— Не согласен потому, что уже успел наглотаться всякой «ваграновщины» и сам не знаешь, почему не согласен, поскольку глотал непродуманно…

Зоя растерянно кивнула.

— Что за «ваграновщина»? Какая еще «ваграновщина»? С Андреем Степановичем Ваграновым я и встречался-то всего раза два! — воскликнул Иванов.

— Встречаться необязательно. Достаточно прочитать статью Вагранова. Я уже говорил на парткоме: статья вредная, она дезориентирует. Что предлагает Вагранов вместо единоначалия?

— По-моему, статья полезная. И надеюсь, вы не призываете ликвидировать социологию? — Олег улыбнулся, но Зоя заметила, что знакомая ей продольная линия так и осталась между белесыми бровями мужа.

— Я призываю максимально развивать нашу отечественную промышленность! — напористо, почти как Артемюк, сказал Озолов.

— Как сложно-то все! И не пьете вы ничего, и не кушаете! — снова вздохнула Зоя.

— Постепенно все объясню! — Озолов поднял свою тяжелую руку, в которой рюмке, казалось, грозила реальная опасность быть раздавленной. — Сначала выпьем за расцвет советской промышленности!

Мужчины чокнулись, выпили. Зоя отставила нетронутую рюмку. Встала. Снова села. Олег покосился на нее:

— Ты что?

— Показалось, телефон. Нет, просто показалось. Я приглушила звонок, чтобы не мешал, а теперь все кажется, что звонит.

— Если надо будет, еще позвонят! — мотнул своей круглой головой Озолов. — Итак, — продолжал он, — пойдем постепенно дальше, если ты, Олег Сергеевич, как хозяин дома не возражаешь…

— Не возражаю. Пока не возражаю. Слушаю покуда, — суховато сказал Олег.

— Слушай, слушай откровенный монолог директора завода!

— За которым, надеюсь, последует диалог. Мне-то дадите возможность не согласиться с вами?

— А ты согласишься, — уверенно заявил Озолов и продолжал с еще большей напористостью: — Стало быть, что такое современный рабочий класс? Возьмите, допустим, бригаду Веприкова. Отличная бригада. Об этом товарищ Черенцов публично заявил. А кто они, веприковцы, откуда они появились у нас? Я недавно поинтересовался. Сам Владимир из рабочей династии. Правда, отец не заводской труженик, а водитель такси, но мать, и дед, и бабка — все из цехов. А остальные в бригаде Веприкова кто? Насколько я помню, двое пришли на завод потому, что не попали в институты. Стали, повторяю, передовыми производственниками. Но учиться мечтают. И та же молодая художница Боброва, и еще многие. А экзамены всюду начинаются в одно и то же время. Не пять, не двадцать пять человек, а целая колонна сразу уходит с завода. С ума можно сойти! Дело требует, чтобы токарь или слесарь остался, а он не может — у него экзамены. И во всех цехах так! Это не значит, что я против учебы, но понять надо, что такая организация приема в высшие учебные заведения мешает производству. Мне она мешает. Сто лет я это долблю. Другой взбесился бы, я не взбесился… И еще, если учесть, что все должны учиться, так что́… всем побросать работу?!

— Ну а что же делать? — воскликнул Олег.

— Вот именно: что же делать? С одной стороны, мы как коммунисты должны заботиться о дальнейшем росте людей, о развитии их способностей; с другой стороны, мы как коммунисты должны — сегодня, завтра, в этом месяце, в этом году — выполнять и перевыполнять производственную программу!

— И все-таки что же делать? Я догадываюсь, что у вас есть решение! Каков, по-вашему, выход из столкновения интересов узких и широких, то есть производственных и государственных?

Озолов резко мотнул головой:

— Прежде всего секретарю парткома крупнейшего завода следовало бы понимать, что так называемые узкие производственные интересы и есть широкие государственные! Да, есть выход из противоречивых интересов, неизбежно возникающих в ходе развития общества. Какой? — Озолов выдержал паузу и произнес с особенно веским нажимом на каждое слово: — Единоначалие. Твердая воля руководителя! Дисциплина!.. Грифельная доска у вас в доме есть? — неожиданно спросил он. — Обыкновенная черная школьная доска. И кусочек мела!

Опустив глаза под круглым дымчатым взглядом директора, Зоя обиженно пролепетала:

— Вы хотите сказать, что мы, как в первом классе в школе, ничего не понимаем?!

— Нет, Зойка, — рассмеялся Иванов, — просто наш директор очень уважает средства наглядной агитации. Есть доска, Федор Николаевич! Вот она, под телефоном… Захватил домой после заседания парткома. Наверно, телепатия: вы мне внушили, что вам понадобится! Кусочек мела тоже найдется. Пожалуйста!..

Озолов взял у хозяина дома доску, проворно установил ее на выступе книжного шкафа. Вычертил длинный прямоугольник, пронзающую его насквозь стрелу и рядом с клювом стрелы коротенький прямоугольник:

— Стрела — движение науки. Идет вперед наука, развиваясь, пронизывает всю нашу действительность… — Озолов постучал мелком по длинному прямоугольнику. — Но наука никогда не дает абсолютно точного ответа на тот или иной конкретный вопрос. Всегда остается вот этот отрезочек, — Озолов ткнул мелком в коротенький прямоугольник, — между ответом науки и искомым решением данной проблемы! И этот отрезочек заполняется решением руководителя, основанным на его личном опыте.

Хозяева глядели на чертеж: Зоя — завороженно, Олег Сергеевич — с продольной морщинкой между бровями.

