Глава четырнадцатая
— Прошла ночь, — донесся из-за тьмы голос Марлин. — Если она не подаст знак, что она еще в себе, я отправлю ее в больницу, хотите вы того или нет…
Я застонала. Точнее, я сделала это в голове, но часть, видимо, добралась до мира снаружи, потому что кто-то вдруг схватил мою руку так сильно, что заскрипели кости.
— Кои? Ты меня слышишь? — сказала Марлин.
Я снова застонала. Она сминала мою руку так, что я не могла сжать ее в ответ. Может, ей хватит трепещущих век? Но веки весили тонну.
— Она проснулась, — сказал папа на японском.
Все внутри будто набили ватой, и все мышцы были вялыми, как лапша удон, но голос папы все же вызвал искру в моей спине.
«Он жив. Я жива. И Марлин в порядке, иначе не калечила бы мне руку».
Картинки мелькали под веками. Улликеми, сон Буревестника, тьма в пасти змея вокруг меня.
Попробуем стон еще раз. Губы двигались, кожа трескалась, их покрывала сухая вязкая субстанция.
— Змей, — пыталась сказать я, но голос был слишком хриплым.
С усилием Геркулеса я приоткрыла глаза до щелочек.
Я ошибалась. Сжимала не Марлин. Кен сидел у дивана на раскладном стуле, а Марлин с гримасой на лице нависала над его плечом.
— Улликеми уже нет, — тихо сказал Кен. Марлин пыталась отодвинуть его локтем, но Кен сидел неподвижно, согревал мою ладонь своими руками.
— Пап?
— Я тут, Кои-чан, — сказал папа слева. Мышцы шеи протестовали, но немного тепла от Кена помогло, и я повернула голову.
Папа. Он был бледным, как ткань моего дивана, с тенями под глазами и впавшими щеками, но на нем не было заметных ран или шрамов, и его насыщенные карие глаза не выглядели растеряно. Это был папа. Настоящий. Таким я его не видела годы.
Тысяча слов и чувств кружили в моей голове, но давление на горле было барьером всем вопросам, которые я хотела задать.
Баку ворвались в мою жизнь как торнадо, оторвали осколки и смели все в кучу. Папа был в центре бури.
Он был живым, и я была рада, но от взгляда на него глаза пылали. Я повернулась к Кену.
— Хайк? — сказала я.
Марлин протянула чашку с крышкой, сунула соломинку между моих губ. Я тянула воду, пока Кен водил свободной рукой по своим коротким волосам. У него было лицо с острыми скулами, которое я считала его нормальным видом, без дружелюбного морока.
— Нужно было вызвать полицию, — сказала Марлин.
Ага, потому что офицер Биотопливо всех спас на площади Энкени.
— Он не по зубам полиции, — сказал Кен терпеливым тоном, который указывал, что они с Марлин не впервые говорили об этом. — Я отдал его Кваскви и старухе.
Я сделала еще глоток. В этот раз вода потекла по горлу без ощущения осколков в нем.
— Почему я не могу пошевелиться?
Папа кашлянул.
— Это пройдет.
— Откуда ты знаешь? — Марлин еще злилась.
— Она проснулась, — сказал папа. — Если она не впала в кому после сна Буревестника, она исцелится.
— Улликеми нет? — повторила я слова Кена, горечь сдавила живот. Мне нужно было знать, что означало это «нет».
Кен убрал прядь волос мне за ухо. Прикосновение было теплом и давлением на грани боли, словно моя кожа была гиперчувствительной.
— То, что произошло между тобой, Буревестником и Улликеми, отпустило Хайка. Я был занят, сдерживая его, — он чуть скривился и повел осторожно левым плечом. Даже в таком состоянии Хайк навредил ему. — А потом вспыхнул свет, и ты упала на землю без чувств. Улликеми, его запах и присутствие, пропали.
— Упала без чувств? — Марлин распалялась. — Я говорила, что ее должен осмотреть…
С кухни донеслось пиканье.
— Марлин, помешай рис, — сказал папа тоном шеф-повара.
Ворча под нос, младшая сестра пошла, пронзив меня взглядом, обещающим возмущения позже.
— У тебя в урне только коробки от пиццы и пачки от замороженных креветок, — сказал папа с кухни. — Тебе нужно есть больше свежих фруктов и овощей.
Резкий запах чеснока донесся до меня вместе с мягкостью кунжутного масла. Папа делал свой знаменитый пибимпап с рублеными овощами и говядиной.
Желудок заурчал.
— Ты освободила Улликеми, да? — сказал Кен. Его большой палец рисовал круги на моем запястье лениво, чтобы отвлечь меня от серьезного тона.
— Да, — сказала я. — Я дала ему силу из сна Буревестника о солнце, и он вырвался из оболочки Улликеми. Думаешь, он сбежал?
Кен печально улыбнулся.
— Свободен Тот, кто стал Улликеми, или погиб — это был его выбор.
Его выбор. Или сон Буревестника был слишком сильным и привел к смерти древнего духа?
А Буревестник? Этот древний дух тоже погиб, потому что я проглотила все из его сна, его солнечной энергии, которая позволяла ему жить?
Мне не нужны были мягкие слова Кена. Если бы я смогла заставить бесполезное тело двигаться, я бы умчалась из комнаты или ударила бы что-нибудь, или я сжалась бы в жалкий комок на футоне.
Я подумала о рисунке папы над моим футом и вдруг очень обрадовалась, что была на диване и не видела его.
Монстр. Как я. Я была баку и выбрала пожирание снов.
— Ты не убила их, — сказал Кен.
Я смотрела на пол.
— Твой злой и растерянный вид вызывает у меня желание встряхнуть тебя, поцеловать или… — голос Кена стал невнятным бормотанием, он поднял меня с дивана. Он обвил меня руками и прижал к груди.
