Караван с товаром без особых потерь дополз до Томска. Вот она столица Сибири. Почему Сибири? А потому, что именно здесь находился таможенный приказ, который отделял всю Россию от сибирской земли, получалось вроде как двоевластие. С одной стороны Российский приказ, который зорко следил за купцами на предмет провоза товаров без пошлины, а с другой большое количество местных сибирских приказов, которые обеспечивали львиную долю поставок меха в сибирскую столицу. Первые с большим успехом трясли проезжающих купцов и всегда были при деньгах, вторые же… Ну чего греха таить, если бы эти места были совсем без дохода, вряд ли кто стал там работать, это утверждение было применимо всегда, даже двадцать первый век, несмотря на всю демагогию власть предержащих, подтверждает правило без исключений.

Купец Гандыба, два дня назад опередив свой караван верхами, уже ждал на окраине города и, не давая людям и лошадям расслабиться, повел свои возы сразу на досмотр:

— Вот, Касьян, весь мой груз. Смотри, ничего от тебя не скрываю. — Кивнул он дьяку. — Заноси в таможенную книгу чего надо, а завтра перегружу все с саней на колеса и с Красноярским обозом в путь.

— С чего это ты так торопишься, Иван? — Дьяк привстал с лавки и медленно распрямил спину, затекла от долгого сидения за таможенной книгой.

— Дык того и тороплюсь, — вскинулся купец, — пока светло смотри, а то знаю я тебя, пока все до последнего воза не перещупаешь не пропустишь, а мне еще людей разместить надо, успеть бы до 'Нижней'.

— Ну и разместил бы в приезжем, там вашего люда ни шибко-то и много, поместитесь без тесноты.

— Там цены, как за три постоя дерут, — тут же возразил Купец, — да и тати сильно по ночам шалят. Слышал, третьего сторожа уже побили, и вроде как два воза свезли.

— А, да, было такое, — вынужден был согласиться таможенник, — так говорят и в Нижней тоже не без татьбы.

— А в Нижней уже казаки охрану бдят, а с ними не забалуешь.

Дьяк накинул тулуп на плечи, хоть и весна, а вечером подмораживает довольно-таки сильно, и направился к обозу купца. Конечно, сильно злобствовать он не собирался, но хотя бы видимость осмотра изобразить должен.

— С чего это ты утварь вывозишь? — Удивился дьяк, нащупав посуду через мешковину. — Не уж-то спрос в Москве на это появился?

— А, то не простая посуда, рисованная, — тут же пояснил купец, — простой люд такое не купит, а в Москве, даст Бог, пристрою.

— А ну покажь!

Гандыба извлек из мешка керамическую тарелку из обычной глины, с нанесенным светлой эмалью рисунком.

— Ты смотри, красота какая, — хмыкнул таможенник, рассматривая изделие, в лучах заходящего солнца, — и почем продавать это будешь?

— Эту-то, — купец на секунду задумался, и глаза его хитро блеснули, — эту на торгу за два гривенника возьмут, а тебе могу так подарить.

Надо отдать должное таможеннику, он никак внешне не отреагировал на предложение купца, но прощупывание возов прекратил сразу и, махнув рукой, пошел обратно в избу делать запись в таможенную книгу.

Когда возы Гандыбы выехали с таможенного двора, купец перекрестился и облегченно вздохнул, а хороша была идея расписать посуду из красной глины, и не так дорого и отбояриться легко, Васька как в воду глядел. Это же сколько сегодня удалось с экономить? Верно никак не меньше трех сотен рублей, а может и больше, такой фарфор еще через сибирскую таможню не возили, как бы еще там дьяк оценил.

А вообще надо спешить, заканчивался март, скоро сибирские дороги окончательно раскиснут, и надо успеть проскочить до мест, где высоко поднявшееся солнце уже успело подсушить землю. Через день, вновь сформированный обоз, где в основном присутствовали братские и красноярские купцы, резво двинулся по Московской дороге, не слишком-то жалея лошадей.

До 'престольной' добрались к середине мая, невиданный рывок каравана из Сибирской глуши для этого времени.

Боярин Хованский Иван Иванович два дня назад возвратился в Москву со своей вотчины, он всегда с началом весны уезжал прочь из стольного города и возвращался в мае, когда дороги хорошо просохнут и городская вонь уже не так сильно ест глаза. Да, да, в этом Москва могла весной поспорить со многими столицами мира, но то только по весне, когда оттаивало все то, что накопилось за долгую, холодную зиму, зато потом становилось более или менее терпимо и можно без боязни прокатиться до своего дома. А вообще пора уже приобрести аглицкий экипаж, ну, тот, который с ременным подвесом, а то пока доедешь, всю душу вытрясет. Гораздо проще, да и комфортней, верхами по престольной пробираться, но нет, нельзя, урон чести, вот и приходиться каждую кочку своей печёнкой ловить, несмотря на толстые подушки из конского волоса. Потом приходится пару дней на пуховых перинах отлеживаться, вот как сейчас. Однако пора вставать, вроде спина уже не так сильно-то и болит, да и печень не чувствуется, и вообще надоело уже бока отлеживать.

