Почему же он опоздал на этот раз? Ведь всегда был трезвым прагматиком и ни на йоту не верил в лозунги, начертанные на знаменах его партии. Даже в так называемых массах в них всерьез верили только законченные идиоты и старые маразматики. И все же он опоздал. Разленился или постарел? Чепуха, ведь ему нет и шестидесяти.

В то время как Линник в раздумье мерил шагами ковры в своем кабинете, две черные «Волги» проехали мимо шеренги аккуратных елочек, обогнули газон. Из стеклянной будки выглянул милицейский сержант и известил по рации внутреннюю охрану. Из одного автомобиля выбрался крупный, широкоплечий мужчина, настоящий здоровяк, в черном плаще и черной шляпе. С легкостью и мягкостью, неожиданными для его комплекции, он преодолел пространство, покрытое аккуратно состыкованными бетонными плитами и толкнул стеклянную входную дверь, внося с собой запах дорогого одеколона.

— Я к Петру Григорьевичу, доложи, — бросил здоровяк дежурному.

— Он уже сообщил сюда, проходите, — ответил ему человек в штатском, сидевший за стойкой. Поднявшись на одиннадцатый, предпоследний этаж, посетитель нажал кнопку звонка у двери, забранной витиеватой решеткой с толстым матовым стеклом под ней.

Хозяин встретил его в прихожей. На Линнике был темно-вишневый халат, под которым виднелись сорочка и галстук.

— Пошли ко мне в кабинет, — вместо приветствия сказал он гостю, подавая сухую длинную ладонь, которую тот осторожно пожал своей огромной лапищей. Открыв дверку зеркального бара, Линник предложил:

— Виски, коньяк, джин, водка?

— Давай виски. Потому что погода мерзопакостная, британская.

Получив порцию в высоком стакане с толстым тяжелым дном, здоровяк опустился в кожаное кресло.

— Итак, я сразу перехожу к делу. Моя партия относится к твоей партии, скажем так, с сочувствием. А у твоей партии времена нынче сложные. Так вот, через несколько дней мэстные, — он специально выделил слово, утрируя диалект, — мэстные дерьмократы будут проводить митинг. Санкционированный, конечно.

— Ничего экстраординарного в этом событии нет, — пожал плечами Линник.

— То-то по этому поведу милицию со всей области сюда согнали, — ухмыльнулся гость. — Да еще ОМОНу щиты и каски выдали. Надо полагать, все это делается для охраны демократов. Однако демократы в цивилизованном мире являются цивилизованными. Зато эти, которые здесь соберутся, «руховцы» — деструктивные силы. От них чего угодно ждать можно. Вон какой шухер по стране идет. Перестройка перманентно переходит в перестрелку.

— Значит, ты пришел ко мне, чтобы выдать прогноз. Вроде как предсказатель, — в тоне Линник слышалось вежливое раздражение.

— Это не прогноз, а, если хочешь, предложение. Нормальное прохождение митинга тебя, Петр Григорьевич, не устраивает, как мне кажется.

— Почему не устраивает?

— А потому, что каждое такое удачное мероприятие означает еще один шаг твоей партии к краю пропасти.

— Давно ли сам в этой партии состоял? — покачал головой Линник.

— Ладно, Петр Григорьевич, давай серьезно. Я располагаю такими… в общем, такими средствами, которые не хуже нейтронной бомбы действуют. Эту аппаратуру можно испытать сейчас в действии.

— Какую аппаратуру? — Линник был неприятно удивлен. Этот нахал, который стольким ему обязан, сейчас недвусмысленно поясняет, кто хозяин положения.

— Аппаратуру, с помощью которой можно управлять толпой, — черные глаза здоровяка хмуро глядели из-под сросшихся густых бровей. — Толпа — это толпа. Это не просто скопище человеческих особей, а… Короче, вот тут все написано, — он сунул руку в карман пиджака и вытащил газету, сложенную вчетверо таким образом, чтобы нужный материал срезу оказался перед глазами.

— Что это? — оторопело спросил Линник.

— Газета, как видишь. Центральный печатный орган. По нашей области, да по нескольким соседним немало ее подписчиков найдется. Но лучше будет, если послезавтра наша «Вечёрка» эту статью перепечатает. Я уже с Федей Шапоренко, с главным редактором говорил. Он — за.

Через несколько дней областное телевидение показало запись событий, происшедших на площади перед обкомом партии. Кадры с датой и временем в углу бесстрастно фиксировали плотную толпу, внезапно заколыхавшуюся и прорвавшую цепь из щитов и касок. Толпа ударила во второе кольцо оцепления — цвета маренго. Замелькали щиты, древки флагов, резиновые палки, руки, лица, искаженные напряжением и яростью. Голос диктора бесстрастно сообщил, что беспорядки спровоцировали участники митинга и что среди работников правоохранительных органов имеется полтора десятка раненых.

Перекрестье бинокля поймало открытую форточку, скользнуло по занавескам. Через форточку и незанавешенную часть окна была видна полуоткрытая дверь в прихожую. В прихожей стоял шкаф, а сверху на нем, под самым потолком, лежал какой-то сверток.

— Это рулон обоев, — сказал Рудюк, не отрываясь от бинокля.

