Глава двенадцатая

Пятая симфония Бетховена прорезала тяжелую тишину. Я порылась в карманах и выудила свой телефон.

— Это я, — сказала Марлин. — Папа в порядке?

— Не знаю, — сказала я.

«Дай мне еще пару минут избавиться от слепоты, уклониться от Улликеми и забрать папу у разозленной американской сойки».

— Я… мне страшно тут одной.

— Потерпи еще немного, — сказала я. Тон прозвучал резче, чем я хотела.

Голос Марлин прервался всхлипом.

— О, Кои, просто ты говорила о магии и всем остальном… Но, Кои, это папа. Я не могу его потерять, как и кого-нибудь еще. Я просто не могу.

Марлин никогда еще не была так близка к истерике. Даже на похоронах мамы она держалась, помогая нам держаться.

Я кашлянула. Я моргала, и тени становились четче. Ерзающее пятно слева явно было Кеном.

— Сестра, — сказала я на диалекте Хераи. — Оставайся та и жди. Знаю, это тяжело.

— Я вызвала полицию, — ответила Марлин на английском.

— И?

— Я не говорила о баку или том профессоре. Просто сказала, что папа с болезнью, и мы не можем его найти, и что ты думала, что кто-то удерживал его против воли…

— Марлин, — сказала я с усталостью в голосе.

— Знаю. Знаю. Но ты не отвечала на звонки и сообщения. Я не знала, что делать.

Тяжелое признание. Она была на грани. Я почти слышала, как она заламывала руки.

Я глубоко вдохнула. Это не было виной Марлин.

— Знаю, это тяжело. Но позволь мне разобраться с этим.

— Полиция может помочь. Я дала им код твоего телефона. Они сказали, что отправят патруль, чтобы проверить ситуацию.

Полиция не могла ничего сделать с Хайком и Улликеми, но Кваскви было бы забавно смотреть на мужчин в синем в качестве моей поддержки.

Кен недовольно прошипел:

— Будет сложно объяснить твое вмешательство в это, — тихо сказал он. — Полиция склонна все усложнять. Когда они видят дело Тех, они хотят вмешаться.

«Просто прекрасно», — я пронзила его взглядом, намекая, что это мой разговор.

— Я заберу папу. Приведу его домой примерно через час.

— Приведешь папу?

— Да, — сказала я. Или взорвусь, пытаясь. — Но мне нужно, чтобы ты посидела на месте и никому больше не звонила.

— Ладно, — сказала она слабым голоском, и я представила ее шестилетней, с короткими спутанными от беспокойного сна волосами. Мама настаивала, что под кроватью нет чудовищ. Она была смелой ради мамы.

«Придай мне смелости, сестренка», — мы обе знали, что настоящие чудовища уже не прятались.

— И найди мне тройной латте, пока ждешь, — сказала я, надеясь, что мой ворчливый тон заставит ее думать, что все в порядке.

— Заканчивай, — сказал Кен.

Я отмахнулась, но Кен шлепнул меня рукой.

— Кваскви тут.

Хлопали крылья, словно сотню флагов трепал ветер на площади. Я прищурилась, увидела синие силуэты на чаше фонтана. Они окружили скульптуру женщин, несущих квадратный пьедестал на плечах.

— Мне пора, — сказала я и закрыла телефон.

— Оставайся под навесом, — сказал Кен, шагая к чаше.

Все становилось четче, уже не приходилось щуриться. Временная слепота была даже на пользу.

— Ни за что, — я пошла за ним. Он резко замер, и я врезалась носом в его спину.

Мягкий хлопок, теплая сила тела, к которому я легко могла прильнуть.

Я отдернула руки.

— Ты будешь мешать, — сказал Кен.

Его спина оставалась передо мной. Не помощь, а препятствие.

— Чему? — сказала я, смелая, пока не видела его лица. — Твоим умениям, которые так ценит Совет? Что ты задумал? Убить соек?

Кен повернулся ко мне, глаза стали черными. Моя шутка была плохой. И посылать Кена за Кваскви было неправильно. Не было времени на бой или соперничество. Я была в долгу перед Кваскви за то, что выдала его имя, и Кен был в режиме атаки, резко дышал. Если он возьмется за это, всему быстро придет конец.

— Дай поговорить с ним, — я прошла мимо него.

— Ты не видишь, — сказал он.

— Становится лучше, — вопли птиц утихли. Их синие силуэты застыли на краю фонтана, и струи в нем стали бить в полную силу, а не слабым потоком.

Кен зарычал, и мне не нужно было видеть, чтобы знать, что он снова становился лисьей версией себя. Не было времени на сомнения, когда Кен почти бросился в атаку, и вот-вот могла приехать полиция.

Я понюхала. Кардамон. Улликеми был неподалеку.

Я оставалась под навесом, скрытая от дождя, и замерла.

— Кваскви, — сказала я ждущим птицам. — Я здесь. Спасибо за заботу о моем отце. Я готова избавить тебя от бремени.

Тишина оглушала. Влажный воздух сгустился, был приторно сладким от пряностей, давил на кожу, но сойки не двигались.

Я кашлянула, горло саднило.

— Мы договорились.

Предупреждение покалывало мою шею сзади, как и чувствительные уши.

Через миг сойки завопили. Перья сияли синим для моего серого зрения, и они собирались перед фонтаном.

Кен потянул меня за руку, чтобы я отошла дальше под навес, но я стояла на месте.

— Уже не так просто испугать, — сказал голос из центра облака соек. — Быстро потеряла ту невинность, да?

Воздух затрещал, сойки полетели во все стороны, забрались на железные арки за фонтаном и колонны Первой Авеню.

