А суть была в том, что старокузнечный, старая кузница, как мы в то время называли цех, сорвал поставки для того главного изделия, которым был воодушевлен весь завод, для первого путиловского трактора-пропашника. И сорок лет назад тоже находились умельцы гнать план «по валу».

Конечно, в срыве заводского заказа был виноват начальник цеха, а бригада делала только то, что ей было сказано делать, но воспевать мне все это отнюдь не следовало. Для меня это был первый и, к сожалению, не последний урок. Немало прошло времени после моего разговора с Евгением Ивановичем, пока я наконец стал понимать межцеховые связи. Да, Евгению Ивановичу пришлось еще со мной повозиться.

Во всем этом нет, конечно, полной аналогии с войной, но и на войне иной раз хвалили за успех, не задумываясь, что́ в действительности стоит за этим.

Дело не в том, чтобы застраховаться от ошибок. Без ошибок не проходит ни одна даже самым превосходным образом разработанная боевая операция. Были ошибки и в дни прорыва блокады, и даже год спустя, когда войска Ленинградского фронта полностью освободили Ленинград от осады. Ошибки, конечно, были, но главное, мне кажется, состояло в том, что в это время мы уже научились сознавать их и даже наказывать за них.

Мне кажется, что для очень многих ленинградцев именно это время — время так называемых боев местного значения, после того как блокада была прорвана, но еще не была полностью снята, — было временем, когда по-новому и очень выпукло обозначились характеры и судьбы людей.

Прошлой зимой для всех нас смерть установила свой особый режим равенства. Каждый ленинградец, вне зависимости от того, держался ли он еще у станка или уже погибал в своей обледенелой постели, был героем.

Одни сумели проявить себя. Учительница, учившая детей в бомбоубежище, истощенный водитель, нашедший в себе силы, чтобы сесть за баранку и совершить подвиг — поездку на ту сторону Ладожского озера, дядя Вася, которого на руках принесли в цех и который, сидя у костра, руководил ремонтом танка, директор 15-го ремесленного училища Анашкин, управдом Иван Иванович Иванов — это были те люди, которые вместе с бойцами Ленинградского фронта выиграли битву за Ленинград. Но кто посмел бы бросить камень в неработающего, согнувшегося, обессилевшего, погибшего не у своего рабочего места, а у себя в постели. Не только о тех, кто работал и умирал на поле брани, сказано поэтом: «Товарищи проносят ленинградца, погибшего на боевом посту». Это сказано и о тех, кто шел на свой завод, но не сумел дойти, и о тех, которые подошли к заводским воротам, но завод уже не работал, и о тех, которые боялись выйти из своего закутка, да, да, боялись, потому что закуток, пусть сотрясаемый залпами артиллерийской канонады, все-таки был свой закуток, а не та гомеровская картина гибели, которая приводила людей в еще большее отчаяние.

Но мы сострадали и тем, кто слабеющей рукой брался за лопату, и тем, кто уже бредил хлебом, и это вынужденное обстоятельствами равенство было тоже нашей идеологией, потому что только фашизм мог взять на вооружение: падающего толкни.

После прорыва блокады это вынужденное равенство было нарушено и появилась новая требовательность людей к самим себе, без которой вообще невозможен нравственный рост общества.

Я за эти тридцать лет не раз читал, что в Ленинграде к сорок третьему году остались только работающие и что именно поэтому возможны были новые усилия. Я думаю, что это не совсем так. И в сорок третьем году в Ленинграде оставались старики, много раз решительно отвергавшие эвакуацию; то, о чем говорила моя мама, говорили во многих семьях: «самое страшное мы уже пережили»; оставались в сорок третьем году в Ленинграде и дети; как ни старались вывезти их «подчистую», это было просто невозможно сделать. И в сорок третьем году встречались люди, у которых мания еды, или, вернее, мания насыщения, еще не кончилась, она ослабела, видоизменилась, но не кончилась…

Поражающие историков усилия ленинградцев в сорок третьем году — рост производительности труда на всех без исключения действующих предприятиях, интеллектуальная жизнь людей, работа библиотек и книжных магазинов, всевозможные производственные и художественные кружки (вспомнить хотя бы театральную студию, в которой класс актерского мастерства вел народный артист РСФСР Федор Михайлович Никитин!) — все эти поражающие наше воображение факты не следует относить только за счет того, что в Ленинграде к этому времени осталось только «самодеятельное население».

Прежде всего я бы обратил внимание на нравственный облик ленинградца, пережившего годы сорок первый и сорок второй и теперь, после прорыва блокады, потребовавшего от себя новых свершений.

На вопрос — кто есть кто — ленинградцы ответили не только в первую блокадную зиму, но и в следующем, сорок третьем году, и следующем, сорок четвертом. Впрочем, пока жив человек, этот вопрос всегда стоит перед ним.