Глава пятнадцатая ТОВАРИЩИ ПО ОРУЖИЮ
Задание редакции на этот раз оказалось просто сенсационным, и обрадованный Максим долго не мог опомниться. Он сегодня же летит во Францию. Подумать только, во Францию!
За несколько недель пребывания в газете Максим объездил чуть не весь фронт. В редакции он не засиживался и все время находился в войсках. Сколько же их, простых тружеников войны, людей смелых и отважных, давно уже ставших славой и гордостью своих полков и дивизий. Он видел их в бою и на марше, на солдатских привалах и в окопах на отдыхе — везде и всюду. Это были солдаты и офицеры, пехотинцы и танкисты, артиллеристы и минометчики, саперы и связисты — люди всех профессий и званий, молодые и старые, люди суровые и добродушные, шумные и тихие — всех характеров и темпераментов, и о каждом из них у него было что сказать в своих статьях и очерках.
Максиму уже не сиделось на месте, и его беспрестанно тянуло в войска, и больше всего в свою дивизию, с которой столько пройдено в эту войну. Как там воюют его друзья-товарищи? Как Оля? Ее письма очень тревожны. Раны заживают плохо и медленно. Но духом она не падает. Ее почему-то особенно беспокоят опасности, с какими встречается он, Максим. Вот чудачка! Как бы выбрать время и хоть на часок заскочить к ней в госпиталь. Что ж, многое зависит от того, что скажет ему сейчас редактор. Но едва Максим переступил порог его кабинета, как понял, задача будет необычная. Полковник молча уставился на молодого газетчика, словно ожидая от него ответа на какой-то еще не высказанный вопрос. Максим даже смутился. Уж не допустил ли он серьезной оплошности?
Наконец, редактор заговорил. Усадив Максима за стол, он начал не спеша прояснять суть дела, Не хочет ли Максим во Францию, в Париж? Нет, он не шутит, в самом деле, в Париж. Почему именно Максим, а не кто-либо другой, постарше и поопытнее? Какой тут секрет. У Максима зоркий глаз и острое перо. Затем он знает по-французски и по-английски. А помимо всего, он не был в Париже, и почему бы его не послать туда. Газету интересует все, что происходит во Франции. Ее люди, не покорившиеся гитлеровцам. Союзные войска, их второй фронт в действии.
Задачу редактор объяснил обстоятельно.
Нет, не романтика полета взволновала Якорева. А ответственность за порученное дело. Ему нужно увидеть и понять тот мир и правдиво рассказать о нем со страниц своей газеты.
С аэродрома, откуда совершались так называемые челночные операции, за Максимом прибыл молодой французский летчик Поль Сабо, свободно говоривший по-русски. Всю дорогу он увлеченно рассказывал о перелетах. Отбомбившись над военными объектами фашистского рейха, французы не возвращались обратно, а перелетая линию фронта, приземлялись на советских аэродромах. Получив здесь бомбовый запас, они снова летели на бомбежку.
Темпераментный француз сразу же понравился Максиму, и они сдружились. Он очень красив, Поль Сабо. Невысокого роста, очень подвижный и возбудимый, Поль горячо реагирует на каждое слово, на любое замечание. У него густые черные волосы, веселое худощавое лицо с живыми смеющимися глазами, неугомонные руки, чуть не каждое слово дополняющие выразительным жестом, и голос с каким-то особым тембром, вызывающим симпатию и доверие.
Самолеты эскадрильи стояли уже наготове. Едва Максим и Поль поднялись по трапу, как сразу же загудели моторы, а прошло еще немного времени, и машины легли на курс.
Только теперь Максим подумал вдруг об опасности, и у него как-то защемило сердце. На земле он привык ко всему и ничего не боялся. Там мог выручить каждый бугорок, каждая ямка, любая складка местности. Вода настораживала. На реке ему было тревожно: весь на виду. Но и здесь близость земли по-своему успокаивала. А вот в воздухе Максим почувствовал себя совершенно беззащитным и открытым любому огню. Казалось, то мотор работает с перебоями, то слышится свист пуль и осколков, то гул чужого самолета, похожий на изнуряющий звук пикирующего «мессера». Но небо было чистым и ясным, мотор гудел ровно и никаких пуль и осколков пока не было. Он провел рукою по лбу и перепугался еще более: весь лоб был мокрым. Он вытер его прямо рукавом. Хорошо не видел Поль: просто позор бы. Перепугался!
Взяв себя в руки, он стал следить за землею. Она стелилась глубоко внизу, вся в шрамах траншей, в оспинах черных воронок и в бинтах дорог. Поль сказал, что они перелетают линию фронта. Почти одновременно в воздухе появились белые дымки, то ниже, то выше самолета. Максим не сразу понял, что это разрывы зенитных снарядов, а когда догадался, разрывы остались уже позади. Первую линию огня прошли без потерь.
Справа виден самолет, слева тоже. Сзади на некотором расстоянии еще звенья, одно за другим. Тоже и впереди. Они растянулись длинной цепочкой. Так и бомбить будут — звено за звеном. Каждое из них станет обрушивать на цель свою порцию бомб.
Все более сгущались сумерки. Тем лучше. Ночь сейчас — самая лучшая защитница.
