12

По-моему, я проплакал до рассвета. Не знаю, кого я жалел больше всего: Гаррета, себя, Лили Блейн или Арлена. Да и вообще, моя проблема заключалась в том, что я слишком много думал. Представить только, ведь есть люди, которые перед тем, как уснуть, не размышляют о невечности жизни, времени, которое сыплется, словно песок, и о счастье, понятии вообще расплывчатом и едва ли достижимом. Я не считал себя мудрецом или человеком, избранным нести истину в массы. Просто отчетливо осознавал, что в этом мире что-то понимаю больше других. Хотя я говорю не обо всем: например, я не умею целоваться. Никогда не пробовал, да и вообще не задумывался о подобных вещах. Все девушки казались мне такими неприступными, лишенными желания делиться радостью в обмен на взаимные чувства. Им подавай материальных благ. А мне бы книгу дочитать. Вот где точно водятся идеальные женщины.

Уснул я около четырех, а разомкнул глаза ровно в одиннадцать: проспал завтрак, даже не услышав противный голос нашего коменданта. Впрочем, есть и не хотелось. В горле будто поселился какой-то ком, мешая мне дышать, глотать и чувствовать себя комфортно. Постель Гаррета, неразобранная, закиданная вещами, все еще напоминала о случившемся. Тогда наспех я оделся, умылся, через силу съел шоколадный батончик и решил отправиться к своему соседу в госпиталь. Зачем-то я обернулся и обратил внимание на свое отражение в зеркале. Я и так не считал себя симпатичным, а сейчас смотрелся более чем жутко: опухшие веки, бледное лицо, потухшие глаза. Ладно, подумалось мне, все равно не нужно стараться выглядеть так, чтобы понравиться кому-то. Всем все равно. Это же Нил Джонатан Уэбб, местный чудак, козел отпущения и будущий писатель.

Когда я поднимался в госпиталь, то услышал, как кто-то окликнул меня. Девушка. И голос достаточно знакомый. Я точно знал ее, и в этом не ошибся: стоило обернуться, как за спиной я увидел свою одноклассницу. Ее звали Кейлин Формер, и я прекрасно помнил, что один раз Гаррет упоминал о ней в разговоре со мной. Лицо девушки носило явный отпечаток озабоченности. Выдавали ее беспокойство и подрагивающие пальцы, которыми та нервно сминала уголки какого-то тетрадного листа. Обычно веселая и бойкая, она выглядела как собственный антипод. Я даже не сразу понял, что она окликнула именно меня, и огляделся по сторонам. Но здесь мы были только вдвоем. Я откашлялся в кулак и неуверенно поинтересовался:

— Что-то случилось?..

— Нет, — помотала головой Кейлин и спрятала лист за спину, глазами уткнувшись в свою обувь. — Точнее, случилось. Но… Ты ведь к Гаррету? Вы соседи по комнате?

— Ну, да, — ответил я. Было непривычно, что кто-то из класса разговаривает со мной без насмешки. — Иду проведать его. А что? К нему нельзя?

— Нет-нет, — в неловкости замахала руками собеседница и явно смутилась: ее выдали порозовевшие щеки. — Просто я хотела попросить о помощи…

— Конечно, — кивнул я и спустился на ступеньку ниже. — Я слушаю.

— Вот, — она протянула мне тетрадный лист, сложенный в несколько раз. — Передай ему это. Можешь не говорить от кого. Или…

— Или?..

— Нет, лучше скажи, — девушка подняла взгляд на меня. Чувствовалась некая храбрость, которая приходит к нам в моменты отчаяния. Я кивнул:

— Конечно. Не волнуйся. Больше ничего?

— Нет. Спасибо… Нил. Я думала, ты откажешь мне.

— Почему? — удивился я, но тут же вновь ощутил себя здесь чужим. — Из-за того, что ты смеялась надо мной вместе со всеми?

Кейлин промолчала в ответ, а затем все-таки кивнула. Я чувствовал, что в глубине души она испытывает некий стыд и вину. Гаррет… нравится ей? Я поспешил уладить неловкий момент и улыбнулся в ответ:

— Я не держу на тебя зла.

Формер облегченно вздохнула и, махнув на прощание рукой, поспешила покинуть здание. Я поморщился от удара захлопнувшейся двери и с любопытством окинул взглядом лист, который та передала мне. Заклеен скотчем. Впрочем, я бы в любом случае не стал смотреть, что там. Видно, нечто важное. И я отдам это своему… Другу. Странно, но я не боялся этого слова. Манн, такой добродушный, открытый, глуповатый, но неимоверно очаровательный за это время успел стать мне близким человеком. Ведь это именно он был неким наставником, информатором и просто приятным собеседником. Благодаря Гаррету мне пришлось легче в этой школе: он всегда рассказывал мне, о чем бы я ни попросил. Могу представить, если бы моим соседом оказался бы, например, Арлен.

Зачем я постоянно думаю о Дарси?

Я помотал головой, чтобы разворошить муравейник собственных мыслей, а затем поднялся по лестнице и побрел по коридору госпиталя, под который был отведен почти целый этаж. Остановила меня женщина, спросившая, куда я иду. И только после внятного разъяснения, с явной неохотой она позволила мне войти в палату. Запах был мне знаком. Когда-то я тоже лежал здесь, между четырех белоснежных стен, а надо мною была пара медовых глаз… И опять я за свое. Но мысленно отругать себя не успел: взглядом я уперся в кровать, на которой лежал Гаррет. Он был полностью обнажен, но тело почти наполовину прикрывала белоснежная простыня. Ногу моего соседа по комнате держало подвешенной странное устройство, напоминавшее орудие средневековой инквизиции. Я даже поежился — никогда не ломал кости. Едва юноша заметил меня, он попытался улыбнуться, но улыбка эта вышла вымученной и неестественной. Зато я видел, как загорелись его глаза.

