— Мне до самой смерти плохо не будет, — сказал телеграфист, — а если вам приспичило… Да нет, странные шутки, молодой человек. Мне итти нужно. Не задерживайте.

— Батюшка, я еще чем-нибудь попрошу… Дрожу и рыдаю.

— Не могу-с. Да вы хорошенько попросите. Ведь это же расход и прочее… Я люблю, когда меня попросят.

Забежкин бросился в свою комнату и через минуту вернулся.

— Вот, — сказал он, задыхаясь, — сапоги. И шнурки к ним запасные.

Телеграфист примерил сапоги и сказал:

— Жмут. Ну да ладно. Дайте срок — с'еду. Чорт с вами. Только странные шутки, право.

Забежкин прошел в свою комнату и присел у окна.

Забежкин на службу не пошел.

С куском хлеба он пробрался в сарай и сел перед козой на корячки.

— Готово, Машка. Шабаш. Убрал телеграфиста. Кобенился он и сопротивлялся, ну да ничего. Сапоги ему, Машка, отдал. Теперь что ж? Теперь, Машка, Домна Павловна осталась. Тут главное на чувства рассчитывать нужно. На эстетику. Розу сейчас куплю. Вот, скажу, вам роза — нюхайте. Завтра куплю, а нынче я, Машка, запарился. Ну, ну, нету больше.

Забежкин прошел в комнату и лег на кровать.

Розу он купить не успел — Домна Павловна пришла к нему раньше.

Она сказала:

— Ты что ж это сапогами-то даришься? Ты к чему это сапоги телеграфисту отдал?

— Подарил, Домна Павловна. Очень уж он хороший человек. Чего ж, думаю, ему не подарить?

— Этот телеграфист-то хороший человек? — спросила Домна Павловна. — Неделю, подлец, живет и до свидания. Это он-то хороший человек, отвечай, если спрашиваю.

— А я думал…

— Чего ты думал? Чего ты, разява, думал?

— Я думал, Домна Павловна, что он и вам очень нравится. Вы с ним завсегда хохочите.

— Это он-то мне нравится? — Домна Павловна всплеснула руками. — Этот-то субчик-то мне нравится? Да он цельные сутки билльярды гоняет, а после со шлюхами. Ну и врать ты… Да он, прохвост этакий, при наружности своей любую тонконогую возьмет, а не меня. На меня он, прохвост, и не взглянет, вот это какой гад… Уезжаю, говорит.

— Домна Павловна, — сказал Забежкин, прикладывая руки к груди, — про тонконогую до чего это верно, так и слов нету… Это такой человек, Домна Павловна… Да он давеча заврался: люблю, говорит, чтоб нога была тонкая, а на полненькую и внимания не обращу. Ведь это он, Домна Павловна, на вас намекает.

— Ну? — спросила Домна Павловна.

— Ей богу. Он, Домна Павловна, такую возьмет, ей богу правда — уколоться об локоть можно, а он и рад, гадина… А я вот, Домна Павловна, я на крупную фигуру всегда обращу свое внимание. Я, Домна Павловна, увлекаюсь такими фигурами, как у вас.

— Ври еще.

— Нет, Домна Павловна, мне врать нельзя. Вы для меня очень превосходная дама. И для многих тоже. Ко мне, помните, Домна Павловна, человек заходил. Тот очень даже заинтересовался. Это, спрашивает, кто же такая гранд-дам интересная?

— Ну? — спросила Домна Павловна, — так и сказал?

— Так и сказал, дай бог ему здоровья. Это, говорит, не актриса ли Люком?

Домна Павловна села рядом с Забежкиным.

— Да это какой же приходил? Это не тот ли рыжий и угри на носу?

— Тот, Домна Павловна, тот самый, дай бог ему здоровья.

— Так ты бы его к столу пригласил. Сказал бы: вот, мол, Домна Павловна кофею просит выкушать… Ну, а что он еще такое говорил? Про глаза ничего не говорил?

