Иванова порой неосознанно и смутно задевали слова «бездумно» и «им», а сейчас ретроспективно задели отчетливо и осознанно: почему «бездумно отдохнуть»? Почему программа, «подходящая для рабочего класса»? Почему «они посмотрят», а не «мы посмотрим»? Разве одна культура для тех, кто у станков, а другая — для инженерно-технического персонала?..

Черенцов тоже помолчал. Он уважал паузы в разговоре. «Пусть собеседник подумает, соберется с мыслями, если нужно». Потом Виктор Дмитриевич все так же неспешно переспросил:

— О чем все-таки?

— Как обычно, когда гости приходят: плюс на минус — и что-нибудь может получиться. А если без шуток, то о статье Вагранова. Федор Николаевич считает статью вредной, а я и Зоя уверены, что статья полезная.

Забыв чокнуться, Озолов опрокинул рюмку в рот в один глоток, рассеянно закусил чем-то и по-своему определил суть спора:

— Я за порядок, а Вагранов, по существу, за неразбериху! За неуправляемость!

— Утрируете, Федор Николаевич, — без упрека и без раздражения констатировал Черенцов.

— Ораторский прием. Не возбраняется.

— А вы давайте в домашней обстановке объясняться без ораторских приемов. Итак, вредная статья или полезная?

— Вредная! — фыркнул Озолов.

— Уверен, что полезная! — воскликнул Иванов.

— А я в качестве арбитра, не правда ли?

— Допустим, — сказал Озолов. Иванов кивнул.

— И вот тут вы ошибаетесь, — неожиданно рассмеялся Виктор Дмитриевич, — потому что ответ зависит от вас самих. Сделаете правильные выводы, примете правильное решение — статья полезная. Сделаете неправильные выводы — она окажется вредной… Но заранее скажу вам, Федор Николаевич, — Черенцов неторопливо достал из кармана блокнот и заглянул в него, — порой вы принимаете такие решения, которые сами отменяете на другой же день: «Ничего особенного, обстановка изменилась, вот и все!» Причем только директору известно, как и почему изменилась обстановка. Хотя правильней было бы объяснять эти изменения, учить на них людей. Если мы не хотим, чтобы наши рабочие, наша молодежь становились бездумными автоматами. А ведь мы этого не хотим, не правда ли?.. Я уверен, Федор Николаевич, что вы вовсе не собираетесь выступать против духовного роста советского человека, против развития всех его способностей… Ведь об этом идет речь в статье Вагранова.

— Почему такие странные вопросы, Виктор Дмитриевич? Я коммунист. Так же, как и вы.

— Потому что практические волевые решения директора Озолова часто расходятся с высказываниями коммуниста Озолова.

— Попробуйте занять мое директорское кресло — и посмотрим, как получится у вас!

Озолов встал, резко двинув стулом. Снова тяжело сел.

— У меня своих проблем полно, Федор Николаевич! Пожалуй, я тоже охотно предложил бы вам занять мое место, — без упрека и без раздражения сказал Черенцов. — Но пока я остаюсь на моем месте, мне, боюсь, еще не раз придется объясняться с вами… Практика вас подводит.

— А я не о практике нашего директора, не о нем, то есть почти не о нем, а теоретически… — волнуясь, вступил Иванов. — Человека можно так ударить по голове, что ему уже ничего не будет нужно, кроме искусственного питания. «Ударить по голове» — я говорю, конечно, не в прямом смысле. Тому, кто днем вкалывает без всякого интереса, а вечером глядит на экран телевизора, лишь бы время скоротать, может быть, действительно, кроме легкой музыки да футбола, ничего не нужно. Но народу нужны высокие идеалы, творческий взлет, новые формы… ну того же социалистического соревнования, допустим!.. Вы, Виктор Дмитриевич, говорите, что у Федора Николаевича конфликт теории с практикой. Конечно, так! Потому что его личные решения становятся системой, которая давно осуждена партией. Фактически она ведет к отрицанию того, что нам нужно духовное развитие человека. Почему? Да потому, что руководитель, который привык опираться на свои собственные волевые решения, и слышать не хочет о возражениях. Даже если они научно обоснованы. Такому руководителю — может быть, даже подсознательно — удобнее управлять невозражающей массой, бездумными людьми, не способными выдвигать возражения в ответ на его волевые решения!.. Вы думаете, что ваша позиция для пользы дела. А как раз польза дела требует обратного. Нужны споры, нужны народное дерзание, фантазия… Без всего этого мы не выиграем соревнования с капитализмом!

— И больше чувства. Любовь! — как будто невпопад сказала Зоя. — Не знаю, прав или нет Федор Николаевич в своих личных решениях, Олегу видней, и вам, конечно, тоже видней, Виктор Дмитриевич! Но я знаю: большая любовь помогает и работе, а Федор Николаевич — да, да, я заметила! — против большой любви!

Коротенькая речь Зои была столь неожиданной, что вызвала паузу замешательства. И не сразу чья-то рука дотянулась до зазвонившего телефона, а когда дотянулась — в трубке уже были частые гудки.