— Привет, — я мягко улыбнулся в ответ и подвинул стул к кровати.

— Давайте недолго, — перебила меня медсестра. Та самая, что вечно ворчала и на меня. Но, видимо, она узнала своего недавнего пациента и сменила неприязнь на милость — просто развернулась и ушла.

— Привет. Классно, что ты пришел, — тихо произнес Манн и непроизвольно вздохнул. — Я тут немного сломался.

— Насколько немного? — недоверчиво поинтересовался я, присаживаясь. — Как это вообще могло случиться?

— Да на тренировке. Я ударил по мячу, случайно толкнул Пирса. Но перед этим начал падать сам. Пирс упал на меня. Точнее, на мою ногу. На которую до этого я неудачно приземлился. В общем, глупость. Все заживет. Буду играть снова.

В словах Манна я не услышал уверенности.

— Комендант сказал, что ты уезжаешь.

— Родители хотят забрать меня домой. Нога будет долго заживать. Представляешь, я свихнусь: месяца три смотреть в белый потолок.

— Так долго, — загрустил я, но Гаррет попытался разрядить ситуацию:

— Зато будешь жить один. Никто не мешает, не устраивает беспорядка…

— Знаешь, — я тихо засмеялся, — буду скучать даже по этому. И сам стану раскидывать вещи.

— Эй, — Гаррет тоже развеселился. — Раз я старше, то должен учить тебя только хорошему.

— Спасибо. Ты и так многое для меня сделал. Без тебя было бы сложнее освоиться здесь.

— Для чего еще нужны соседи, — Манн улыбнулся, а затем в его глазах скользнула грусть — юноша взглянул на свою ногу.

— И друзья, — кивнул я.

Внезапно за спиной вновь возникла фигура медсестры. «Давайте заканчивайте», — проворчала она. Я вздохнул и протянул сложенный листок Гаррету.

— Это тебе передала та девушка…

— Кейлин? — встрепенулся он так, что крепление пошатнулось.

— Да, моя одноклассница. Про которую ты тогда спрашивал. Она была здесь, но почему-то так и не зашла. Попросила меня передать.

Рывком Гаррет схватил письмо и, престранно понюхав его, спрятал меж складок простыни. Будто вдохнув аромат клетчатой бумаги, которой касались руки девушки, он удостоверился, что это послание именно от нее.

— Ладно, — я отступил и вернул стул на место. — Не хочу прощаться. Я уверен, что мы еще увидимся.

— Конечно, — закивал юноша, вновь одарив меня своей вымученной улыбкой. Будто уголки его губ поддерживали раскаленные штыки. Я тоже кивнул ему на прощание и осторожно вышел из палаты, притворив за собой дверь. Фигура медсестры удалялась вглубь коридора, и отчего-то я не сдвинулся с места, а замер за дверным косяком. Краем глаза сквозь едва заметную щель в двери я видел своего соседа. Мне не хотелось спускать с него глаз. Казалось, едва я отвернусь, и он навсегда исчезнет из моей жизни. Как однажды исчезла Джанет, исчез отец и исчез Рочестер. Дрожащими руками Манн развернул письмо, вновь вдохнул его аромат, только глубже и с большим наслаждением. Я затаил дыхание и вновь взглянул вглубь коридора, но там никого. Было бы неловко попасться на глупом подглядывании. Тем временем глаза юноши забегали по строчкам, а губы, как показалось, задрожали. Нет, в тот момент мне не показалось: через несколько секунд Гаррет откинул голову, накрыл лицо ладонями и зарыдал, словно ребенок. Я не ожидал такого поворота событий, и мое сердце забилось так, что мне казалось, сейчас оно расколется на части. Манн плакал. Так, как плачут от безысходности и отчаяния. Я знал, теперь уехать из «Хартвуда» ему будет в миллионы раз тяжелее.

В неком смятении я отстранился от двери и тихо прошел к лестнице. Мои шаги становились все быстрее и быстрее. Вскоре я практически бежал, спотыкаясь о ступени. Чувства вины и грусти переполняли меня, и даже переливались через край — я едва сдерживал слезы. Эта сцена настолько сильно тронула нечто внутри меня, что ее кадры вновь и вновь проносились перед глазами. Гаррет и Кейлин… любят друг друга? И может ли не познанное мной чувство — любовь — быть настолько сильным?

Вернувшись в свою комнату, я застал на пороге молодую женщину, которая аккуратно паковала вещи Манна в винтажные чемоданы из грубой кожи. Она была высокой, такой же смуглой и кареглазой, как Гаррет. Единственное, что отличало их, — цвет волос. Волосы девушки были совсем черными, видимо, крашенные. Незнакомка кивнула мне в знак приветствия и поспешила сообщить, что она сестра моего соседа. Я ответил, что сразу догадался. Затем в комнату вошла мать Гаррета, женщина на вид пятидесяти лет, подвижная, живая и моложавая. Я не стал смущать их своим присутствием, и, накинув кожаную куртку, вооружился «Божественной комедией», тут же поспешив в сад. Оборачиваться не хотелось. Гаррет исчезал. Но я верил, что мы скоро увидимся.