Но это было вчера... Сегодня их судят!
Как все же справедливо время! Какие бы туманы лжи ни обволакивали историю, как бы ни ловчили возомнившие себя сверхчеловеками, время свое скажет!
...Уже вечерело, когда мы въехали в город. Вместо улиц и площадей — хаотическое нагромождение кирпича, обвалившихся стен, покореженных рельсовых балок. На фоне всего этого фантастическими казались взметнувшиеся в небо позолоченные шпили кирх, непонятно как уцелевшие кое-где островерхие крыши домов...
Петляя по узеньким кривым улочкам, мы с трудом добрались до гостиницы «Гранд отель». Прочитав наши [190] сопроводительные документы, администратор долго листал служебные записи, а затем, пожаловавшись на чрезмерную заселенность гостиницы, сказал:
— Господин оберст, могу предоставить лишь двухместный номер... Кому-то из вас придется спать на диване... К сожалению, ничего другого нет.
Гостиница действительно была переполнена. В этом мы убедились по шуму, который стоял в коридорах. Сотни мужчин и женщин, смеющихся, кричащих, говорящих на всех языках Европы, сломя голову носились от одной комнаты к другой, что-то сообщали, что-то спрашивали, размахивали газетами, с чем-то поздравляли друг друга.
Еще более шумно и многолюдно было в ресторане. С трудом найдя свободный столик, мы подозвали официанта. К нам подошел молодой человек с отличной военной выправкой, низко поклонился и подал меню. Позже в Мюнхене, Аусбурге, Гамбурге и других немецких городах американской и английской зоны оккупации мы видели десятки таких бравых официантов — все они бывшие воспитанники гитлеровских военных школ, вчерашние тыловые и фронтовые офицеры.
Вероятно потому, что мы были в гражданском платье, нас сразу же атаковали разных возрастов щеголевато одетые немцы. Они предлагали картины, иконы, редчайшие книги, хрусталь, взамен прося кофе, жевательную резинку, сигареты, масло, доллары. Однако, услышав русскую речь, торгаши быстро отходили.
Утром я начал розыски советских представителей на Нюрнбергском процессе. В моем блокноте были записаны два нюрнбергских телефона Главного советского обвинителя Р. А. Руденко. Хотя мы были уже знакомы с Романом Андреевичем, звонить ему сразу я не решился, понимая, насколько он занят процессом и какие заботы легли на его плечи. Но как, минуя Р. А Руденко, увидеться с Генеральным Прокурором СССР К. П. Горшениным и политическим советником СВАГ В. С. Семеновым? И я позвонил. Руденко вспомнил меня сразу, поинтересовался, как я оказался в Нюрнберге, где остановился, пригласил на обед и сказал, что распорядится, чтобы нас устроили на квартиру.
После встречи с Руденко я стал обладателем пропуска в нюрнбергский Дворец юстиции, где с ноября 1945 года шел судебный процесс над главными немецкими военными преступниками. [191]
Встретился я с Р. А. Руденко в субботу. В воскресенье судьи отдыхали, и мы посвятили весь день ознакомлению с Нюрнбергом и его окрестностями. Свои услуги в качестве гида нам предложил помощник Главного советского обвинителя Л. Р. Шейнин. Мое знакомство с этим глубоко эрудированным юристом и известным писателем произошло в последние дни боев за Берлин. Тогда он вместе с писателями братьями Тур, которых я немного знал по совместной работе в ленинградской молодежной газете «Смена», прибыл в Берлин и трудился над сценарием фильма «Весна на Одере». Все время пребывания в Берлине они жили в расположении военной прокуратуры 5-й ударной армии.
Как мы убедились, Лев Романович Шейнин отлично знал историю города, свободно ориентировался на его узких запутанных улицах. Л. Р. Шейнин нам рассказал, что Нюрнберг, древнейший город Германии, заложен в середине одиннадцатого столетия и долгие годы являлся центром различных ремесел, славился производством оружия, был на особом счету во времена захватнических войн священной Римской империи и царствования императора Фридриха I Барбароссы, того самого, именем которого Гитлер зашифровал план тайного нападения на Советский Союз. Не случайно и фюрер избрал Нюрнберг центром фашистских сборищ, и до последних дней существования гитлеровского рейха он считался его партийной столицей.
И все-таки, как бы ни был велик интерес к культуре немецкого народа, к его прошлому, постепенно наша беседа сама по себе переключилась на Нюрнбергский процесс. Меня интересовало все: как организовано следствие, каково поведение подсудимых, как ведется судебное заседание, как организованы предъявление вещественных доказательств, защита подсудимых и многое-многое другое. Ныне все это широко освещено в советской и мировой юридической и художественной литературе и стало достоянием не только юристов, но и широких кругов читателей. Особенно значительна для понимания всей сути Нюрнбергского процесса, многих его нюансов, книга А. И. Полторака «Нюрнбергский эпилог», написанная с большим полемическим блеском и с умением подметить мелочи, а также ряд статей и воспоминаний Г. Н. Александрова — помощника Главного обвинителя на процессе. Но тогда даже для меня, юриста, к тому времени уже [192] расследовавшего не одно дело о фашистских злодеяниях, все, что рассказывал Лев Романович и что потом сам я увидел и услышал в нюрнбергском Дворце юстиции, было великим откровением.
