5

Иван Алексеевич заметил, конечно, что Тамара простилась с ним не по-обычному, но до его сердца ничего не дошло. Он был полностью поглощен предстоящим делом.

Утро выдалось легкое и какое-то праздничное. Недавно рассвело, а уже все сверкало и в небе была такая синь, словно там только что отгремел ледоход.

Весь батальон был на машинах, и до самого района учений шли без привалов. Спешились в небольшом лесочке, поставили палатки, и только затем Иван Алексеевич дал команду «на отдых».

Под хмельной запах сосен он быстро уснул, но его почти сразу же разбудили: пакет из штаба. Иван Алексеевич быстро вскрыл пакет, вынул лист глянцевитой бумаги и, кажется, даже не пробежал глазами, а только взглянул на знакомый шрифт штабной машинки с поломанной буквой «к» и сразу все понял.

В это время в палатку вошел Жолудев.

— Что с вами, товарищ майор? Неприятное известие?

— Да, не очень приятное, — признался Иван Алексеевич. — Давайте-ка выйдем, пока не стемнело.

Они вышли из палатки, и Жолудев сказал:

— Вы так побледнели, что я за вас испугался.

— Просто со сна… И потом это освещение, не люблю я карбидных фонарей.

Они вышли из лесочка, и Иван Алексеевич объяснил:

— Я получил приказ. Батальону указан исходный район.

— Нетрудно угадать… Вероятно, за высотой 39.0…

— Это было бы еще не так плохо. Но мы левее!

— Но там же совершенно открытая местность! — возмутился Жолудев. — Да что же это в самом деле… Вы разрешите мне сопровождать вас?

Иван Алексеевич кивнул головой. Молча они дошли до большого поля, покрытого несвежим снегом. С песчаных дюн, за которыми укрепился «противник», поле отлично просматривалось: трудно было найти место более неудобное для атаки. Правда, в восьмистах метрах начинался лесок, на его опушке легко можно было замаскировать исходную позицию. Но то было в восьмистах метрах!

— Бельский же прекрасно понимает, что означают для меня эти метры!

Жолудев поморщился: очень уж его неприятно резанули эти два слова — «для меня».

— Тут дело простое, — продолжал Иван Алексеевич. — Не удалось помешать постановке вопроса в печати, пожалуйста, выделим такой участок фронта, чтобы теория и практика разошлись. Вы разве считаете, что это не так?

— Может быть, и так, но, по-моему, в бою не место для дискуссий. Конечно, можно вполне научно объяснить наше бессилие, но лучше нам искать и найти выход из положения.

Иван Алексеевич задумался.

— Да, это, пожалуй, так, — сказал он, немного поостыв — И кажется, я вас понял, понял, что вас покоробило: «я», «мне», «мое», «я доказал», «мне ставят палки в колеса…»

Жолудев улыбнулся:

— Не смею спорить, товарищ майор.

Они дошли до стыка с соседним батальоном и повернули в сторону «противника». Солнце почти совсем скрылось и только подсвечивало снизу, редкие сосны резко выделялись на блеклом небе и были похожи на корабельные мачты. Фиолетовые тени от дюн спокойно ложились на снег. И хотя рядом в лесу расположился большой лагерь, было совсем тихо.

— Ну, хорошо, — сказал Иван Алексеевич. — Давайте рассуждать. Для меня ясно, что оборудовать исходные, прикрываясь лесом, очень нетрудно. Но что будет во время атаки? Преодолеть восемьсот метров по совершенно открытому полю нелегко. Или вы думаете, что дело упирается в какое-то мое вздорное самолюбие?

— Нет, товарищ майор, я этого не думаю. Думаю, что подбираться надо к «противнику» как можно ближе и до начала наступления.

— Я тоже так думаю.

Если бы кто-нибудь сейчас сказал им, что «противника» еще нет, а потому батальон может спокойно заниматься всеми необходимыми работами и строить ходы сообщения и отрывать траншеи, наверное, оба только бы плечами пожали: война — это война, если есть одна сторона, значит, есть и другая — «противник», иначе какая же это война!

На обратном пути шли лесом. Иван Алексеевич был рад, что он снова среди людей и что вокруг сосны — живая зелень, а не холодные дюны. Все здесь было как-то меньше, домашней, и даже огромный купол мартовской ночи казался не таким величественным. И темнело здесь куда быстрее, повсюду блестели уютные огоньки; приехали кухни, и горьковатый запах гречи смешался с густым запахом хвои.

Во второй роте повар предложил попробовать обед.

— Да я, пожалуй, не откажусь… — ответил Иван Алексеевич.

Он отлично знал, что солдат любит поговорить с начальством, что называется, за чаем, «запросто». Кое-кто из офицеров избегает этого — как бы, мол, здесь не вышло панибратства: дескать, сегодня чаи распиваем, завтра по плечу похлопываем. Но такому пугливому офицеру трудно служить в армии. О чем же это он сегодня с солдатом разговаривал, если тот его завтра может по плечу похлопать?

Но обо всем этом Иван Алексеевич сейчас не думал. Ему хотелось есть, пахло вкусно, а народ вокруг был знакомый. Когда-то Иван Алексеевич командовал этой самой второй ротой, и его многие знали. И конечно, многие заметили, что командир батальона сильно озабочен.

Напускная веселость в таких случаях только вредит. Иван Алексеевич не стал скрывать причину своей озабоченности.

Настоящие задачи науки, впрочем так же, как и настоящие задачи искусства, как бы они ни были сложны, замечательны еще и тем, что о них можно рассказывать просто и ясно. Тем более это относится к военному делу.