— Выходим на цель! — вдруг сказал Поль.
Первые звенья уже отбомбились, и в чернеющей темноте где-то глубоко внизу замелькали огневые вспышки, взметнулось багровое пламя. Значит, цель накрыта. На земле горели военные заводы. Только теперь Максим разглядел звездные разрывы вокруг самолета, и вблизи, и вдалеке. У него опять засосало под сердцем. Самолет, идущий справа, вдруг вспыхнул и охваченный пламенем, стал стремительно проваливаться вниз. Максим до боли стиснул челюсти и, следуя примеру Поля, тоже снял шапку и уже не заметил, как самолеты вышли из зоны огня. Но прожектора еще долго метались по всему небу.
Далее всю ночь летели молча. На рассвете пересекли французскую границу. Значит, Франция! А несколько позже Поль сказал, что справа Париж. Но сколько ни вглядывался Максим, города он не разглядел: все затянуто сизой дымкой.
На французском аэродроме оказалось полно журналистов. Они с таким азартом атаковали летчиков, что казалось невозможно отбиться от их бесконечных интервью. Зная повадки газетчиков, стремившихся во чтоб ни стало выудить хоть что-нибудь сенсационное, Поль схватил Максима за руку и настойчиво потащил за собою в штаб. За ними все же увязался один из журналистов в форме офицера чехословацкой армии.
— Друже капитан, — по-русски обратился он к Якореву, — перед вами скромный газетчик и воин Ян Ярош.
Максим братски обнял чеха. Он высок ростом, очень худ, с добрым открытым лицом и чисто голубыми глазами, которые поблескивали из-под очков в красивой коричневой оправе. Им обоим показалось, будто они давно знают друг друга. В Париж они едут, конечно, вместе. У Поля Сабо двухдневный отпуск, и он охотно согласился разделить компанию молодых журналистов. Сам Ярош тоже полетит в Советский Союз, чтобы закончить войну в рядах чехословацкого войска, которое уже сражается на родной земле.
У Яна с собой трофейный «оппель», так что нет нужды заботиться о транспорте, и они через час тронулись в путь.
Рассказав коротко о себе, Максим заинтересовался чехом, его судьбою. Он был офицером чехословацкой армии. В дни Мюнхена их уговорили сложить оружие. Немцы все попрали. С их приходом Яну пришлось скрываться. А началась война — он перебрался во Францию и тут влился в движение Сопротивления. Стал партизаном, участвовал в парижском восстании. В их отряде под одним знаменем сражались французы и русские, итальянцы и чехи, арабы и немцы. Да, и немцы-антифашисты, ненавидящие нацизм. Они тоже славные ребята, и их любили в отряде.
Ян был очень близок с одним из немцев, даже дружил с ним. Это старый металлист Зейферт. Он бежал из Германии и вместе с французскими патриотами сражался против гитлеровцев, сгубивших его сына в концлагере. Рудольф прислал отцу предсмертное письмо, о котором знали все партизаны. «Будь твердым, отец! — говорилось в письме. — Побори боль. Знай, я умру борцом. Запомни, за каждую слабость мы платим кровью. Война обязательно кончится, и придет наше время. А нацистские палачи погибнут еще более страшной смертью.
Будь стойким! Докажи, что ты истый сын своего класса, своей партии. Твоя жизнь должна принадлежать борьбе, движению. В минуту слабости помни этот последний завет своего сына…»
Максим задумался. Пусть бы все немцы жили этим. Тогда бы никакой войны, никакой крови.
За Лиможем верткий «оппель» спустился в зеленую долину речушки Глан, петлявшей среди кудрявых холмов. Максим не сводил глаз с живописных французских деревень, острокрышие домики которых пестрели среди ранней весенней зелени. Но за мостом он увидел вдруг необычное селение: ни дымка, ни запаха свежего хлеба, ни скрипа колеса. Мертвая тишина.
— Это Орадур! — тихо сказал Ярош, снимая фуражку.
Они вышли из машины и тихим скорбным шагом прошли вдоль домов. Менее года назад здесь стряслась страшная беда, с которой на деревню обрушилась злодейская орда эсэсовской дивизии «Рейх». Вон разрушенные с морщинистыми выбоинами от пуль дома, вон место, где расстреляны около двухсот мужчин, вон скелет церкви, где заживо сожжены сотни детей и женщин, вон тихое пустынное кладбище, где похоронены жертвы фашистского злодейства.
Внутри церкви высится серая куча, и надпись на положенной здесь дощечке гласит: «Человеческий пепел. Склонитесь над ним».
Максим вспомнил Бабий Яр, Лысую гору, шандеровскую церковь. И здесь тоже самое.
— Франция никогда не забудет Орадура! — гневно проговорил Поль. — Мы беспощадно накажем нацистских преступников, и им не уйти от суда!
Максим с силой стиснул его руку.
Милый, дорогой Поль. Разве знал он тогда, что случится потом. Дивизия «Рейх» целиком сдастся американцам, ее командир генерал Ламмердинг, которого для проформы приговорят к смерти, останется вовсе безнаказанным. Так же осудят и непосредственных участников трагедии, и французский суд приговорит их к смертной казни. Но президент Коти помилует преступников.