В нюрнбергском Дворце юстиции
В понедельник я наконец попал в нюрнбергский Дворец юстиции.
Здание суда показалось мне массивным, строгим, необычным. Необычность придавал первый этаж, напоминающий галерею, разделенную на несколько секций, каждая из которых завершалась полукруглым сводом, опирающимся на тяжелые колонны. Строгость здания подчеркивалась отсутствием архитектурных украшений второго и третьего этажей и линией скульптур на четвертом этаже.
Первая проверка пропуска. Ее произвели американские солдаты. Они вежливы, предупредительны. При входе в помещение — советская охрана. Я невольно улыбнулся. Было приятно здесь увидеть наших воинов. Их было двое. Словно поняв мое состояние, они тоже широко улыбнулись, внимательно сверили пропуск с удостоверением личности и, возвращая их, приветствовали:
— С прибытием, товарищ полковник!
— Откуда вам известно, что я только прибыл?
— Мы здесь с начала процесса, всех знаем в лицо.
До открытия судебного заседания оставалось не менее получаса, а коридоры уже были переполнены. Много военных, но еще больше гражданских. Вспомнил сказанное вчера Шейниным: «Штат трибунала приблизительно три тысячи человек, да помимо того съехалось около пятисот журналистов!» Одни торопятся, другие прогуливаются, как на бульваре, говорят громко, громко смеются — особенно англичане и американцы. Но вот постепенно коридоры пустеют. Одни поднимаются наверх, в гостевой зал, другие идут вниз — значит, близится открытие судебного заседания. Торопливо прошли советские юристы. Кое-кого из них я знал в лицо. В одном институте учился с Л. Н. Смирновым, неоднократно встречался на фронте с военным прокурором армии Н. Д. Зоря, в трудные дня сорок первого года сошлись наши дороги с А. С. Львовым, тогда заместителем военного прокурора 24-й армии. [193]
Войдя в зал и усевшись в отведенное кресло, я раскрыл блокнот. Первое, что бросилось в глаза, — отсутствие дневного света. Окна от потолка до пола задрапированы тяжелой темной материей, в зал не проникало ни одного солнечного луча. Вместо солнца — лампы дневного света. Тогда это была новинка, но мне она не понравилась: лица присутствующих казались серыми, мертвенно-бледными.
На ручках кресел — переключатели с надписями: «Русский», «Английский», «Французский», «Немецкий», рядом — наушники. Стоило надеть наушники и поставить переключатель в нужное положение — и, на каком бы языке ни говорили на судебном заседании, ты слышал только выбранную речь. В наши дни синхронный перевод — обычное явление. Им пользуются на международных совещаниях, научных конференциях и симпозиумах. Тогда это было технической новинкой, которая помогла судьям провести процесс с необычайной глубиной, высокой культурой и на многие месяцы сократила его по времени.
Приближалось начало судебного заседания. Верхний зал уже был переполнен. Не утихал разноязычный говор. И вдруг все смолкло. Внизу бесшумно открылась дверь, и на ступеньках, ведущих к скамье подсудимых, появился сначала широкоплечий американский солдат, а за ним, в светлом, застегнутом наглухо, просторном кителе — подсудимый. По его круглому одутловатому лицу и грузной фигуре все догадались, что это был Геринг. Гуськом за ним, опустив головы и заложив руки за спину, шли остальные военные преступники. За каждым следовал здоровый, упитанный, на голову выше подсудимого солдат.
Никого, кроме Кейтеля, я раньше не видел. Тогда, в Карлсхорсте, подписывая акт о капитуляции, он держался надменно. Но что с ним стало за эти месяцы! Пустой взгляд, сгорбленная фигура, опущенная голова, скорбно сжатые губы. На нем тот же китель, но без знаков различия и наград.
Подсудимые садились на заранее отведенные им места. Фамилию каждого из них негромко, каким-то зловещим шепотом называли присутствующие в верхнем зале. В тот день в моем блокноте было записано: «1-й ряд: Геринг, Гесс, Риббентроп, Кейтель, Кальтенбруннер, Розенберг, Франк, Штрайхер, Функ, Шахт. 2-й ряд: Дениц, Редер, Ширах, Заукель, Йодль, фон Папен, Зейс-Инкварт, Шеер, Нейрат, Фриче». [194]
Как только были введены подсудимые, вспыхнул верхний свет, стало светло как днем. Нижний зал заполнялся быстро, без шума. В него заходили военные и гражданские, особенно бросались в глаза одетые в широкие черные мантии адвокаты. Они угодливо раскланивались с подсудимыми, бросали им какие-то реплики и не спеша рассаживались за столы, поставленные перед скамьей подсудимых.