Общее мнение было здесь единодушное: поближе к «противнику» — это правильно. У всех здесь, так же как и у Ивана Алексеевича, не было сомнений, что там, в дюнах, окопался «противник», и если мы наши работы будем вести на открытом месте, то «он» обязательно станет за нами наблюдать.

— Да, такой маскировочной сетки для нас еще не связали, чтобы весь батальон разом прикрыть, — грустно заметил ефрейтор Сиделкин, известный всей роте шутник и балагур.

Иван Алексеевич отставил котелок.

— Как вы сказали, товарищ ефрейтор? Не связали для нас такой сетки?..

Сиделкин встал: видимо, не вовремя прозвучала его невеселая шутка.

— Виноват, товарищ майор… — начал он.

Иван Алексеевич не дал ему договорить:

— Как это нет такой сетки? Есть! Очень даже есть, вязать ее незачем! Вот смотрите, товарищи, она уже связана для нас! Что, ефрейтор? — сказал он. — Все шутки шутишь, а я всерьез. Будем, товарищи, ночью работать. Вот вам и «сеть»! И начнем мы с хода сообщения от опушки леса к исходному рубежу. А затем будем отрывать исходную траншею, и не дальше чем в трехстах пятидесяти метрах от «противника». Товарищ капитан! — обратился он к Жолудеву. — Передайте мое приказание начальнику штаба батальона: собрать офицеров в двадцать один ноль-ноль. И непременно офицеров приданных подразделений: танкистов и артиллеристов.

— Слушаюсь, товарищ майор, — весело ответил Жолудев.

Совсем стемнело в лесу. Иван Алексеевич чуть было не заблудился, разыскивая свою палатку. Он был озабочен. Принятое им решение потребует большого напряжения, а люди не должны быть переутомлены. Надо, чтобы они нормально отдыхали, а это тоже зависит от него.

«Слава богу, что еще луны нет…» — подумал Иван Алексеевич и открыл полог палатки. Но он так и не вошел, а остановился на пороге: за его столом сидел полковник Камышин.

— Товарищ полковник!.. — начал рапорт Иван Алексеевич.

Камышин остановил его.

— Не надо рапорта, — сказал он, как показалось Ивану Алексеевичу, печально. — Садитесь.

Иван Алексеевич сел. Большая синяя тень от карбидного фонаря падала на лицо Камышина и делала его старше. «Он изменился за это время, — подумал Иван Алексеевич. — Постарел очень. И в самом деле ему пора на покой…»

После смерти Шаврова Камышин часто болел. Полком командовал его заместитель по строевой. Офицеры высчитали, что к первому мая Камышин окончательно уйдет в отставку, и шутили между собой, что начался «переходный период». Шутили, что его «околдовала» Мария Артуровна. Но всем было обидно, что такой волевой человек, каким Камышина знали в бою, так слаб духом, когда решаются вопросы его личной жизни.

Иван Алексеевич не видел командира полка с тех памятных учений, когда к ним приезжал Шавров. Он не раз думал о том, что Камышину, вероятно, очень трудно встретиться с ним. И это было понятно. Ивану Алексеевичу было бы гораздо больнее, если бы Камышин сделал вид, что ничего не случилось. Именно такой вид бывал всегда у Бельского, когда он приезжал в полк: «Стоит ли портить себе кровь? Комбатов много, а я один…»

Все это время, думая о Камышине, Иван Алексеевич испытывал двойное чувство. Забыть то, что было между ними, он не мог, но при этом ему было жаль командира полка…

Увидев Камышина у себя в палатке, Иван Алексеевич сразу же подумал, что между ними произойдет разговор и что иначе и быть не может: ведь остаются считанные дни до ухода Камышина из армии. Невозможно уйти и не проститься…

Камышин начал первый:

— Мне хотелось поговорить с вами. И вот я… пришел.

Он, как всегда, говорил негромко, а сейчас казалось, что говорить ему очень трудно.

— У вас, вероятно, создалось впечатление, что я больше не вернусь в полк? — спросил Камышин прямо.

— Да, так, товарищ полковник, — тоже прямо ответил Иван Алексеевич.

— Это вполне понятно. Так было решено. Я хочу вам сказать, что никто не ставил передо мной вопрос об отставке. Это было мое желание. Говорят, что этому во многом способствовала моя жена. Но и это только отчасти верно. Главное же было совсем в другом: я устал. Я всегда любил свою работу, да что говорить, я не представлял себе другой жизни, кроме жизни военного, а с некоторых пор я просто стал служить. И знаете, физическую усталость куда легче побороть, чем усталость душевную. Осенью я отдыхал в Крыму. Море, пляж, кипарисы, прогулки. Цветы там очень остро пахнут, особенно ночью… Нет, ничего у меня не получилось. Вернулся, как чиновник, в свой кабинет. Чиновник в армии! Что может быть хуже? Так же, как не сочетаются два слова — революция и бюрократ, так же несовместимы два понятия — бюрократизм и Советская Армия. Ведь наша армия рождена революцией! Для службиста важно не только прилично служить, но и прилично уйти со службы. А ведь я к этому стремился. И как раз этого-то у меня не получилось. Для всего этого надо было… — Камышин не закончил фразу, вынул папиросу, закурил и, помолчав немного, продолжал: — В общем, все началось с вашей статьи, то есть с того, что статья мне понравилась, а защищать я ее не посмел. Можно сказать, что я не поверил в свои силы, но, по-настоящему говоря, я струсил. Ну а вы человек военный, вы знаете, когда солдат побежал, подставил спину, тут ему и крышка. Фактически я побежал, когда заявил, что не читал вашей статьи. Шавров, когда приезжал к нам на учение, спрашивал меня: «Вы же знали, чем это грозит майору Федорову?»