3

— Жена Ивана Алексеевича? — беспокойно переспросила Катя. — С ним что-нибудь случилось?

Тамара пожала плечами:

— Почему «случилось»? Жив, здоров… Чему вы удивляетесь — что не он, а я?.. Вот приехала… познакомиться!

«Странный тон для начала, — подумала Катя, — что-то, конечно, между ними произошло…» — и как можно спокойнее сказала:

— Садитесь, пожалуйста. Снимите пальто, у нас тепло.

— Я ненадолго.

— Так натопили ребята! Форточки открытой не боитесь?

— Не боюсь.

Катя старалась быть как можно любезнее, но Тамару это вынужденное гостеприимство раздражало. Она так и не сняла пальто, а только расстегнула воротник и резко его откинула.

«Милая и хорошенькая, — подумала Катя. — Разница в годах у нас небольшая, но она совсем, совсем еще молодая…»

— Вы, наверно, хотите повидаться с Сашей Турчановым? Он скоро придет… — начала Катя.

Тамара ее перебила:

— Я приехала к вам… Может быть, не нравится? Вы скажите. Я человек прямой и люблю, чтобы со мной тоже прямо. Вот только еще немножко погляжу, полюбуюсь — и айда назад!

«Это ревность, — думала Катя. — Ревность и ничего больше. Но это ужасно… Что он ей сказал? Но что он мог сказать?..»

— Вы уж, пожалуйста, меня не гоните, — продолжала Тамара все в том же залихватском тоне. — Я сама. — И снова откинула воротник. — Подумайте, за сто верст приехала, чтобы только на вас взглянуть!..

— Стоп, — сказала Катя. — Вам нравится так со мной разговаривать? Мне — нет. Я действительно знакома с Иваном Алексеевичем, и вы знаете, что́ нас связывает. Но вас это, по всей вероятности, не интересует. Вам обязательно хочется со мной поссориться. Мне — нет. Если у вас есть что-нибудь серьезное — говорите, если же нет…

— Тогда — убирайтесь, да? — подхватила Тамара, словно чему-то обрадовавшись. — Что ж, я не против: убираться так убираться! «Чего-нибудь серьезного» у меня нет! Я ведь в университетах не училась, я в то время на немцев белье стирала да гуляш им в столовой подавала.

На большее у Кати выдержки не хватило. Она открыла дверь и выразительно встала на пороге.

— Мне ясно, — сказала Тамара и вышла из комнаты, хлопнув дверью.

«Ужас, просто ужас! — подумала Катя. Она села за свой столик, сжала обеими руками голову, словно запрещая себе думать об этой безобразной сцене. — Но как он, как Иван Алексеевич мог все это допустить? — спрашивала себя Катя. — Нет, он, конечно, не знал. Но он обязан был знать. И что теперь будет? Ведь я ее выгнала… Выгнала жену Ивана Алексеевича!.. Но как можно было иначе поступить? Неужели же терпеть все эти незаслуженные оскорбления? В конце концов, пусть дома бьет тарелки…»

Но чем больше Катя возмущалась и чем больше она повторяла, что поступила правильно, совершенно правильно, чем больше восстанавливала себя против Тамары, тем более жалкой казалась ей она, жалкой, требующей помощи, участия. Да она и накричать как следует не умеет!.. «Я человек прямой», — вспомнила Катя с острым чувством жалости.

Она вскочила, накинула платок и выбежала из комнаты. «Может быть, еще не поздно. Догоню и верну с дороги».

— Тамара! — негромко крикнула она в пролет лестницы. — Тамара!..

Никто не откликался. Катя побежала вниз и чуть было не упала: там было темно. Она уже открыла дверь на улицу, но в это время услышала, как что-то хрустнуло. «Это стекло от разбитой лампочки. Тамара где-то здесь…» На ощупь нашла раздевалку. В темноте, уткнувшись в решетку, тихо плакала Тамара.

— Идемте отсюда, — сказала Катя. — Слышите, что я говорю, идемте ко мне, наверх.

— Зачем? Не надо. Все ясно…

— Ничего не ясно. Надо поговорить. Ведь для того вы и приехали, чтобы поговорить.

Она втащила Тамару в свою комнату, усадила в кресло, сняла с нее пальто и напоила валерьяновыми каплями.

— Ну как, легче стало?

— Я когда ехала к вам, — сказала Тамара, — совсем не думала заводить скандал, думала — взгляну и уеду, а сердце не выдержало. Очень уж все наболело. Тяжело вы мне дались, Екатерина Григорьевна, — сказала она, стараясь улыбнуться. — Но я другой, совсем другой вас представляла!

— Лучше или хуже? — тоже пытаясь улыбнуться, спросила Катя.