— Или сверток материи.

— Как же, — Мосейкин взял у него бинокль, — ателье у него пошивочное на дому, так он тебе рулоны и держит. Я на что угодно готов поспорить — это свернутая вьетнамская портьера. Из тонкого бамбука. Это колоссальное везение, мужики. Особенно, если учитывать стальную дверь в квартиру гражданина Вовенко.

Да, входная дверь могла повергнуть в состояние шока любого взломщика — кнопка звонка, ручка и никаких замочных скважин. Сверху дверь была оклеена шпоном под дерево, но стоило постучать слегка, как под ним угадывалась сталь. Толщина листа, судя по звуку, не менее пяти миллиметров. Газовый резак или несколько килограммов динамита — эти радикальные средства помогли бы, но вызвали бы живую заинтересованность жильцов остальных трех квартир, размещавшихся на той же лестничной площадке.

Рудюк, Мосейкин и Купцов наблюдали сейчас два окна квартиры «объекта» с чердака дома напротив, через вентиляционную амбразуру.

— Почему, ты считаешь, это везение? — осторожно спросил Рудюк.

— А хотя бы потому, что туда можно воткнуть микрофон. Еще лучше эта прихожая будет видна часа через два, когда солнце станет клониться к закату. Если, конечно, хозяин не вернется и не прикроет дверь или занавески не задернет.

— Микрофон? Конечно, можно, — охотно согласился Рудюк. — Средств существует сколько угодно. Можно поймать воробья и выдрессировать его, чтобы он доставил туда микрофон и сам же его воткнул. Только, я так полагаю, дрессура слишком много времени займет. Форточка к тому времени закроется, потому как зима опять придет. Значит, придется использовать таракана, тот в любую щель пролезет. А чего, микрофон-то грамм двадцать от силы весит…

— Витя, нехорошо дерзить старшим, — прервал его Мосейкин. — Надо срочно придумать средство заброски микрофона в форточку.

— Его выстрелить надо, микрофон, — тихо сказал Купцов.

— Браво, Валера! Пятерка, — воскликнул Мосейкин. — А из чего?

— Ясно, из чего, — Купцов кивнул на длинную спортивную сумку. — Только капсулу какую-то соорудить надо.

— Вот ты и соорудишь, — Мосейкин посмотрел на часы. — Двух часов, чтобы смотаться в мастерскую, выточить капсулу и вернуться назад, за глаза хватит. Валер, ты тоже с ним поезжай.

Рудюк и Купцов, прихватив с собой сумку, бесшумно спустились по стальной лестнице на площадку девятого этажа, потом съехали вниз в лифте, сели в «уазик» с надписью по борту «Аварийная» и укатили. Одеты они были соответственно: грязные синие тужурки, мятые брюки, разбитые кроссовки у одного и нечищенные туфли у другого.

Возвратились они через один час и сорок семь минут. Из сумки было извлечено короткое, напоминающее обрез, пневматическое ружье калибра девять миллиметров. Мосейкин переломил ствол ружья и вставил капсулу, на конце которой помещался войлочный фестончик. Потом с громким щелчком сложил ружье.

— Теперь, ребятки, как говорится, с Богом! — он подошел к амбразуре и вскинул ружье, ловя через оптический прицел нужное окно.

Заходящее солнце к тому времени в самом деле заставило сиять интерьер квартиры Вовенко золотисто-розовым светом. Перекрестье прицела поползло вверх по янтарной полированной поверхности стенного шкафа, замедлило свой ход на рулоне, где, как показалось сейчас Мосейкину, просматривались даже отдельные прутики, уперлось в верх дверной притолки. Мосейкин шумно вздохнул, выдохнул и стал очень медленно опускать короткий тупорылый ствол ружья. Когда перекрестье совместилось со скрученной в рулон циновкой, ружье сказало «прунг!»

— Отлично! — сказал Рудюк, поглядев в бинокль. — Торчит, как миленький. Только бы хозяин не вздумал теперь эту занавеску вешать.

— Микрофон в его квартиру забросили несколько дней назад. Аппаратура пишет все подряд. Однако интересного мало. Правда, кое-какие действующие лица добавились. Желательно их проверить, Виталий Дмитриевич. Ковригин вынул из-за переплета записной книжки квадратик толстой мелованной бумаги, покрытой бисером букв и цифр.

— Ты в своем амплуа скромника, — покачал головой Виталий Дмитриевич. — Да тут этих «действующих лиц» десятка два.

— Двадцать три человека. Причем, я их в порядке важности расположил — то есть, как мне кажется.

Рация Мосейкина запищала.

— Гена, — послышался голос Ковригина, — у вас там шум какой-то, похоже? Сигнал тревоги на их КП поступил.

— Да уж куда больше шума! Тут к воротам только что подъехали «Жигули», ну да, те вишневые. Из машины вывалились четверо крепких парней, перемахнули через ворота и скрылись во дворе.

— Вовенко сейчас там?

— В том-то и дело! Подъехал буквально перед ними. Едва-едва ворота успели закрыться.

— Н-да… Кто бы это мог быть? Номера на «Жигулях» какие?

— Вроде бы «частники».

— Ждите. Сейчас к Вовенко должна подмога подоспеть.