Кваскви вышел из-за фонтана, черная кожаная куртка с цепями и сапоги со стальными носами звенели на площади. Его волосы были заплетены рядами, он уже не выглядел как простой паренек. Он был готов воевать, и Кен почти начал бой. Это не поможет папе.

Моргая так, что слезы потекли по щеке, я прижала кулаки к глазам и потерла. Ладони промокли, но площадь теперь было четко видно.

Другое дело.

— Я пришла за отцом, — твердо сказала я, но сердце безумно билось, как живая креветка в аквариуме ресторана папы. Я стояла на ногах, потому что боролась с хваткой Кена.

— Выходи, — провел Кваскви. — Постой, — сказал он. — Ты не можешь рисковать. У тебя больше нет имен, которые можно дать другу-змею, чтобы спасти свой зад.

Кен снова зарычал. Я просила мысленно, чтобы он оставался за мной. Мужское соперничество душило не хуже кардамона.

Я выскочила из-под навеса здания под моросящий дождь.

Я опустилась на колени на мокрой брусчатке перед Кваскви, склонила голову как самурай в историческом сериале папы на «TVJapan».

— Прошу прощения, — сказала я. Остывай уже, Кваскви. — Я в долгу перед тобой.

— Не надо, — сказал Кен. Его ноги появились сбоку. Он недовольно шипел. — Это глупо. И теперь Улликеми знает, где ты.

Кваскви рассмеялся.

— Это не принуждение. Она невинна и не знает, что говорит.

— Хорошая попытка, кицунэ, — сказал Кваскви, скаля большие зубы в широкой улыбке. — Но на площади, когда она повалила Дзунукву и Братьев-медведей, она не выглядела так. Она — Та. Ее слова сковывают.

«Она — Та».

Больше не было попыток обойти это. Я была баку. Я отрывала фрагменты снов и ела их силу.

Я вспомнила больше слов самураев. Я старалась звучать вежливо, насколько могла на английском.

— Покорно прошу вернуть моего отца мне, как мы и договаривались.

— Мне нравится такое, — сказал Кваскви. — Постой еще пару минут на коленях, и мы посмотрим.

Дождь пропитал мои волосы, окутал запахом Улликеми. Его зеленая энергия была на площади, напоминая перегорающую лампу.

— Ее отец, — прорычал Кен. Он прижал ладонь к моему плечу, чтобы я встала.

— Спокойно, — сказал Кваскви. — Ваш дружок-змей не прибудет в ближайшую минуту.

— Я знаю, что поступила неправильно, но ты знаешь, что это было из-за неведения.

Кваскви спокойно прислонился к мокрому краю фонтана, словно сдерживался, чтобы не задушить меня моей толстовкой.

— Неведение, пф. Хераи держал тебя в неведении. Если бы он извинился, это уменьшило бы твои страдания? — Кваскви сделал три шага вперед. Гнев исходил от него волной жара. — Нет прощения за предательство Буревестника.

Кен будто пожал плечами, мышцы напряглись на его теле. Его рубашка раскрылась, и было видно скрытые ножны на поясе и черный знак на груди. Сложный кандзи старого стиля с завитками.

Длинный тонкий кинжал оказался в его руки, хищные глаза не скрывали желания убить.

— Хватит, — сказал Кен.

Кваскви застыл как статуя гнева.

— Мы закончим с этим сейчас, — процедил он.

К краю дороги подъехал Субару. Двери открылись, и близнецы в футбольной форме — с целыми конечностями — вытащили обмякшее тело с пассажирского места.

«Папа!».

Я побежала к машине. Близнецы толкнули папу ко мне. Я едва поймала мертвый вес, пошатнулась под длинными конечностями. Ладонь папы задела мою щеку.

Все мышцы в моем теле застыли. Мир не двигался, а я была снарядом, неслась в яркую синеву, мчалась среди золота. Мышцы спины двигались так, как не должны были. Изнутри меня пронзал жар, вопли пронзали мой разум, терзая его, прогоняя все людское.

Я парила, крылья могли нести меня вечно над широким пространством изумрудного моря. Резкий запах древний камней, покрытых весом океана. Тень мелькала в глубинах внизу, завидуя, что я летела свободно на солнечном ветре, поддерживающим мои крылья, пока он тонул в водной темнице.

Буревестник.

Копия видения, которое вызвал во мне Улликеми.

Я задыхалась, ощутила ладони Кена на своей спине словно через слои одеял. Я была заперта в видении Буревестника. Нет, не видении. Это был фрагмент, и он снился папе.

Шок погрузил меня глубже в сон. Я впивалась в остатки воли. Я еще не получала фрагменты от папы, не видела его сны. Но ему снилось видение Буревестника, и я попала в ловушку с ним.

Я держалась обрывком себя за тело папы, ощущение пропало, но тут мою щеку с порезом пронзила боль — Кен ударил меня? Но это вытащило меня из сна лишь на миг, а потом синее небо снова окружило меня.

Мощь бьющихся крыльев вызывала гром, вопль терзал мою волю на клочки.

Разум Кои замер на острие ножа. Мне нужно было вырваться из этого фрагмента, или я утону в слившемся с реальностью сне. Как папа.

Папа?

«Я нужна папе. Нужна Марлин».

Боль и дрожь конечностей на холодном камне или роскошь полета?

«Кои. Кои А. Пирс. Сосредоточься».

Опустись все ниже, в себя, прочь от безграничного неба и ласки воздуха.

Я впитывала картинки из своих костей: сестра, женщина, дочь. Мама в пледе. Кирпичные здания Портлэнда под дождем. Строчки кода на моем ноутбуке. Папа за столом в пижаме, тревога пролегла морщинами на его лбу, пока он спрашивал, что мне снилось ночью.