— Нет, — сказал Забежкин, задыхаясь, — нет, Домна Павловна про глаза это я говорил. Я говорил: люблю такие хорошие глаза. Вот как посмотрю, так и млею, и млею… Вообще, многоуважаемые глаза.

— Ну, уж и любишь, — удивилась Домна Павловна, — поел чего-нибудь лишнего — вот и любишь.

— Поел! — вскричал Забежкин. — Это я-то поел! Нет, Домна Павловна, раньше, точно, я превосходно кушал — рвало даже, а нынче я, Домна Павловна, на хлебце больше.

— Глупенький, — сказала Домна Павловна, — ты бы ко мне пришел. Вот, сказал бы…

— А я, — перебил Забежкин, — я, Домна Павловна, вас совершенно люблю. Скажите: упади, Забежкин, из окна, — упаду. Как стелечка упаду, Домна Павловна. Как стелечка на камни, например, лягу и имя еще прославлять буду.

— Ну, ну, — сказала Домна Павловна, конфузясь.

И ушла вдруг. И только Забежкин хотел к козе направиться, как Домна Павловна снова вернулась.

— Побожись, — сказала она строго, — побожись, что верно сказал про чувства.

— Вот вам крест и икона святая, Домна Павловна.

— Ну ладно. Не крестись зря… Кольца накупить нужно… И чтоб венчанье… и певчие…

— И певчие, — вскричал Забежкин. — И певчие, Домна Павловна. И все так великолепно, все так благородно… Дозвольте же теперь ручку поцеловать. Вот-с… А я то, Домна Павловна, думал, чего это мне не по себе все. На службе невтерпеж даже… А это чувство… Давеча опоздал я, Домна Павловна, сижу и на книге Де и Пе рисую, а Иван Нажмудинович галочки сосчитал (у нас, Домна Павловна, всегда кто запоздал, не пришел — галочку насупротив фамилии ставят). Так Иван Нажмудинович и говорит: шесть галочек насупротив фамилии — Забежкин, это не поперли бы его со службы.

— А пущай, — сказала Домна Павловна, — и так хватит.

Венчанье было назначено через неделю.

А в тот день, когда телеграфист собрал вещи свои в узел и сказал:

— Не поминайте лихом, Домна Павловна, завтра с'еду — в тот день все погибло.

Ночью Забежкин сидел на кровати перед Домной Павловной и говорил:

— Мне, Домна Павловна, счастье с трудом дается. Иные очень просто и в Америку ездят, и комнаты берут, а я, Домна Павловна, не такой человек… Да вот — не пойди я тогда за прохожим, ничего бы и не было. И вас бы, Домна Павловна, не видать мне как ушей своих… А тут — прохожий… Об'явление. Девицам не тревожиться. Плюха-то какая им, Домна Павловна, — не тревожиться…

— Ну, спи, спи, — строго сказала Домна Павловна. — Поговорил и спи.

— Нет, — сказал Забежкин, поднимаясь, — не могу я спать. У меня, Домна Павловна, грудь рвет. Порывы. Вот я, Домна Павловна, мысль думаю… Вот коза, скажем, Домна Павловна, не может такого счастья чувствовать.

— А?

— Коза, я говорю, Домна Павловна. Не может ощущать такого счастья. Что ж — коза? Коза дура. Коза и есть коза. Ей бы, дуре, только траву щипать. У ней и запросов никаких нету. Ну, пусти ее, например, на Невский — срамота выйдет, недоразумение. А человек, Домна Павловна, все-таки запросы имеет, интересуется. Вот, скажем, меня взять… давеча иду по Невскому — тыква в окне. Здоровенная такая тыква, Домна Павловна. Зайду, думаю, узнаю какая цена тыкве. И зашел. И все-таки человеком себя чувствуешь… А коза что ж. Вот хоть бы и Машку нашу взять — дура, дура и есть. А человек, Домна Павловна, против козы — орел, царь природы. Человек и ударить козу может, которая бодается, и убить может и перед законом чист и ответственности никакой.

