К середине XVI столетия в Японии образовалось несколько центров или полюсов силы, представленных наиболее могущественными новыми феодальными владетелями. На востоке и северо-востоке страны это были Такэда Сингэн, Уэсуги Кэнсин, а также сильный феодальный магнат Го-Ходзё,[42] владения которого составляли семь провинций: Сагами, Мусаси, Ава, Кадзуса, Симоса, Хитати, Симоцукэ. На западе и юго-западе страны наряду с новым даймё Мори Мотонари влиятельную силу представлял Тёсокабэ Мототика, владевший большей частью острова Сикоку. На острове Кюсю значительно укрепили свои позиции Симадзу и Отомо.
Каждый из новых даймё мечтал овладеть столицей и подчинить себе всю страну. Но далеко не каждый мог реально рассчитывать на успех. Необходимо было обладать большой военной мощью, чтобы, победив своих ближайших соседей, преодолеть сопротивление тех, чьи владения лежали на длинном пути к столице. Чем ближе владения новых даймё примыкали к столице, тем меньше усилий надо было затрачивать им на борьбу с теми, кто мог преградить им путь к власти, тем больше было шансов на успех. Автор «Неофициальной истории Японии», описывая события, которые разворачивались в этой стране в годы Тэнсё (1573–1592), когда каждый влиятельный князь грезил том, чтобы добраться с войсками до столицы и установить свою верховную власть, выделяет четырех самых крупных в то время феодалов, которые, до его мнению, были ближе всех к цели. Это феодальные дома Го-Ходзё, Такэда, Уэсуги и Мори. «Мори из провинции Аки, — повествует автор, — владел огромной территорией, включавшей области Санъёдо и Санъиндо с 13 провинциями. Вторым по могуществу был Ходзё из провинции Идзу, обладавший 8 провинциями в районе Канто. Такэда из провинции Каи владел провинциями Синано, Хида, Суруга и Кодзукэ. Феодалу Уэсуги из провинции Этиго принадлежали провинции Эттю, Ното и Кага. Все они враждовали между собой. Занимаясь сельским хозяйством, они постоянно участвовали в боевых сражениях, и каждый имел войско в несколько тысяч человек.
Для того чтобы достичь столицы — Киото — и таким образом установить свою верховную власть над всей страной, Ходзё должен был пройти с войсками через владения Такэда и Уэсуги. Но это не могло остаться незамеченным. В свою очередь, оба эти дома враждовали между собой и постоянно вели войну, пока Такэда не установил полного контроля над провинцией Синано.
Мори обладал огромными владениями, но, поскольку они были расположены очень далеко и ему предстояло преодолеть слишком большое расстояние, он не мог добраться до столицы»[43].
Думается, что из всех перечисленных феодальных князей Такэда Сингэн имел, пожалуй, наибольшие шансы распространить свою власть и влияние на всю страну. Если бы не его внезапная смерть, неизвестно, как сложилась бы борьба за объединение страны и какие очертания приняли бы многие важные события той эпохи японской истории.
Несмотря на большие возможности, которые открывались перед честолюбивыми замыслами членов феодального дома Такэда, главные события развертывались все же в центральных провинциях. Борьба между феодалами средней руки должна была не только выявить самого сильного среди новых даймё, но и решить вопрос о власти в стране в целом.
Чем объяснить, что новые даймё свои притязания на верховную власть непременно связывали с походом на столицу и ее захватом, несмотря на то что овладение столицей далеко до всегда гарантировало, что они будут избавлены от подстерегавших их на каждом шагу неожиданностей и опасностей, даже там и тогда, когда, казалось, вся полнота власти сосредоточена в их руках?
Дело в том, что в данном случае речь шла не просто об овладении столицей, служившей политическим, экономическим и культурным центром страны, ее главным нервом. Речь шла о городе Киото, древнем религиозном центре, месте пребывания императора. Императорский трон в глазах простого народа олицетворял собой символ верховной власти — не только светской, но и религиозной. Поэтому феодальный князь, как бы могуч и силен он ни был, овладев столицей, получал наконец возможность как бы соприкоснуться с императорским троном, самому «освятиться», представить себя избранником бога и судьбы.
Даже влиятельные и могущественные сёгуны, находясь в зените славы и располагая неограниченной властью, любили демонстрировать, по крайней мере внешне, свое уважение к трону. Тем паче это должны были делать новые даймё, «выскочки смутного времени», многие из которых были безвестны, а некоторые не имели знатного происхождения. Поэтому они особенно нуждались в «благословении» трона.