Озолов нарушил молчание за столом:

— Получается, по-вашему, что я кругом не прав! Сами же говорили еще летом на выставке, что надо уважать чужое мнение, а сейчас?.. Интересно, какие выводы, — Озолов вызывающе взглянул на секретаря обкома, — надо сделать мне, чтобы статья Вагранова оказалась правильной?

— Рад вашему вопросу. — Черенцов положил блокнот на стол. — Вот данные о личных планах. На большом московском заводе… Чрезвычайно важное новшество.

— И меня статья Вагранова натолкнула на мысль изучить опыт москвичей! — обрадовался Иванов.

— Мой завод должен изучать их опыт?! — Возмущение звучало в голосе Озолова. — Может быть, они поинтересуются нашим опытом?! Мы раньше их начали думать об этом же методе.

— Однако он был впервые разработан и внедрен не на вашем заводе, — спокойно возразил Черенцов.

— Если вы уже дошли до того, что предлагаете мне чему-то учиться у директора другого завода, то, по-видимому, вскоре предложите передать кому-нибудь и руководство заводом? — одним духом выговорил Озолов. — Непонятно только, как этот незадачливый Озолов сумел в прошлом году в отремонтированных цехах досрочно выйти на мощность? Как под руководством такого незадачливого директора завод перевыполняет производственную программу?! И никогда никаких ЧП!

Черенцов пожал плечами.

— Федор Николаевич! Никто не собирается снимать вас с поста директора… Просто прокладывать русло реки — нелегкая работа, не правда ли?! При этом иной раз сдвигаются самые упрямые глыбы… И, как говорится, дай вам бог всегда перевыполнять производственную программу и чтобы никаких ЧП.

— Что-то случилось на заводе! — воскликнул Иванов, глядя в окно. — Секретарша ваша, Федор Николаевич, выскочила из машины, бежит сюда со всех ног…

Иванов кинулся в коридор, к двери и на лестничной площадке встретил бледную, задыхавшуюся женщину.

— Что случилось?

— Где Федор Николаевич? Я не могла дозвониться сюда!

Дисциплинированность службиста, ставшая второй натурой, не позволяла Маргарите Ивановне даже в критические минуты давать объяснения кому-либо, кроме директора завода. Не дожидаясь ответа, оттолкнув в коридоре Зою, она пробежала в гостиную.

Озолов окаменело сидел за столом. Черенцов ждал, стоя возле телефона. Маргарита Ивановна попыталась открыть свою сумочку, уронила ее, поспешно наклонилась. Зоя с трудом усадила секретаршу на диван.

— Телеграмма! — сдавленно выкрикнула та. — Катастрофа!.. Боже мой, что теперь будет, Федор Николаевич?!

— Катастрофа! — прошептала Зоя.

Олег Сергеевич поднял выпавший из сумочки телеграфный бланк, прочитал вслух:

«Из двух ваших один случай смертельный результате пожара недоброкачественности вашей аппаратуры».

Озолов провел дымчатым взглядом по строчкам, поднялся, похлопал Сорвину по плечу:

— Телеграмма бестолковая. Машина внизу? Пойдемте, Маргарита Ивановна. Я завезу вас домой, сам поеду в обком партии. Позвоню от дежурного по ВЧ на Север.

И в ответ на вопросительный взгляд секретаря парткома:

— Я же сказал, что поеду один! — Вспомнил про Черенцова: — Вы идите домой, Виктор Дмитриевич. Преждевременно волноваться нецелесообразно. Я позвоню вам.

Едва дверь за Озоловым и все еще задыхающейся Маргаритой Ивановной закрылась, Зоя схватила мужа за руку:

— При них боялась сказать тебе! Она покончила самоубийством!

— Кто — самоубийством?! — в один голос удивились мужчины.

— Ольга, конечно!

Зоя лихорадочно, бессвязно объяснила:

— Ко мне в диетстоловую ходит Милочка Дорофеева из аппаратного цеха. Знает она Ольгу Владимировну и прямо говорит, что Ольга Владимировна сильно любит кого-то. Я и сама чувствую, что так! Когда у женщины после сорока лет в доме никаких воспоминаний, значит, она живет чужим домом, а раз ты этого не знаешь и никто не знает, значит, она скрывает ото всех, то есть ничего у нее нет, иначе люди знали бы!.. Не было у нее своей личной жизни, счастливой любви не было, вот она и покончила самоубийством!.. Я поеду к ее мужу и детям.

— Никуда ты не поедешь! — Иванов неожиданно для себя стукнул кулаком по столу. — Выпей валерьянки и ложись спать. Виктор Дмитриевич поедет в обком партии, и я с ним.

Через час Олег Сергеевич вернулся домой, сдержанно рассказал:

— Крупицын, работник министерства, погиб. Пахомова ранена, у нее тяжелое шоковое состояние, лихорадочный жар, возможно, сотрясение мозга или контузия, не понял я, слышимость плохая. Так или иначе, врачи разрешают перевезти ее сюда в больницу. Еле-еле организовали самолет. Представь себе, Вагранов помог, у него московские связи покрепче, чем у Черенцова! Жену Крупицына, то есть теперь уже вдову, отправили на похороны в Мурманск, мать Крупицына тоже похоронена там. В катастрофе виноват наш завод.

— Господи боже мой! Точно?

— Да.

— Но как случилось-то?.. Выпей коньяку, на тебе лица нет!