Магом старой школы мог стать далеко не каждый маг, для этого требовался уровень, практически равный отметке десять и выше на шкале магизмерителя, а потому, спустя какое-то время представители этого научно магического течения почувствовали себя… кем-то вроде богов. Как минимум, они возомнили, что находятся выше законов как государственных, так и морально-этических, а их отношение к обычным людям было сродни отношению к грязи под ногами.

Все это терпели достаточно долго, пока один из сбежавших лаборантов университета Генверт не обнародовал факты проводимых там опытов над людьми…

И едва газеты пустили эту информацию вместе с фотографиями на первые полосы, на улицы вышли все. Не только простые люди – но также и маги, врачи, ученые, вся интеллигенция. Это был ужас, который сплотил народ воедино, и народ жаждал справедливости. Судебные разбирательства длились больше года, некоторые из заседаний приходилось проводить в закрытом режиме, но резонанс все же был слишком огромным – оглашение приговора прошло на городской площади. Пятьдесят пять казненных по делу «Генверт», более ста семидесяти получили печати, перекрывающие доступ к магическим силам, магия старой школы была объявлена вне закона, сжигались учебники, научные труды бесчеловечных ученых и… кончали самоубийством практически все бывшие подопытные, даже те, кого удалось спасти. Просто потому, что программу на самоуничтожение в них заложили ранее, а снять ее можно лишь в первые несколько минут, и то подобное не всегда получается. И потому не было ни сочувствия, ни сожаления по поводу приведенных в исполнение смертных казней… И еще год после смерти тех, кто оказал влияние на подопытных, эти подопытные убивали себя, несмотря на все предпринятые меры, несмотря на то, что некоторых практически привязывали к постелям, пытаясь спасти… Не вышло – если у них не было возможности убить себя как-то иначе, они просто прекращали дышать. Истории были одна страшнее другой, ведь убивали себя даже маленькие дети, спасенные из лабораторий еще в младенческом возрасте… а потому никакого сочувствия не было ни у кого. Абсолютно ни у кого.

И нет, я не могу сказать, что все маги старой школы были безжалостными мерзавцами, очень многие выступили с осуждением поступка своих коллег, многие остались в столице, причем среди них было превалирующее количество врачей, но одно правило было возведено в степень табу: «Никакого воздействия на не одаренных магически людей». После этого часть докторов старой школы повесили на свои двери таблички «Ведется прием только магов», часть переучились, перейдя на использование обратимой магии. Собственно, поэтому ни у меня, ни у профессора Наруа не возникло никаких опасений при обнаружении приворота, выполненного магом старой школы. Она знала, на кого приворот, да, это неэтично, незаконно и в целом очень неправильно, но это не подсудное дело, а вот нападение на миссис Макстон – это уже нарушение закона!

– Анабель, – очень мягко произнес мое имя лорд Давернетти.

Неодобрительно покачав головой, я тихо ответила:

– Вы либо просто не понимаете весь ужас произошедшего, лорд Давернетти, либо являетесь еще большим подонком и мерзавцем, чем я полагала.

Дракон, все с той же идиотской улыбкой, внимательно посмотрел на меня и вышел.

Позже, уже в присутствии трех врачей, проведших осмотр и в данный момент подписывающих акт о моей полной вменяемости, я стояла у окна и наблюдала за тем, как миссис Тодс выводят уже в железных наручниках. Женщина выла, пыталась упираться, все время оборачивалась и что-то кричала лорду Давернетти, но тот с абсолютно стеклянным взглядом и все той же идиотской улыбкой вышел на порог, проследил за тем, как драконы, фактически в принципе не чувствительные к магии старой школы, усаживают миссис Тодс в полицейскую карету, после чего прислал одного из подчиненных за всеми присутствующими в данный момент у доктора Эньо врачами.

И наши худшие подозрения оправдались.

Двенадцать работниц оранжереи и две флористки оказались не способными иметь детей.

У шести работников оранжереи и четырех курьеров – невозможность потребления алкоголя, повышенная работоспособность за счет внутренних резервов организма. Эти мужчины практически никогда не болели, нет, но выглядели старше своих сверстников на восемь-десять лет. А еще – они все были зависимы от оранжереи. Все.

– Я займусь этим, – попытался хоть как-то утешить меня адвокат, когда собственно все это окончательно вскрылось. – Судебные иски, моральная компенсация, если им и дальше придется работать в оранжерее, то, по крайней мере, их семьи будут более чем обеспечены. Я заставлю Тодса заплатить за все.

– У этих людей не будет средств на оплату ваших услуг, – грустно отозвалась я, глядя на одну из флористок, которая, в нетерпении дождавшись, пока завершат ее осматривать, умчалась составлять очередной букет так, словно это было единственным жизненно важным делом для нее… К сожалению, так оно теперь и было. Навсегда.