— А хороший чужой опыт не годится? — негромко спросил Олег не то Озолова, не то самого себя.

Озолов не обратил внимания на вопрос.

— Вернемся к нашему конкретному примеру — к веприковцам, к Марии Бобровой, — продолжал он. — Наука, марксизм-ленинизм, говорит о необходимости всестороннего развития человека… Ну, словом, вытекает это из марксизма-ленинизма. Но наука не отвечает на вопрос, когда именно целесообразно послать учиться монтажницу Марию Боброву или слесаря-сборщика из бригады Веприкова. Этот вопрос, как и многие другие аналогичные вопросы, подлежит решению на основе превалирующих интересов производства, интересов развития советской промышленности! А для того чтобы решения максимально успешна претворялись в жизнь, необходимы единоначалие и дисциплина!

— Ну что же, выпьем за производственную дисциплину! — предложил Иванов.

— Только за дисциплину? Значит, я не убедил еще тебя до конца, — фыркнул Озолов. Он по-прежнему стоял возле книжного шкафа и в разговоре, иногда оглядываясь на полки, вел взглядом по корешкам книг.

Приглушенный телефонный звонок прозвучал хрипло после только что затихшего тонкого перезвона рюмок. Озолов проворно дотянулся до телефона и, к немалому удивлению Зои, приподнял и положил трубку. Мол, приказываю тебе помолчать, раз я еще не до конца убедил аудиторию!

— Вернемся к новым машинам, которых становится все больше, ибо мы не только изобретаем сами, но и закупаем лучшее за границей и совершенствуем его! Так вот, новые машины требуют от человека управляемости, умения подчиняться железной логике, в частности логике решения, которое без единоначалия очень часто просто невозможно… Теперь вам, товарищи, понятно, почему я говорю, что такие люди, как Пахомова или Оградовас, несовременны? Потому что они неуправляемы! И не улучшает, а ухудшает дело тот факт, что Пахомова и Оградовас умеют хорошо работать. Если бы Ольга Владимировна Пахомова плохо работала, у меня были бы все основания поставить вопрос об ее увольнении. А пришлось отправить в командировку, чтобы товарищ Пахомова не мешала мне сейчас, в момент острой борьбы против «ваграновщины»… Ольга Владимировна даже собой не может управлять. Своими чувствами! Точнее, одним чувством.

— У вас почему-то нехорошо получается об Ольге Владимировне! — встревоженно возразила Зоя.

— Почему-то? Да потому, что скоро все вокруг заметят ее возбужденное состояние. Я однажды прямо ей сказал, что, мол, к любви надо относиться проще.

— То есть как это? — Зоя беспокойно покосилась на мужа.

— Ибо иное отношение только добавляет неуправляемости, уважаемая Зоя Тимофеевна! И в конце концов, у нас будет не четко управляемое общество, а кипение страстей и несвоевременных выдумок!.. Вот я, кажется, еще весной, а то, может, и раньше прочел в стенгазете нашего аппаратного цеха безответственное предложение построить заводской стадион с футбольным полем и теннисными кортами. Монтажница Дерюгина, нынешний бригадир, писала. Нашлась хозяйка! Да знает ли она, сколько стоит построить не то что стадион, а теннисный корт?! Но никто не одернул ее за непродуманное предложение. И вот, стало быть, результат: новое предложение, и тоже непродуманное! Пусть молодежь проектирует и строит стадион на общественных началах. И директор вынужден идти на компромисс…

— Какой компромисс? Я ничего не знаю! — встревожился Иванов.

— Сейчас узнаешь. Я уже поручил конструкторской группе разработать проект. Как только он будет утвержден, передам все в руки молодежи. Пусть проводят свои субботники. Только это еще не скоро будет. Знаешь, как у нас иной раз затягивается? Может, к тому времени и у молодежи пыл пропадет…

— Значит, изменили свою точку зрения? Прислушались к некоторым критическим замечаниям? — почти недоверчиво спросил Иванов.

— Стало быть, не изменил. И в этом дело, что не изменил, а вы никто понять не можете. Объясню. Точка зрения у меня одна и та же: ничто не должно отвлекать внимание рабочего от его производственной задачи. Но иногда приходится под давлением обстоятельств выбирать, что больше отвлекает, что меньше. Субботники будут, к сожалению, утомлять молодежь, отвлекать от главного — от задачи повышения производительности труда. Но еще больше будут отвлекать и возбуждать их разговоры вокруг субботников, затеянные Ольгой Владимировной и подхваченные товарищем Ваграновым. Значит, поневоле выбрал я субботники. Но для твоего успокоения, — язвительно сказал Озолов, — можешь считать, что директор прислушивается к некоторым критическим замечаниям… Вынужден был пойти на компромисс, — повторил он уже другим тоном, с досадой. — А между прочим, — почему-то понизил голос Озолов, — от непродуманной статейки той в многотиражке до ваграновской неуправляемости — полшага! Как иначе, если не демонстрацией неуправляемости, можно назвать знаменитое, — Озолов иронически подчеркнул «знаменитое», — примечание Вагранова к его статье? По душам, видите ли, решил поговорить с читателями! Да ведь читает-то газету кто угодно! Значит, главный редактор позволяет себе с кем угодно откровенничать! Одно дело, если я с тобой разговариваю по душам, а другое дело, если я с каждым встречным начну так разговаривать. Это же ясно: только людей будоражить! На редколлегии, мне товарищи рассказывали, ваграновское примечание было названо отсебятиной, жаль, что политической квалификации не дали. Демонстрация неуправляемости — вот что это такое! Демонстрация против стиля нашей прессы!