— И хуже и лучше, — очень серьезно ответила Тамара. — Я думала, вы какая-то необыкновенная красавица… Да нет, не перебивайте меня, именно так я думала. Думала — увижу вас и все пойму. А когда увидела, так только на то и озлилась, что ничего, решительно ничего в вас не поняла. Совсем вы никакая не красавица, но лучше, лучше всякой раскрасавицы… Дайте же мне договорить, — сказала она, взяв Катю за руку и заглядывая ей в лицо. Но сама же и не выдержала, отвернулась. — Напрасно вы меня назад позвали, все равно ничего не изменишь, а мне хуже, хуже, потому что понимаю теперь все, понимаю теперь, почему он вас любит.

— Это он вам сказал? — спросила Катя. — Он? Он вам сказал, что… любит?

Тамара грустно покачала головой:

— Ничего он мне не сказал. У нас давно разлад.

— Так я и думала, — вырвалось у Кати. — Когда вы только пришли, я так и подумала, что между вами разлад и что объясниться вы друг с другом не можете. И это чем дальше, тем хуже. То есть я, может быть, не именно так подумала, а только взглянула на вас и… позвольте откровенностью за откровенность: я ведь вас тоже совсем другой представляла.

— В чернобурке? — грустно улыбнулась Тамара.

— Тут не только в чернобурке беда! Чернобурка — штука хорошая… Беда, что торопятся, жадничают, а это-то ведь и мешает разобраться в жизни. А вы совсем другая. Попробуйте сами разобраться. Вот вы сказали, что Иван Алексеевич будто бы любит меня. А я вам говорю — вы ошибаетесь. Послушайте, ведь мы сами хорошо знаем, когда нас любят, чувствуем без всяких признаний. А Иван Алексеевич… Иван Алексеевич, он… он сблизился со мной душевно. И вот эту близость вы и приняли за любовь…

— Сблизился душевно? — переспросила Тамара. — А это разве не любовь? Подкосили вы меня, Екатерина Григорьевна, последнюю надежду отняли. Вы с ним на одном языке, а я на другом. Вы его поняли, а я нет. Умная вы женщина, Екатерина Григорьевна, а главного не поняли… Ну вот и все. Прощайте. И не поминайте лихом.

— Подождите, — сказала Катя твердо. — Подождите еще минуту, подождите, не уходите. Я хочу вас спросить: вы… вы любите Ивана Алексеевича? Не пылите, не сверкайте, скажите мне об этом негромко: вы любите Ивана Алексеевича?

Наступило долгое, трудное молчание. Тамара мысленно уже много раз ответила: «Да. Да, да, да!» Но что-то мешало ей высказать это «да!», какая-то незнакомая ей робость.

— Когда мы поженились, — сказала Тамара, словно сама с собой разговаривая, — я так счастлива была, так было много хорошего на душе, что, казалось, этого на всю жизнь хватит. А вот и на один год не хватило. («Зачем я об этом говорю? — думала Тамара. — Рассказываю о нас… ей… Зачем это?»)

Она думала о том, что нелепо рассказывать Кате о себе и об Иване Алексеевиче, но какая-то странная сила заставляла ее продолжать. Никогда она не думала, что кому-нибудь может доверить свое сокровенное. То, в чем самой себе еще не признавалась.

Она рассказала Кате и о первой летней ссоре, когда они с Иваном Алексеевичем не поняли друг друга, и о том, какой дорогой ценой досталось им примирение. И все равно они не могут понять друг друга.

— Не поняли друг друга? — переспросила Катя. — Достаточно ли вы оба старались?.. По-моему, надо, обязательно надо понять… если любишь. Ведь у любви, у настоящей любви, много сил и много терпения. Да, да, стараться понять друг друга, — повторила Катя с воодушевлением. — Любовь требует постоянной душевной работы, не всегда быстрой и даже, наоборот, чаще медленной, во всяком случае терпеливой. Если это вам кажется скучным, то нельзя и рассчитывать, что вы поймете друг друга.

— А я никогда не умела рассчитывать, — сказала Тамара, — да и не хочу.

— А вы попробуйте меня правильно понять: я ведь не за то, чтобы прикидывать чувства на весах, а за то, чтобы бороться за свою любовь. Что же это за любовь, которую так быстро уступают? Да какого еще человека уступают!

— Иван Алексеевич человек, как все люди, — сказала Тамара, стиснув зубы и ревниво глядя на Катю.

Но Катя была слишком занята своим.

— Человек, как все люди? Что это значит? Не гений? А это что значит? Не великий полководец, не великий ученый, не великий артист? Добрый, смелый, справедливый человек! Бывают времена, Тамара, когда такой человек сто́ит больше, чем гений!

«Она его любит!» — подумала Тамара. «Она его любит…» — мысленно повторяла Тамара, сама удивляясь, что эта мысль не приносит ей боли. «Она его любит» — это означало для Тамары: «Он ее не любит».

— Я пойду, пора мне, — тихо сказала Тамара и вдруг подошла к Кате и порывисто ее обняла: — Катя!

— Не надо, Тамара. Ничего не надо. Идемте, я вас провожу.