Между прочим, мировая история знает немало примеров, когда претенденты на власть, притом не только представители феодальной знати, но иногда и руководители крестьянских движений, чтобы придать своей личности высокий авторитет и укрепить свои позиции, присваивали имя какого-нибудь царя или императора, а то и выдавали себя за лжепророков, святых и т. д. Вспомним хотя бы эпизод из отечественной истории, когда предводитель крестьянской войны 1773–1775 годов Емельян Пугачев, желая привлечь на свою сторону новых сторонников и поднять свой авторитет в глазах отсталой крестьянской массы, выдавал себя за царя Петра III, к тайному убийству которого была причастна императрица Екатерина II.[44]
Овладение столицей имело немаловажное и военно-политическое значение: часто этого оказывалось достаточно, чтобы враждебно настроенные феодалы покорились тому, в чьих руках она оказывалась, не говоря уже о феодалах, которые занимали нейтральную позицию. Вот почему в период междоусобных войн территориальная близость феодального княжества к столице порой имела куда большее значение, чем численность армий и их вооруженность. Если столь могущественные феодальные магнаты, как Мори на западе или Го-Ходзё на востоке страны, фактически вышли из игры и были, по существу, исключены из борьбы за верховную власть, то не в последнюю очередь это объяснялось тем, что их владения находились далеко от Киото.
Среди претендентов на верховную власть такая возможность открывалась перед немногими, прежде всего перед теми, чьи владения либо непосредственно примыкали к столице, либо были расположены на близком к ней расстоянии. В этом отношении новые даймё центральных провинций имели ряд неоспоримых преимуществ. Одно из них мы уже отметили: их владения находились в центральной части страны, т. е. в непосредственной близости от столицы. Это были и более развитые в социально-экономическом отношении районы. Высокий уровень развития производительных сил, покровительственная политика в отношении новых видов производств, содействие расширению внутренней и внешней торговли обеспечивали приток все новых денежных средств, которые были необходимы для содержания больших армий, проведения дорогостоящих военных кампаний, совершенствования военного дела. Не случайно именно в армиях этих даймё впервые в Японии было применено огнестрельное оружие, что привело к существенным изменениям в тактике ведения боя, потребовало пересмотра многих положений военного искусства.
В сложной, до предела накаленной обстановке постоянных военных столкновений многое зависело от исхода борьбы между главными претендентами на верховную власть. От того, как сложатся взаимоотношения между ними, какие силы — центробежные или центростремительные — в конечном счете одержат верх, зависели судьбы не только того или иного феодального клана, но и самого государства.
В эпоху непрестанных феодальных войн каждый крупный феодал, даже если он и не помышлял о захвате столицы и подчинении всей страны, вынужден был в целях защиты собственных владений и ограждения себя от любых посягательств на свою автономию содержать достаточно большую, хорошо оснащенную и обученную армию, постоянно заботиться о ее боевой мощи, владеть новейшими методами и средствами ведения войны. Это было время, когда в Японии впервые выделяется весьма многочисленный слой населения, для которого служба в феодальных армиях становится главным занятием.
Это были уже не прежние княжеские дружины, которые набирались на то время, пока шли военные действия, а регулярное войско, состоявшее фактически из профессиональных военных. К тому времени относится и выделение в особую отрасль военного производства, специализировавшегося на изготовлении различных видов оружия, включая огнестрельное, воинского снаряжения.
Оба эти момента — появление постоянных, крупных по численности феодальных армий, их содержание и оснащение, а также выделение военного производства в самостоятельную и важную отрасль хозяйства — оказали решающее воздействие на все, по существу, стороны жизни японского общества во второй половине XVI века, так или иначе втягивая в орбиту войны всех и каждого.
Содержание массовых армий не просто отвлекало от производительной деятельности огромное число людей, но и требовало все новых и новых материальных затрат, которые вынуждено было нести общество, но прежде всего, конечно, главные производители материальных ценностей — крестьяне. Некоторые японские историки, исследующие эпоху феодальных войн, высказывают мысль, что рост военного производства, вызванный объективными потребностями междоусобной борьбы, имел и определенные положительные последствия, поскольку-де развитие военной промышленности способствовало улучшению орудий труда, в том числе в сельском хозяйстве, что и привело якобы к процветанию японской деревни[45]. При этом неоправданно ссылаются на известное изречение древнегреческого философа Гераклита Эфесского, гласящее: «Раздор есть отец всего».