Не труд сделал из обезьяны человека, а лень и любознательность

Пронизывающий ледяной ветерок пробирался под кафтан и холодил тело до дрожи, Иван Шибенин снова попытался согреться размахивая руками. Не помогло, да и как могло помочь, если сегодня кормили плохо, и не только сегодня, весь путь от самого Новгорода до Тобольска с кормлением были серьезные проблемы. И сильно чесалась спина, только недавно последние раны окончательно зарубцевались потому как палачи знали свое дело и за бунт стрельцов пороли не жалея, иногда рассекая мышцы спины до костей. Самому Ивану тогда повезло, с первых ударов он просто потерял сознание от боли и все остальную процедуру провел в беспамятстве. Да и палач не стал потом сильно стараться, зачем ему было напрягаться и сечь беспамятное тело, да еще безусого юнца. Скорей бы город, может быть там дадут отдохнуть от сибирских морозов.

— Ты сильно-то руками не маши, — дал ему совет, Гришка Леншин, месивший снег рядом, — все равно с голодухи не согреешься, а до Тобольска сил не хватит.

— Угу, — кивнул Иван, и снова согнулся, пытаясь сохранить остатки тепла. Только куда там.

До длинного бревенчатого дома на краю города добрались на остатках сил, люди уже просто отупели и не понимали, зачем и куда идут.

— Быстрей, быстрей заходи, — разорялся казак у большой двери при входе в дом, — тепло уйдет, сами себе хуже делаете.

За порог Иван ввалился одним из последних, и сразу сзади бухнула дверь, отделяя свет от темноты, пришлось остановиться и ждать когда глаза смогут хоть что-либо разглядеть внутри помещения. Ага, наконец-то прорезался свет от масляных светильников, развешенных на длинных цепях посередине прохода, образованного полатями в несколько этажей.

— Иван, давай сюда, — позвал его Гришка откуда-то из темноты.

Недолго думая, Шибенин двинулся на голос. Вот, где-то здесь.

— Хоть здесь тепло, — снова отозвался друг из темноты, — ты погоди не шебаршись пока, я тоже поначалу ничего разглядеть не мог, а сейчас глаза уже привыкли.

Спустя некоторое время глаза Ивана действительно пообвыкли, и он смог более или менее оглядеть помещение. Ну что сказать? По сравнению с тем, где им доводилось бывать раньше, это можно было назвать царскими палатами, и даже тюфяки, набитые соломой, лежали у стены. В избе действительно оказалось тепло, потому, как прямо посередине помещения была сложена небольшая печь, прошло немного времени и люди стали возвращаться к жизни, начиная потихоньку перебрасываться фразами. Вдруг снова открылась дверь и два мужика затащили в избу большой котел с исходящей паром едой:

— Значит так, страдальцы, — громко обратился ко всем в избе казак зашедший следом за мужиками, со стопкой деревянных чаш, — сейчас снедаете, чем бог послал, а потом дьяк придет и всех в грамотку впишет.

Ключевым словом в объявлении 'службы' было 'снедаете', остальное все дружно пропустили мимо ушей. Один мужик стал споро накладывать большой деревянной ложкой кашу в чаши, а второй тут же разносил эти чаши по полатям из расчета одна порция на пятерых. В животе у Ивана сладко заныло, на пятерых еды показалось вдоволь. Казалось бы, с такой голодухи люди сразу накинутся на еду, но нет, все неспешно расселись вокруг чашей, перекрестились, и степенно по очереди потянулись к каше своими ложками, причем не жадничали, хотя и не тушевались.

— Хорошо.

С чувством крякнул кто-то, и все сдержано хихикнули — действительно хорошо. А вот дальше произошло что-то совсем невероятное, в избу принесли взвар и раздали кружки из темно-красной глины.

— С чего это? — Подозрительно покосился Гришка на едва парящую взваром кружку, протянутую ему.

— Ты бери, не сомневайся, — усмехнулся в бороду мужик, — это не от казны, от иркутского общества вас здесь кормят и поят. И не только это, дальше с обозами пойдете, тут до Тобольска можно как-то налегке добраться, а дальше все, без обоза только смерть принять.

— Ну, если так, — пробурчал бывший стрелец, принимая душистый напиток.

— А какой интерес иркутским нас кормить? — Поинтересовался Иван. — Вроде знакомства не водили.

Мужик пожал плечами и, наполняя кружки черпаком, ответил:

— А кто же его знает, недавно тут отряд проезжал, из иркутских, нас наняли, да троих казаков для охраны. Задаток оставили, наказали всех ссыльных кормить, и с купеческими обозами до Красноярска отправлять. До вас уже ватагу отправили, вы с последним караваном пойдете, остальные будут зиму здесь пережидать, до конца февраля обозов не будет.

Дьяк записывал ссыльных в грамоту не просто так, он дотошно осматривал стоящего перед ним человека и тут же подсчитывал стоимость теплых вещей, которые были нужны для дальнейшего пути. Шибенин попал к нему первым:

— Свои сапоги на унты сменишь, — записывал дьяк, осматривая Ивана, — телогрей и штаны камусовые тебе надо, шапка своя пойдет. Рукавицы кажи. Ага рукавицы тож дадим. Итого, одежды у тебя получается на гривенник и две копейки. Это будет твой долг, чего не согласен, сразу говори.