Я вдыхала Кена — корица, пот и мускус — и на миг забыла боль в мышцах, в голове и потрескавшихся губах.
Щека прижалась к мягкому и теплому от тела хлопку его свитера, я вдыхала с болью. Сильная ладонь Кена с длинными пальцами скользила по моей спине.
— Думаю, моя рука уже может двигаться, — я медленно шевелилась. Кен недовольно зарычал. Я прошептала. — Ты сказал, что мы не должны быть вместе.
Кен сжал мои плечи и удерживал меня на расстоянии вытянутой руки.
— В тебе есть сила, — сказал он достаточно громко, чтобы папа и Марлин могли услышать.
— Не сейчас.
Кен встряхнул меня.
— Это серьезно. Внимательнее.
— Ладно. У меня есть сила баку, — сказала я, — сила монстра.
— Нет, — сказал Кен грубым тоном. — Это сила Кои, твоя сила.
Я без слов покачала головой.
— Ты — не совсем Та. Ты не совсем человек. Ты уже не можешь скрываться от своей силы.
— Ни то, ни другое. Я — бесполезное существо.
— Нет стыда в том, что ты смешанная, — сказал Кен с любопытным нажимом. Словно убеждал себя. — Мало Тех, кто по силе близок к баку. И ты выросла, не зная, кем можешь быть…
Мне не нравилось снисхождение Кена. Я пыталась отпрянуть. Но мои мышцы все еще были вялыми, как лапша в удоне. Еще и болели.
— Бог знает, что я сделала с Буревестником, Кваскви может убить меня при встрече, — я издала смешок, и он прозвучал истерически.
Кен прижал к моим губам указательный палец. Его рот был приоткрыт, губы порозовели от гнева или чего-то еще. Было видно милые, хоть и чуть кривые клыки. Мое сердце билось все быстрее, забыв о боли, ощущая эндорфины. Острые ли эти клыки? Если я коснусь их языком, они уколют?
Кен склонился и поцеловал меня. Я упала на диван, он опустился следом, придерживал мое лицо ладонью, чтобы осторожно опустить меня.
Марлин и папа стояли на кухне!
Мои ладони вяло трепетали на его груди. Вялые мышцы не могли оттолкнуть его, но он отодвинулся, глядя на меня, нагло приподняв бровь.
— Что ты делаешь?
— Передаю твоей семье важное послание.
Я нахмурилась. Потом покраснела. Что такое?
— Твой отец не согласится вернуться в Токио без тебя. И он не пустит тебя так близко к Совету без защиты, — Кен сжал подушку за мной. — Теперь он не может сомневаться, что я защищу.
Папа кашлянул. Его взгляд из кухни мог поджарить лосося в чешуе.
— Я не вернусь в Токио, — сказал он на английском с акцентом.
Я неуклюже сжала кулак и стукнула по руке Кена.
— Ау? Слышишь? Не говори, что поцелуй был только манипуляцией!
Марлин издала сдавленный смешок.
— Глупо, да?
Кен посмотрел на папу.
— Только Шишин в Сан-Франциско и Гарпии Нью-Йорка достаточно организованы, чтобы дать вам убежище.
— Профессор не будет проблемой без Улликеми, — сказал папа. — Мне не нужно, чтобы Циньлун или Элло заботились о моей семье, — он напал моим тупым ножом на лук.
— А кто будет заботиться о вас? Вас раскрыли, Хераи-сан. Даже народ Кваскви, разобщенный и слабый, хотел схватить вас.
— Думаешь, Совет сделает выбор лучше? — сказал папа.
— Эй, — Марлин коснулась плеча папы. — Раскрыли? И врачи ошиблись, что ли? Твой Альцгеймер исцелен?
— Это был не Альцгеймер, — сказала я. — Баку, который видит злые фрагменты, но не ест их, медленно теряет рассудок, да, пап?
В моей маленькой квартире было слишком много людей, эмоций. Кен сжал мою руку.
Я ужасно нуждалась в кофе. Или в кусочке черного шоколада с чили. Или чтобы Кен включил голову и понял, что убивал все шансы на мое согласие отправиться с ним.
— Да, — сказал папа. Одинокое и печальное слово. Этого было мало. Мы с Марлин годами заботились о нем, и он оставил маму одну с раком, оставил нас.
Ужасные сны Хайка все еще ощущались как пятно в моем разуме. Судьбы Буревестника и Улликеми были неясными. Даже если они были в порядке, даже если я оказалась супербаку, и мне не нужно было бояться прикосновений людей, я не могла просто простить папу. Он выбрал туман, а не семью. Он заставил свою дочь думать, что она — полная неудачница.
— Ты точно в порядке? — сказала Марлин.
Папа высыпал из пакета фарш на раскаленное масло в воке; шипящий пар заглушил его ответ. Я не могла вынести надежду и горе, смешавшиеся в глазах Марлин.
— Кои связана с Кваскви долгом после площади Энкени, — тихо сказал Кен. — Он использует ее, не мешкая. И если ее не будет в городе…
Папа развернулся, подняв металлическую лопатку, словно мог отбить слова Кена в воздухе. Он тяжко вздохнул, звук вжал меня в подушке, словно содержал в себе вес мира.
— Я пойду, — сказал он.
— Нет! — закричала Марлин. — Ты не можешь уйти. Не сейчас, когда ты в порядке.
— Марлин, — сказала я строгим голосом старшей сестры. Она нападала на папу словами, словно они могли пробиться сквозь его молчание. Но его плечи были напряжены, он сосредоточенно помешивал мясо и явно не собирался отвечать. Ее слова лишь раздражали нас.