Иван Иванович тяжело вздохнул и откинул тонкое одеяло со своего тела и, потихоньку перебирая ногами, водрузил себя в сидячее положение:

— Степка! Где тебя черти носят? — Крикнул он, надеясь чуть погодя наораться всласть.

Однако лишний раз проявить недовольство боярину не дали, все-таки постельничий уже достаточно изучил характер своего хозяина, и не успело знатное лицо еще набрать воздуха в легкие, чтобы снова выразить свое возмущение, как дверь распахнулась, и в спальню шагнул Степан, возглавляя процессию дворовых с почищенной и оглаженной одеждой. Хованскому осталось только еще раз вздохнуть — нет, не заладится сегодня день, ей Богу не заладится.

Пока грузный боярин терпеливо сносил издевательство над своим телом, на которое навешивали все больше и больше тяжелых одеяний, статус, черт бы его забрал в преисподнюю, Степан делился последними новостями:

— Патрик Гордон, на прошлой седмице из своего имения пожаловал, и в тот же день к Шеину. О чем они там с генералиссимусом разговор вели не ведомо…

— Тоже мне, Лешка Шеин генералиссимус. — Тут же выплеснул недовольство боярин. — Давно ли тут по Москве пытался шустрить, а вона, покрасовался во время стрелецкой бузы и на тебе, генерал. И Гордон, немчина этот, голозадый, все царя привечает, а для чего? А для того, чтобы ересь католическую на Русь принести, а Петр и рад дружбу с иродом водить, да еще Лефорт, этот сводник… Тьфу.

Последнее совсем испортило настроение Ивану Ивановичу, это же надо, при молодой жене по срамным немецким девкам бегать. Да ладно бы молодой царь втайне бегал, со временем перебесился бы и все, так нет же, деньгой немалой одаривает. Эта девка уже и дом в немецкой слободе строит, да не простой дом, а каменные палаты, какие и не каждый боярин из знатного рода себе позволить может.

— Да, Гордон вчера на торгу за китайский фарфор, который 'сервиз' называют, сибирскому купцу пять сотен рублей отдал, да и остальные немцы возле того фарфора вьются, пытаются купца усовестить. Но купец упертый попался, цену, ни в какую, не снижает, стоит на своем. А то и верно, чего ему меньше за фарфор просить? Только на торгу свой товар показал, а уже в очередь. Вон, говорят Стрешнев, тоже деньги кинулся занимать.

— Ну этот-то нище брод куда лезет? — Хмыкнул боярин. — У этого никогда денег не водилось. Видно перепродать хочет и деньгу на этом заиметь.

— Скорее всего, — согласился Степан, копаясь в перевязи тяжелого кафтана на грузном теле, — но фарфор тот и в сам деле красив. А уж императорский сервиз совсем красота небесная, уж больно затейливо расписано, и краски все разные, а не только синь изразцовая. Я когда то увидел, глаз не мог отвести.

— Говоришь, красив этот фарфор? — Насторожился Хованский. — А чего ж, никто не купил?

— Так цена у него такая, что большой ущерб казне будет, — в это время Степан закончил с первым кафтаном и принялся одевать своего благодетеля во второй, — Две тыщи рублей за него требует, где ж немцы такие деньжищи возьмут, они к нему даже и не приценяются.

— Так, так, — протянул боярин, появилась возможность в очередной раз утереть нос своим соперникам, и в особенности Стрешневу. Хоть и жаль было таких денег, а все же показать, что не лаптем щи хлебаем, надо, пусть знают чей род богаче.

— Ты вот, что Степан, вели запрягать, — при этом боярин передернулся, и вновь заныла нижняя часть спины, в предчувствии возможных последствий, — посмотрим, какой там фарфор купец предлагает.

Торг встретил вельможу кричащей толпой и сумятицей, но толкаться ему не пришлось, дворовые взяли народ в кнуты, отгоняя с пути Хованского зазевавшихся, но злобствовали не сильно, так, больше для острастки, а то в этой неразберихе можно и кого из знати приголубить. Идти далеко не пришлось, стена людей отхлынула в стороны и перед Хованским открылись широкие лавки с расставленными фарфоровыми изделиями. Даже с десяти саженей боярин рассмотрел сияющую на солнце цветастой росписью утварь:

— Ты про этот фарфор сказ вел? — Кивнул вельможа в сторону лавок.

— Ага, — подтвердил Степан, радуясь, что купец не успел расторговаться, и хозяин может убедиться в правоте постельничего. Пусть сам посмотрит.

А посмотреть было на что, чистейшей белизны фарфоровые изделия сияли своими цветастыми росписями и ублажали глаз совершенными формами.

— Смотри-ка, — хмыкнул боярин, протянув руку к изящному блюду, — точно в Китае выделано, нечто еще где смогут такое сработать?

— И верно, Иван Иванович, — поспешил поддакнуть ключник хозяину, потому как не мог допустить хоть и временного возвышения постельничего в своих глазах, — красоту такую и в царских палатах не стыдно показать.

— Не стыдно? — Приподнял бровь вельможа, и сверкнул злыми глазами — расхваливать вещи при торгах в присутствии продавца, не от большого ума. — Ну, это ты Федя зря.