— А чего в долг-то? — насторожился ссыльный. — А ежели потом отдавать нечем будет?

— Можешь сразу деньгу заплатить, — пожал плечами дьяк, — но без теплой одежды, ты до Красноярска не дойдешь. А отдавать… Вас на завод железный в Иркутск ведут, там работать будете, так что долг найдется где отработать.

Мужики зашумели, о том, что им предстоит работать на заводе, узнали только сейчас от дьяка.

— Так чего это? — Тут же встрял Гришка. — А ежели мы не захотим на этих заводах работать?

Дьяк отложил перо, прислонился спиной к стене и терпеливо ждал, когда недовольные немного выдохнутся:

— Все? — Наконец он подвел итог, когда шум начал стихать. — А теперь слушай меня люд колодочный. Вы думаете, если вас в кандалы не заковали, так вы теперь что-то требовать вольны? Кто не желает в Иркутск, давай, к выходу, у нас и здесь для вас работа в каменоломнях найдется.

Возмущение мгновенно заглохло и наиболее активные члены общества постарались занырнуть за спины товарищей.

— Что, нет желающих? — Зло зыкнул дьяк вглубь избы. — Так-то. Уже один раз пострадали через бунт, опять за старое взялись? Ежели еще кто недоволен будет, пусть сразу выходит, а то и сам и товарищей своих под разбойный приказ подведет. Где это видано, чтобы о каторжниках так заботились? А иркутские вас и кормят и одевают, совсем ума лишились?

Больше народ не бузил, поэтому дьяк управился быстро. Когда за ним закрылась дверь, люди снова принялись обсуждать озвученную новость:

— На завод как каторжан гонят, да еще колодочными назвали, — бурчал Гришка, — знаю я эти заводы, год назад гнали откупленных людишек на один такой, так там говорят два года прожить и то тяжко, помногу мрут.

— Погоди, — возражал ему Иван, — правильно дьяк сказал, иркутские вона сколько на нас тратят, нешто им денег жалко не будет, если мы не отработаем. Ты как хочешь, а я хочу до Иркутска добраться, да посмотреть что к чему.

— Посмотреть можно, — согласился Леншин, — только, думаю, хозяева не одну шкуру с нас спустят.

— А делать-то чего? В бега податься? Успеется еще, а если так же как здесь жить будем, то и бузить ни к чему.

Разговоры вели долго и в конечном итоге пришли к выводу, что уходить в бега пока рано — и холода скоро жестокие наступят и нужно еще посмотреть, как оно там, а то может статься, что не так уж и плохо.

Одежду дьяк привез, теплую, для сибирских морозов приспособленную, когда народ приоделся, то сразу повеселел:

— Да в такой одежке никакой мороз не страшен, — радовался Иван, — теперь можно и дальше в дорогу.

Дня через два снова двинулись в дорогу, но теперь путь был не в пример легче, купцы со своим обозом двигались размерено, не ускоряясь и не тормозя без нужды. На ночь устраивались в местах хорошо защищенных от ветра, а иногда удавалось отдохнуть в тепле и даже помыться в бане — купцы хоть и ворчали, но за бани хозяевам платили. До Красноярска добрались когда ударили крепкие морозы, поэтому дальше не пошли, поселились точно в такой же длинной избе, какая была в Тобольске и стали ожидать, когда закончится лютая часть зимы.

До Иркутска наш маленький отряд успел добраться в первых числах декабря, еще немного и мороз мог бы пощипать знатно, но Мартину и этого хватило выше крыши, влез в две шубы, причем в верхнюю спрятался с головой. Честно говоря, всем до чертиков надоели его стенания о невыносимых условиях.

— Господин Хайдеггер, — крикнул я как-то раз, когда его стенания стали слишком громкими, — если вы будете так громко жаловаться на свою судьбу, то вас задерет здешний хозяин тайги.

Мартин показал кусочек своего лица из-под меха:

— Я не понимать вас, кто есть хозяин?

— Медведь хозяин, — отвечаю ему, — он зимой спит в берлоге, а вы слишком громко кричите, а ну как разбудите, чего тогда делать будем?

— О майн Гот, — уже тише запричитал иностранец, — это правда?

— Да рази ж я буду врать? — Серьезно отвечаю Мартину. — Да хоть у Коровкова спроси, что будет, если зимой разбудить медведя?

Не поверил, пришпорил лошадь и догнал Любима, идущего впереди отряда. Чего ему там рассказал сотник я так и не узнал, но с этого дня ни одной жалобы высказанной громко я больше не слышал. Чтобы закрепить успех вечером на биваке рассказал анекдот, в котором заблудился один немец в тайге и стал кричать, чтобы его нашли. Естественно медведю стало интересно, и он вышел на этот крик:

— Чего орешь? — Спрашивает медведь.

— Может услышит кто. — Опешил немец.

— Ну я услышал, — отвечает ему мишка, — и что, легче стало?

После этого анекдота пришлось долго приводить мужиков в чувство. Вообще юмор в это время, можно сказать никакой, отсутствует напрочь, поэтому все что, я им выдаю в виде анекдотов, действует на людей оглушающе. Это как никогда не употреблять алкоголь, а потом выпить залпом двести грамм водки. Поэтому сильно не старался, а выдавал 'перлы' строго дозировано, чтобы не вывести людей из строя в самый неподходящий момент.