Домна Павловна села.

— Ну и коза, коза забодать человека может. Очень просто.

— А человек, Домна Павловна, козу палкой, палкой по башке по козлиной.

— А коза возьмет и очень просто молока не даст, как телеграфисту давеча.

— Как телеграфисту? — испугался Забежкин. — Да чего ж он ходит туда? Да как же это коза может молока не дать, ежели она дойная?

— А так, не даст и не даст.

— Ну уж, пустяки это, Домна Павловна, — сказал Забежкин, ходя по комнате. — Это уж… Что ж это? Это бунт выходит.

Домна Павловна тоже встала.

— Что ж, — вскричал Забежкин, — да ведь это же, Домна Павловна, революция. Ведь это вы про революцию говорите… А вдруг да, Домна Павловна, животные революцию об'явят. Козы, например, и коровы, которые дойные. Начнешь их доить, а они бодаются, копытами по животам бьют. И Машка наша тоже копытами. И ведь Машка наша, Домна Павловна, забодать Ивана Нажмудиновича может…

— И очень просто, — сказала Домна Павловна, — не поинтересуется общественным значением.

— А ежели, Домна Павловна, не Ивана Нажмудиновича забодает Машка, а комиссара, товарища Нюшкина? Товарищ Нюшкин из мотора выходит… Арсений дверьку перед ним, дескать, пожалуйте, товарищ Нюшкин… А коза Машка спрятавшись за дверькой стоит… Товарищ Нюшкин — шаг, а она подойдет, да тырк его в желудок по глупости.

— Очень просто, — сказала Домна Павловна.

— Ну, тут народ стекается. Конторщики. А товарищ Нюшкин это ужасно как рассердится. «Чья, скажет, эта коза?» А Иван Нажмудинович уж тут, задом вертит. «Эта коза, скажет — Забежкина. У него кроме того шесть галочек насупротив фамилии». «А, Забежкина, скажет комиссар, ну так уволен он по сокращению штатов». И баста.

— Да что ты все про козу врешь? — спросила Домна Павловна. — Откуда это твоя коза?

— Как откуда? — сказал Забежкин. — Коза, конечно, Домна Павловна, ваша, сознаюсь, но ежели брак хотя и гражданский… и как муж все-таки…

— Да ты про какую козу-то брендишь? — рассердилась Домна Павловна. — Да ты что купил у телеграфиста Машку?

— Как у телеграфиста? — испугался Забежкин. — Ваша коза, Домна Павловна.

— Нету, не моя коза, — сказала Домна Павловна. — Машка телеграфистова коза. Да ты прохвост этакий, идол поганый не на козу ли нацелился?

— Как же, — пробормотал Забежкин, — ваша коза. Ей-Богу, ваша коза, Домна Павловна.

— Да ты что опупел? Да ты на козу рассчитывал? Я сию минуту тебя наскрозь вижу. Все кишки вижу.

В необыкновенном гневе встала с кровати Домна Павловна и, покрыв одеялом обильные свои плечи, вышла из комнаты. А Забежкин прилег на кровать, да так и пролежал до утра не двигаясь.

А утром пришел к Забежкину телеграфист.

— Вот, — сказал телеграфист, не здороваясь. — Домна Павловна приказала, чтоб в 4 часа с квартиры, иначе судом и следствием…

— А я, — закричала из кухни Домна Павловна, — а я, так и передай ему, скотине этому, Иван Кириллыч, и видеть его не желаю.

— А Домна Павловна, — сказал телеграфист, — и видеть вас не желает.

— Да посмотри, — кричала Домна Павловна, — посмотри, Иван Кириллыч, не прожег ли он матрац, сукин сын. Курил давеча. Был у меня один такой субчик — прожег. И перевернул подлец — не замечу, думает… Сволочь.

Забежкин печально пересел на стул.

— Куда же я перееду? — сказал он. — Мне и переехать некуда.