ДРУЗЬЯ
— Тсс! — произносили евреи, пожимая правым плечом по поводу сообщения из Хуста, что в ближайшие дни все заподозренные в соучастии с Шугаем и действительные его соучастники будут выпущены.
Это полное презрения «тсс!» означало: «Наконец, дождались через год! Подумать, сколько народу зря погибло, сколько имущества пропало даром!»
После гибели Свозила Эржика, наконец, попала-таки в тюрьму. Видно, новый начальник все-таки толковый…
Впрочем, вопрос о Шугае утратил в глазах еврейской молодежи прежнюю занимательность и отступил на второй план. Внимание ее было теперь сосредоточено на старом споре между двумя семьями: Вольфов и Беров, вылившемся в открытую войну за новую табачную лавочку, и на клеветах, интригах, ненавистях, с этим вопросом связанных. Да и это начинало уже надоедать: животрепещущее значение приобретал вопрос о замещении вакансии кантора{199} в хустской синагоге, вызвавший ожесточенную борьбу между хасидами, правоверными{200} и сионистами.
Однако молодых евреев очень сильно взволновало появившееся через несколько дней на углу Вольфовой и углу Лейбовичевой корчмы следующее объявление на чешском, русинском и венгерском языке:
Назначается наградаВ хустском, воловском и смежных горных округах продолжительное время свирепствует грабитель и убийца Никола Шугай со своей шайкой. У этих бандитов, в особенности у главаря их Шугая, на совести несколько исключительно дерзких и жестоких убийств с целью ограбления. До сих пор, участникам шайки, имеющей приверженцев среди населения, удавалось избегать заслуженной кары.
Предлагаю всем, располагающим какими-либо сведениями об участниках этой банды, сообщить их, в интересах мирного населения, ближайшему жандармскому посту или органу власти.
Лицу, оказавшему существенное содействие в деле поимки главаря банды Шугая или хотя бы наведшему на его след, гражданским управлением Подкарпатской Руси в Ужгороде будет выдано вознаграждение в размере 3000 (трех тысяч) крон.
За вознаграждением обращаться к ближайшему органу власти.
А рядом — другое объявление, маленькое, незаметное: еврейские религиозные общины хустского и воловского округов назначали за поимку Шугая награду в размере тридцати тысяч крон.
— Ну, наконец-то!
А теперь — пораскиньте мозгами, евреи! Вы же знаете: руки ничего не могут сделать; все делает голова. Наступил решительный момент.
Но местный нотар устроил евреям неприятность: велел вывесить оба объявления утром в субботу. И старикам пришлось важно расхаживать вокруг них, не читая самим, а только слушая, что говорят другие, менее набожные, и при том — не задавая вопросов. Нелегко весь день держать свой мозг в полной отрешенности от повседневных забот, устремив все помыслы к вечному, сохранять на лицах спокойствие, не хмуря бровей, ходить медленно, чинно, как на прогулке. Тела их то и дело порывались куда-то, на лица просилось озабоченное, напряженное выражение, души все время стремились думать не о господе и небесной царевне Саббат{201}, а о мирских делах, о Шугае. Но при наличии доброй воли и некоторого опыта по части общения с господом богом можно было найти компромисс и думать о том и другом: дело избранного народа божьего непременно победит, и, хотя бы через столетия, бог обязательно поможет; но, господи, как долго, на человеческий взгляд, приходится ждать, пока ты вспомнишь, что нас мучают враги, среди которых Шугай — не на последнем месте! Что нам с ним делать! Как быть? Не упрутся ли Вольфы? И где общинам верующих взять такую сумму? Ай-ай! Неужели это они серьезно? Собираются в самом деле выплатить?
И вот в субботний вечер, только на небе взошли три звезды, призывающие царевну Саббат вернуться к звездному трону вечного, старые евреи собрались в комнатке патриарха Герша Лейба Вольфа, за опущенными оконными занавесками. Руки ничего не делают, все делает голова, а рука понадобится — тоже найдется. Присутствующие тотчас разбились на группы, поднялись дискуссии, все стали кричать, настаивая каждый на своем предложении — самом благоразумном и единственном, обеспечивающем успех. Спор Вольфов с Берами не был забыт, но его отложили до завтра. Надо вызвать шугаевых друзей! Пусть капитан обещает им места лесников и обходчиков! Пусть обещает хоть луну с неба! Разделите их, пробудите в них зависть друг к другу, разожгите между ними соперничество; тридцать тысяч — большие деньги, страшно большие. Стрелять в Шугая никто не решится: они на самом деле верят, что пуля отскочит обратно и ударит в стрелявшего. Но разве у них нет топоров? А в лесах мало дубин растет? А старая Дербакова не умеет приготовлять разные снадобья?
Все ясно. Абсолютно ясно.
Ясно? Ну нет, вовсе не ясно.
