда взявшийся автотранспорт состоит из похищенных машин. Эта выдумка породила «подражателей». Дело дошло до того, что некие предприимчивые молодчики из Двенадцатой интербригады угнали стоявшую перед мадридским комитетом партии уникальную машину, находившуюся в личном пользовании Долорес Ибаррури!.. Даже в «Испанском дневнике» Михаила Кольцова сквозь дружелюбный тон однажды проскальзывает столь распространенное ироническое отношение к Лукачу.

«На первом месте, конечно, хитрый генерал Лукач, — отмечает запись от 28 декабря. — Он уже отлично разобрался в незнакомой обстановке, завел себе лихих завхозов-толкачей, развил громадную деятельность. Бригада почти не выходит из боев, но Лукач нашел время организовать и оружейно-ремонтную мастерскую, и прекрасный лазарет, и швальню, и прачечную, и библиотеку, и автопарк, о размерах которого ходят легенды. Время от времени его вызывает к себе Рохо; после длительного объяснения он выходит от начальника штаба слегка взволнованный и вслух протестует, не очень, впрочем, решительно:

— Раздевают, дорогой Михаиль Ефимович! Раздевают до нитки! Опять отобрали пятнадцать грузовых и три лимузина! Отобрали для других бригад, для тех, кто не заботится о себе. А нас за то, что мы о себе заботимся, нас за то наказывают. Ну что ж, Лукач честный испанский солдат, он подчиняется единому командованию.

— Так ведь у вас, наверное, кое-что осталось.

— Кое-что, но не больше, дорогой Михаиль Ефимович. Вы бы знали, родненький, как это все достается, каждый грузовик, каждый примус: потом, кровью, мучением… блатом! — Глаза его светятся лукаво и по-озорному. — Дорогой Михаиль Ефимович, в комиссариате ужасно много машин, а у меня политработникам не на чем ездить. Там есть один древний «паккард» и один «фордик», так они ж там совсем ни к чему…»