– К черту, мисс Ваерти! – Адвокат бросил папку на стол, рухнул на диван рядом со мной и, растерев лицо, глухо пояснил: – Есть вещи, которые делаешь ради собственной совести, а не денег.

– Спасибо, мистер Эйвенер, – искренне поблагодарила я.

– Благодарить должны вас, – профессор Наруа, незаметно подошедший, опустился в кресло напротив, – миссис Макстон как минимум. Вы не должны были вмешиваться в вашем состоянии, ее защита не ваша прямая обязанность.

Грустно улыбнувшись, я тихо ответила:

– Поверьте, мистер Нарелл, в деле благодарности приоритет у миссис Максон, вы даже не представляете, сколько поддержки, заботы и тепла она дала мне, когда я больше всего в этом нуждалась, и да – это тоже не входило в ее обязанности. В принципе, если так разобраться, проявление человеческого участия редко вменяется в обязанности.

– Если только ты не монашка, – отвлеченно произнес мистер Эйвенер.

Мы удивленно посмотрели на него, он кивком головы указал в сторону стойки – сестра ордена святого Мартина как раз заказывала у одной из флористок траурный венок из лилий. Что было странно – лилиями редко украшают подобные, скажем так, изделия.

Флористка металась от стойки к нарезанным и стоящим в кадках цветам, словно радостно порхающая бабочка, и за несколько минут, буквально на наших глазах, родилось воистину чудо – безумно красивая композиция, которую бережно упаковали, пытаясь уберечь хрупкие лилии от пагубного воздействия мороза, после чего служительница ордена расплатилась и поспешила уйти, заметив наши внимательные взгляды.

Взгляды наши действительно были далеки от тактичности и норм поведения в обществе, а едва монахиня покинула лавку, профессор Наруа поднялся, сходил к флористке и попытался узнать причину покупки подобного. Не узнал. Сияющая самой счастливой из улыбок флористка озвучила, что они не интересуются подобного рода информацией, если только не в стремлении выяснить детали, позволившие бы сделать букет гораздо более подходящим событию и адресату, но в данный момент сестра милосердия и так все прекрасно объяснила, поэтому никаких вопросов задавать не потребовалось.

Вернувшийся профессор сел, вновь достал трубку и произнес, раскуривая табак:

– Лилии обычно символизируют невинность. Умер кто-то совсем… невинный.

– Монашка? – предположил мистер Эйвенер.

– Монахиням цветы на могилы не ставят, – отрезал профессор и посмотрел почему-то на меня.

Я была не в самом лучшем расположении духа, но…

– Заодно навестим миссис Томпсон.

На этом было решено расстаться.

Мы пожали руку на прощание мистеру Эйвенеру, которому предстояло еще много работы, он взял на себя труд нотариально заверить все данные освидетельствований, посему его еще ждало посещение нотариуса, а мы поехали в мэрию.

Едва забрались в экипаж, миссис Макстон протянула мне бутыль с бульоном и пояснила:

– Миссис Эньо была очень любезна и согласилась передать кухню в распоряжение нашему повару.

– О, – только и сказала я.

– К тому же у доктора Эньо также перерасход магических сил, а соответственно и ему весьма не помешает бульон, сваренный мистером Оннером, он даже поделился с миссис Эньо рецептом, некогда переданным ему профессором Стентоном.

И миссис Макстон подавила тяжелый вздох – по профессору скучали мы все.

– Куда мы сейчас? – робко подала голос Бетси.

– Какая-то монашка купила погребальный венок с лилиями, хотим узнать, какого черта она это сделала, – с издевательской прямотой поведал боевой маг, посасывая мундштук.

Вся моя прислуга мгновенно направила на меня возмущенно-вопросительные взгляды, потому как они решительно не понимали, зачем нам это надо.

– Навестим миссис Томпсон, – фальшиво радостным тоном озвучила я, – зайдем в архив, узнаем, как там… дела…

И тут мистер Уоллан мрачно-намекающе произнес:

– Мистер Толлок, миссис Томпсон, мистер Тодс…

– А давайте больше не ездить к тем, у кого фамилия начинается на «Т»! – воскликнула Бетси.

И все неожиданно нашли эту мысль очень здравой. Действительно, от этого «Т» одни проблемы. Еще от «А». Про «Д» вообще говорить не стоит.

Про него и вспоминать не стоило, если честно, потому что едва мы подъехали к мэрии, узрели скандал, имевший место между собственно «А» и «Д». Арнел стоял в переулке, в коем вчера схватили виверну, и что-то очень тихо, но от этого еще более страшно выговаривал Давернетти, который сегодня все, вот вообще все новости встречал с самой счастливой улыбкой на лице. И, кажется, Арнела это бесило не меньше, чем его родственника.

Самым неприятным в этой ситуации оказалось то, что стоило нам подъехать, профессор Наруа еще ничего не успел прочитать по губам, а он, как оказалось, этой наукой вполне успешно владел, как лорд Арнел резко повернул голову в нашем направлении.