Это обнаружилось сразу же, как только все уселись на кушетке, на стульях, на кровати, на подоконниках и Берка Вольф (ну конечно, пан Бернард Вольф не может без затей!) выдвинул, в форме совершенно невинного вопроса, проблему о том, как надо понимать то место объявления, где сказано: «Лицу, оказавшему содействие в деле поимки Шугая, будет выдано вознаграждение в размере 3000 крон». Что значит — поимка? Задержание, но не убийство? Кроме того, требуется содействовать задержанию, но не задерживать самому? А убивать Шугая запрещено? Или это только так сказано — для красоты слога, а понимать нужно иначе? Спор между Вольфами и Берами снова вспыхнул и достиг высшей точки, когда на обсуждение был поставлен также чрезвычайно сложный вопрос о допустимом и недопустимом с религиозной точки зрения, предоставлявший столько возможностей доказать свое знанье священного писания и сразить противника логикой, диалектикой, цитатами из крупнейших раввинских авторитетов, упоминанием о колочавской табачной лавочке и должности хустского кантора. Спорящие вскакивали с места, выкрикивали ядовитые замечания, разражались саркастическим смехом, друг над другом иронизировали и, раскрасневшись, ожесточенно жестикулируя, завязывали друг с другом словесные поединки.
— Вы будете учить меня талмуду, это вы-то, господин Иосиф Вольф? Который по субботам торгует водкой с заднего крыльца?
— Чего вы лезете со своим талмудом, приблудный польский еврей? Мы здесь хасиды. А у вас любая девушка ради хустского офицера креститься готова. Лучше заткнитесь!
В конце концов страсти так разгорелись и поднялся такой крик, что в битву вынуждена была вмешаться всем своим авторитетом белая борода восьмидесятилетнего Герша Лейба Вольфа.
Хасидский мудрец, до тех пор не пошевеливший бровью и не проронивший ни слова, спокойно поднялся с засаленной кушетки. Тотчас воцарилась тишина. Все знали: сейчас совершится что-то необычайное. Он слегка развел в стороны руки, как кантор перед торой, и, возведя глаза к небу, медленно, торжественно, пророчески произнес:
— Вы уже держите Шугая? Кто он — вошь или блоха?
Изрек и опять медленно сел.
Собрание почтительно молчало.
Какая мудрость! Старец прав, как всегда… Да, ничто так не содействует пониманию проблемы, как уподобление. Страсти утихли, мозги прояснились, мысль получила новое — единственно правильное — направление. Вошь во время шабаша убивать не разрешается: она ведь до завтра не убежит. А блоху — можно: блоха до воскресенья ждать не станет. В самом деле, Шугай еще не пойман и понадобится много усилий, чтобы его обезвредить. Нет, Никола — не вошь, которую бери, когда угодно. С Шугаем невозможно соблюдать букву писания. Но разве есть день священней субботы? И разве в любой другой день может быть запрещено то, что разрешено в субботу? Мудрость сказала свое слово; спор был окончен.
Абрам Бер участия в дискуссии не принимал. Но страшно, волновался.
На другой день, в воскресенье, после полудня новый капитан созвал в корчме Лейбовича собрание граждан. Сводный жандармский отряд уже неделю имел нового командира. Так как никто его не знал — от встречи с еврейской депутацией он вежливо уклонился, сославшись на чрезвычайную занятость, — и было неизвестно, чего от него можно ждать, всех мучило любопытство.
Под яворами возле Лейбовичевой корчмы собралось около трехсот человек: беседовали группами, сидели на ступеньках, у стены, стояли, прислонившись к забору. Войти в горницу, уставленную треногими столами, решились лишь немногие, самые важные. Остальные ждали, когда жандармский начальник придет и станет объяснять, чего ему от них нужно; тогда они начнут один за другим протискиваться в дверь корчмы и толкать вперед других. Лейбовичева лавочка была битком набита нетерпеливо ожидающими евреями. Среди собравшихся расхаживали четверо жандармов, но без винтовок и касок, совсем запросто, улыбаясь, заводя с мужиками разговоры о ценах на скот, об оплате перевозок, словно отродясь были в самых приятельских отношениях с соседями. Что делается!
В толпе ожидающих находились почти все обнаруженные и необнаруженные сообщники Шугая, выпущенные из предварительного заключения или осужденные условно: Васыль Кривляк, произведший вместе с Шугаем роковое похищенье бочки овечьего творогу из колыбы на Довгих Грунях; Юра и Никола Штайеры; Митер Дербак — Васыля Васылева, опознанный по разорванной штанине и поясу с нашитыми на нем солдатскими пуговицами, как участник ограбления почты на Греговище, Иозеф Грымит, Олекса Буркало, Митер Вагерич. Только Эржику и старого Драча оставили в Хусте. Но были здесь и Васыль Дербак Дербачок и побочный сын его Адам Хрепта. Был также немного взволнованный Игнат Сопко. Не хватало одного Данила Ясинко.
Он правильно сделал, что не пришел. Был опасный разговор. Увидев прислонившегося к забору Игната Сопко, Дербак Дербачок подошел к нему. Стал колотить себя в грудь кулаком.